В этом смысле значимо то, что пишет Максим Горький о провале Учредительного Собрания:
Из даже кратко представленных политических настроений Горького в решающие революционные годы становится понятно, что только влияние Сталина могло помочь ему вновь занять официальное место важнейшего социалистического и пролетарского писателя. Так или иначе, дни «Новой жизни» были сочтены. В конце февраля 1918 года печать газеты была остановлена из-за статьи Н. Суханова, называвшего мир, заключенный в Брест-Литовске, капитуляцией. В первом номере после того, как печать разрешили, 2 марта, редакторы жаловались:
Приказ о закрытии был отозван благодаря вмешательству М. Горького, но снова возобновлен в июне 1918 года еще примерно на неделю.
Первое распоряжение цензуры против «Новой жизни», постоянные нападки «Правды» в отношении писателя[397] и всё более тяжелая ситуация в стране, вероятно, заставляют Горького осознать, что всякое сопротивление в надежде изменить курс нового правительства Советов уже бесполезно. С конца марта 1918 года он медленно отдаляется от излишне критических настроений других редакторов, хотя и продолжает возглавлять издание. Так в письме бывшей жене Екатерине Пешковой он замечает: «Собираюсь работать с большевиками на автономных началах. Надоела мне бессильная, академическая оппозиция Новой Жизни» (письмо без даты, относится к концу марта 1918)[398]. Критика большевиков продолжилась в статьях, подписанных Сухановым, Базаровым и Рожковым. После выхода статьи Р. Григорьева «Война с Сибирью», напечатанной в № 114 (329) от 12 июня (30 мая) 1918 года, «Новая жизнь» была снова закрыта, в этот раз на 4 дня. 16 июля 1918 года издание газеты было окончательно остановлено по воле Ленина. Горький подписал протестное письмо от редакции, направив его лично на имя Ленина:
«Дорогой Владимир Ильич! Вопрос о «Новой жизни» принял очень острую форму, рабочие и служащие требуют определенного ответа: будет «Новая] Ж[изнь]» или нет?
Очень прошу Вас – ответьте – по возможности скорее – разрешите Вы газету или нет?[399]»
Просьбы Горького не была услышана. Б.Ф. Малкин в своих воспоминаниях рассказывает, что Ленин так ответил членам Петроградского комиссариата, задавшим ему вопрос о закрытии «Новой жизни»:
«Конечно, «Новую жизнь» нужно закрыть. При теперешних условиях, когда нужно поднять всю страну на защиту революции, всякий интеллигентский пессимизм крайне вреден. А Горький – наш человек… Он слишком связан с рабочим классом и с рабочим движением, он сам вышел из «низов». Он безусловно к нам вернется. Было это в 1908 году, во время «отзовистов» […] Случаются с ним такие политические зигзаги […]
Несколько раз Ленин уверенно повторял, что Горький безусловно к нам вернется»[400]. Говоря о «времени отзовистов», Ленин имел в виду период, когда Горький поддерживал Богданова и вместе с Богдановым и Луначарским основал каприйскую школу. Ленин не понял, что Горький так и остался на всю жизнь верен тем идеям. В этом вопросе у писателя не было неуверенности или колебаний: горьковское понимание революции отличалось и, вероятно, всегда рознилось с ее пониманием у большевистского лидера. Горький, также как во времена каприйской школы, был убежден, что пролетарскую революцию невозможно осуществить, если прежде не удастся поднять культурный уровень масс. Как отмечает Семенова: «В условиях революционной анархии писатель неустанно повторяет о важности разумного начала и труда в социальном прогрессе»[401]. Через все статьи Горького в «Новой жизни» красной нитью проходит мысль: спасем культуру, создадим новый мир. Так же как во времена каприйской школы Горький утверждает: «Задача Культуры развитие в человеке социальной совести, социальной морали, разработка и организацией всех способностей, всех талантов личности»[402]. Кроме того, писатель считал, что революция должна стать заключительным этапом длинного пути, чтобы совершить ее необходимо создать культурные и политические условия для полного антропологического изменения пролетариата. Неслучайно, Богданов, с которым в конце периода каприйской школы Горький прервал личные и дружеские отношения, оказался в составе сотрудников «Новой жизни», ведь его критика Октябрьской революции совпадала с горьковской. Идеи, выраженные Горьким в «Несвоевременных мыслях», не являлись, как утверждала советская критика, следствием многочисленных противоречий Горького; напротив, на этих страницах писатель выразил свои идеалы, к которым был привязан всю жизнь.
Горький принял решение Ленина о закрытии «Новой жизни», но не сдавался и не оставлял попыток отстоять свою точку зрения. В середине 1919 года он снова написал Ленину с просьбой открыть «Новую жизнь»: «[…] не находите ли Вы теперь удачным возобновление «Новой жизни»? Если – да, то хорошо бы, чтоб эта газета вышла одновременно с газетой меньшевиков, – настаивать на одновременности меня побуждают соображения отнюдь не материального характера»[403].
При этом М. Горький в конце 1918 года не отказался от публикации сборника статей, вышедших в газете, под заглавием «Несвоевременные мысли. Заметки о революции и культуре
3. «Спасение» интеллигенции как форма политической деятельности
После второго и окончательного запрещения «Новой жизни» политическая позиция Горького приобретает новые оттенки. Он осознает, что «сумасшедший опыт социальной инженерии» не настолько эфемерен, как это представлялось ему и большей части русской и европейской интеллигенции вплоть до весны 1918 г.
Его «несвоевременные» размышления нажили ему многочисленных врагов, и самым естественным выходом из положения представлялся отъезд заграницу. Не будем забывать о том, что положение он по-прежнему занимал привилегированное. Располагая возможностями добиваться разрешения на выезд для писателей и мыслителей, не устраивавших большевистские власти, он и для себя мог открыть дорогу на Запад.
Тот факт, что он остался в России после запрещения «Новой жизни», нельзя расценить иначе, нежели как прямой политический выбор, который если и не закрепляет за Горьким место в рядах революционных ортодоксов, то во всяком случае исключает возможность причислить его к противникам революции.
У Горького, решившего не уезжать из России в 1918 году, смягчившего свою критику нового режима, все же оставалась еще одна важная задача. Свойственное ему почитание культуры, в котором, по замечанию Троцкого, было что-то от идолопоклонничества и фетишизма, неизбежно привело его к мысли, что из всех трагических ошибок большевиков самой непростительной и самой губительной было преследование и истребление интеллигенции. И действительно, Горький решился на сотрудничество с новым правительством, но не мог безусловно принять стратегию большевиков. Писатель понял, что вариант ухода в жесткую оппозицию, который был выбран «Новой жизнью», непродуктивен, поэтому хотел попробовать выступить в роли прямого посредника и перейти к более конструктивной критике режима. В постреволюционной России, в которой победа контрреволюции грозила отбросить страну на десятилетия назад, было необходимо принять Октябрьский переворот и всеми средствами попытаться направить большевистское правительство к более гуманному пути. Нужно было спасти то, что можно спасти, работать на благо культуры и заставить новый режим осознать важную роль интеллектуалов, к какому бы политическому течению они ни принадлежали. Горький не изменил своего критического отношения к большевикам и их политике, он продолжал считать, что революция стала преждевременной, при этом он решил принести в жертву свои убеждения, чтобы, пользуясь своим престижем и знакомствами, спасти главные ценности. Гражданская война заставляет его бесповоротно определиться с выбором политического лагеря.
Главной задачей после 1918 г. он считает защиту писателей, деятелей культуры, не пошедших на службу к новой власти. Речь шла не только о том, чтобы помочь им физически выжить, но и о том, чтобы сохранить хоть какую-то свободу издательского процесса, который большевики стремились сосредоточить полностью в своих руках. Ясно, что такого рода деятельность, направленная на поддержку профессиональных литераторов, обеспечивала им наряду с возможностью высказаться также и возможность элементарным образом выжить.
«В этом Петербурге героизма, голода, эпидемий, молчания находился человек, который как будто стоял особняком, но на самом деле был средоточием движения, начинавшего тогда свой рост. Человек был Горький. Движение было началом советской работы интеллигенции. Волшебной дудочкой Горький насвистывал песню сбора, и понемногу выглядывали из нор и пещер посмелевшие люди. Что-то средневековое заключалость в появлении на свет божий умиравших цехов: выходили литераторы, отогревая замершие чернила, выходили ученые, становясь за штативы с колбами. Горький обладал многими средствами влияния. Главным из них была его личность. Конечно, никто из умных людей не сомневался в чистоте побуждений Горького. Но идейность встречалась в среде интеллигенции нередко. Горький обладал тем преимуществом перед всей интеллигенцией, что его жизнь была переплетена с историей революции и принадлежала ей. Он был биографией своего века. Поэтому его нахождение на этой стороне баррикад, в революции, было естественно, и его призывы не могли иметь ни оттенка случайности, ни расчета. А его прежняя слава, его влияние в искусстве и – поэтому – власть над умами были так велики, что он не нуждался в их умножении.