Отрядом Дроздовского только весной-летом 1918 г. в Ростове было расстреляно 16 человек, в Бердянске — 19, в Таганроге несколько десятков человек[1822]. В том же Ростове одновременно с расстрелами Дроздовского безымянными штабами был отдан приказ о расстреле 56 человек[1823]. В бою под Белой Глиной (июнь 1918 г.) штаб полка под командованием Жербак-Русановича попал к красным в плен. Тяжело раненого Жербак-Русановича сожгли заживо. В ответ Дроздовский приказал казнить около тысячи пленных красноармейцев. Массовые казни имели место и в других городах[1824].
В одном Калаче Воронежской губернии было расстреляно 1300 человек[1825]. В той же Воронежской губернии казацкими частями Краснова 8 августа 1918 г. было расстреляно 28 красноармейцев, более 300 большевиков были заключены в тюрьмы, и каждую ночь проходили расстрелы по 10–20 заключенных. Кроме этого, по уезду было расстреляно 115 человек, а 213 подвергнуто различным телесным наказаниям[1826]. «Рабочих арестовывать запрещаю, — гласил приказ красновского есаула, коменданта Макеевского района, от 10 ноября 1918 г., — а приказываю расстреливать или вешать. Приказываю всех арестованных рабочих повесить на главной улице и не снимать три дня»[1827].
Общий счет жертв на территориях контролируемых ген. П. Красновым, по сообщениям советской прессы, только в 1918 г. составил более 30 тыс. человек[1828]. По данным историка П. Голуба, «во время красновщины, то есть с мая 1918-го по февраль 1919 года, было зверски истреблено не менее 45 тысяч сторонников Советской власти на Дону»[1829], т. е. почти 1,2 % населения Донской области. «Миловать не приходилось…, — подтверждал донской ген. С. Денисов, — Лиц, уличенных в сотрудничестве с большевиками, надо было без всякого милосердия истреблять. Временно надо было исповедовать правило: «Лучше наказать десять невиновных, нежели оправдать одного виноватого». Только твердость и жестокость могли дать необходимые и скорые результаты»[1830].
«Кошмарные слухи о жестокостях добровольцев, об их расправах с пленными красноармейцами и с теми жителями, которые имели хоть какое-нибудь отношение к советским учреждениям, распространялись в городе Сочи и в деревнях. Случайно находившиеся в Новороссийске в момент занятия города добровольцами члены сочинской продовольственной управы рассказывали о массовых расстрелах, безо всякого суда и следствия, многих рабочих новороссийских цементных заводов и нескольких сот захваченных в плен красноармейцев»[1831].
Не щадили и раненых, так, когда войска Деникина ворвались в Ставрополь, они в первый же день перебили семьдесят раненых красноармейцев находившихся в госпитале[1832]. В частных письмах сообщалось: «Деникинские банды страшно зверствуют над оставшимися в тылу жителями, а в особенности над рабочими и крестьянами. Сначала избивают шомполами или отрезают части тела у человека, как то: ухо, нос, выкалывают глаза или же на спине или груди вырезают крест»[1833].
«Террор и анархия, созданные там режимом Колчак-Деникин, превосходят всякое вероятие…, — подтверждал Керенский в своем заявлении западной прессе в ноябре 1919 г., — Нет преступления, которое не совершили бы агенты Колчака по отношению к населению, они представляют тиранию и самую черную реакцию»[1834].
Колчак, став Верховным правителем, сразу же ввел на контролируемой им территории режим «чрезвычайного военного положения». Адмирал мотивировал свое решение тем, что «Гражданская война должна быть беспощадной. Я приказываю начальникам частей расстреливать всех пленных коммунистов. Или мы их перестреляем, или они нас. Так было в Англии во время Алой и Белой Розы, так неминуемо должно быть и у нас, и во всякой гражданской войне»[1835]. Колчаковцы вообще, отмечает историк В. Краснов, «не распространяли на большевиков, а заодно и на побывавшее под властью Советов население, особенно «низшие» трудовые слои, общепринятые правовые нормы и гуманитарные обычаи. Убить или замучить большевика не считалось грехом»[1836].
Докладная капитана Колесникова — начальник штаба дивизии, являлась примером трактовки колчаковского «военного положения» на местах: «Наезды гастролеров, порющих беременных баб до выкидышей за то, что у них мужья ушли в Красную армию, решительно ничего не добиваются, кроме озлобления и подготовки к встрече красных… Порка кустанайцев в массовых размерах повела лишь к массовым переходам солдат, на некоторых произвела потрясающее впечатление бесчеловечностью и варварством…». И тут же Колесников предлагал ряд мер по укреплению армии: «…Уничтожать целиком деревни в случае сопротивления или выступления, но не порки. Порка, это — полумера. Открыть полевой суд с неумолимыми законами…»[1837].
Приказ командующего западной армией ген. М. Ханжина требовал от крестьян сдать оружие, в противном случае виновные будут расстреляны, а их имущество и дома сожжены; комендант Кустаная предлагал до смерти пороть женщин, укрывавших большевиков. Управляющий Енисейской губернии Троицкий предлагал ужесточить карательную практику, не соблюдать законы, руководствоваться целесообразностью[1838]. Ген. Сахаров издал приказ, требовавший расстрела каждого десятого заложника или жителя, а в случае массового вооруженного выступления против армии — расстрела всех жителей и сожжения селения дотла[1839]. По приказу ген. Иванова-Рынова в «Восточной Сибири солдаты истребляли все мужское население в деревнях, где по их подозрениям, укрывали «большевиков». Женщин насиловали и избивали шомполами. Убивали без разбора — стариков, женщин, детей»[1840].
Колчаковский министр иностранных дел И. Сукин вспоминал, про другого генерала: «Осуществляя свои карательные задачи, Розанов действовал террором, обнаружив чрезвычайную личную жестокость…, расстрелы и казни были беспощадны. Вдоль сибирской магистрали в тех местах, где мятежники своими нападениями прерывали полотно железной дороги, он для вразумления развешивал по телеграфным столбам трупы казненных зачинщиков. Проходящие экспрессы наблюдали эту картину, к которой все относились с философским безразличием. Целые деревни сжигались до основания»[1841].
Ижевская рабочая дивизия была одной из наиболее боеспособных в колчаковской армии, и ей было позволено воевать под красным стягом и петь «Варшавянку»[1842]. В октябре 1918 г. свидетели заявляли о расстреле ею 300 человек (по данным В. Владимировой, закопанных частью заживо)[1843]. Осенью 1918 года под Ижевском были подвергнуты наказанию кнутом 22 крестьянина Банниковых (однофамильцы советского деятеля). Из них 7 человек погибли при экзекуции, остальные были расстреляны[1844]. Общие цифры жертв в этом регионе только осенью 1918 г. находятся в пределах 500–1000 человек[1845].
Командир ижевской дивизии ген. В. Молчанов приказывал: «При нападении на караулы и порчи ж.д. производить круговые аресты всего мужского населения в возрасте от 17 лет. При задержке к выдаче злоумышленников расстреливать всех без пощады как сообщников-укрывателей…». В исполнение приказа, в одной из экзекуций, огнем из пушек ижевцы уничтожили живших в бараках семьи рабочих Кусинского завода. Местное население прозвало ижевцев варнаками (каторжниками, разбойниками)[1846].
«Мы дожидались Колчака как Христова дня, а дождались как самого хищного зверя», — писали пермские рабочие 15 ноября 1919 г. Даже премьер правительства Колчака П. Вологодский отмечал в дневнике, что когда правили военные, они «не считались с правительством и творили такое, что у нас волосы на голове становились дыбом»[1847].
Но даже колчаковский террор далеко отставал от атаманского: с 27 мая–3 июля 1918 г. после захвата Челябинска, Троицка и Оренбурга казаками атаман Дутова, там установился режим белого террора. «Только в Оренбургской тюрьме в августе 1918 г. томились свыше 6 тыс. коммунистов и беспартийных, из которых 500 человек было замучено при допросах. В Челябинске дутовцы расстреляли, увезли в тюрьмы Сибири 9 тыс. человек»[1848]. В Троицке, по данным советской периодики, в первые недели было расстреляно 700 человек[1849]. В городе Илеке дутовцы вырезали 400 душ «инородного населения»[1850]. В январе 1919 г. дутовцами только в Уральской области будет убито 1050 человек[1851]. В том же 1919 г. в селе Сахарное будет сожжена больница вместе с находившимися там 700 больными тифом красноармейцами. Дополняет картину уничтожения тот факт, что после пожара их трупы будут зарыты в навозные кучи. Печально известна и деревня Меглиус, уничтоженная вместе с ее 65 жителями[1852].
Большую известность получила трагедия Александров — Гая (Новоузеньский уезд Самарской губернии). 5 мая 1918 г. уральские казаки взяли село. 9 мая были убиты 96 взятых в плен красноармейцев, раненных засыпали землей, закопав их заживо. Всего в селе было расстреляно и уничтожено иными способами (закопано заживо) 675 человек. В большевистской печати того периода появились подробные шокирующие сведения о конкретном содержании пыток захваченных в плен в Александров-Гае. Отрезанные уши, носы, губы, пальцы, вырубленные из спины куски мяса, разрубленные и оскальпированные тела погибших, были свидетельствами казачьей расправы[1853].
За все время гражданской войны, только в одной Екатеринбургской губернии колчаковцы расстреляли и замучили более 25 тыс. человек[1854]–1,4 % населения всей губернии.
«Если читать только приказы Врангеля, то можно действительно подумать, будто правосудие и правда царили в крымских судах. Но это было только на бумаге…, — отмечал приближенный к Врангелю журналист Г. Раковский, — Главную роль в Крыму… играли военно-полевые суды… Людей расстреливали и расстреливали… Еще больше их расстреливали без суда»[1855]. Другой свидетель событий В. Оболенский вспоминал: «Однажды утром дети, идущие в школы и гимназии, увидели висящих на фонарях Симферополя страшных мертвецов с высунутыми языками… Этого Симферополь еще не видывал за все время гражданской войны. Даже большевики творили свои кровавые дела без такого доказательства. Выяснилось, что это ген. Кутепов распорядился таким способом терроризировать симферопольских большевиков»[1856].
В Крымском архиве хранится множество документов — свидетельств террора белогвардейцев, например, 17 марта 1919 г. в Симферополе были расстреляны 25 политзаключенных; в апреле в Севастополе ежедневно контрразведка уничтожала 10–15 человек и т. д.[1857] 29 апреля 1920 г. Врангель приказал «безжалостно расстреливать всех комиссаров и коммунистов, взятых в плен». Троцкий в ответ предложил издать приказ «о поголовном истреблении всех лиц врангелевского командного состава, захваченного с оружием в руках». Фрунзе, командующий тогда войсками Южного фронта, нашел эту меру нецелесообразной, так как среди врангелевских командиров много перебежчиков, которые без угрозы расстрела легко сдаются в плен[1858].