«Каприйцы», открыто отрицавшие механистические и догматичные теории исторического развития, предложенные Лениным и Плехановым, рассматривали коммунизм как перспективу, которую можно реализовать путем целенаправленной, сознательной деятельности. В их теоретических конструкциях исторический процесс терял свой телеологический характер: каждая социальная группа в истории разрабатывала на основе своего опыта собственную специфическую идеологию, а историческое развитие обеспечивалось борьбой за культурную гегемонию, в которой каждый класс пытался утвердить свое собственное видение мира. Таким образом, Школа, созданная для определенных целей – для того, чтобы в рабочей среде появились кадры, способные возглавить партийные ячейки по всей России – превратилась в средство реализации политического проекта, направленного на утверждение нового, монистического и коллективистского взгляда на мир. Проводником этого обновления должен был стать, естественно, рабочий класс.
Открыто противопоставив себя «крайнему консерватизму» Ленина и Плеханова, которые превратили марксизм, учение, радикально отрицающее всякие абсолютные и вечные истины[262], в догму и приписали объективную ценность идеям, созданным буржуазными мыслителями[263], Каприйская школа попыталась воплотить новаторский образовательный проект, основанный на товарищеских отношениях.
Структура Школы основывалась на антиавторитаристских принципах, предполагавших равноправие учеников и учителей. Эта организационная модель коренным образом отличалась от структуры закрытой и элитарной ленинской партии, основанной на жесткой дисциплине, направленной на формирования рядовых партийных активистов, но не на создание рабочими собственной пролетарской культуры, как намеревались каприйцы. Таким образом, Школа представляла собой пример того, что Сартр назвал бы «группой в процессе слияния»[264], в которой отдельные индивиды объединялись ради изменения определенной исторической ситуации. Такая группа должна была обеспечить реальное сплочение индивидов, работающих ради общей цели, и внутри нее никто не должен был ни командовать, ни подчиняться. Каприйский опыт с его внутренней «демократичностью» – уникальное явление в истории международного рабочего движения, особенно если вспомнить, какую эволюцию претерпела всего за несколько лет партия Ленина, которая родилась как узкий кружок его верных сторонников и с течением времени все сильнее самоидентифицировалась со своим вождем, что в итоге привело к культу личности и диктатуре Сталина. «Левые большевики», еще до окончания революции осознавшие опасность авторитаризма, пытались, организовав школу, предложить теоретическую и практическую альтернативу ленинской модели – альтернативу, которая могла бы послужить примером для всего революционного движения.
В открытой полемике с Лениным и Плехановым Богданов утверждал, что марксизм разработал методологию понимания мира, но, превратившись в догму и переосмыслив в детерминистском ключе отношения между базисом и надстройкой, он утратил способность к объяснению социокультурных явлений, а значит, и возможность революционного изменения сложившейся исторической ситуации.
Перемены, задуманные Богдановым, основывались на отказе от буржуазной идеологии специализма и на слиянии отдельных результатов познания в некое единство, которое сможет послужить радикальной трансформации общества. В сущности, он противопоставлял специализации и раздробленности буржуазного мира универсальную и монистичную науку, включающую в себя и процесс труда, и формы, и типы теоретического знания. По мнению Богданова, «философия есть не что иное, как именно стремление организовать воедино опыт, раздробленный и разрозненный силой специализации»[265]. Хотя и считая себя прямым преемником Маркса, он был убежден в необходимости пересмотра его теории в свете новых научных и философских знаний. Так, Богданов по-иному оценивает роль идеологии, которая для русского интеллигента представляет собой нечто гораздо большее, чем надстройка, отражение экономической жизни: она не просто подчинена экономике, а находится с нею в сложном взаимодействии.
Для этого большевистского лидера идеология выполняет организующую функцию, а организация представляет собой тесное переплетение действий отдельных индивидов внутри общества через выработку общих типов мировоззрения, норм, стилей жизни и верований. В сущности, это выражение «классового сознания»[266] человека, и работа марксистского интеллектуала должна быть направлена на развитие этого сознания.
«Каприйцы» считали, что политическое руководство неотделимо от культурного, а в отсутствие последнего не смогут сформироваться предпосылки для создания социалистического общества, не основанного на принуждении. Убежденные в исключительности той роли, которую должна сыграть культурная организации пролетариата для завоевания гегемонии, они направили свои силы на образовательную и просветительскую деятельность, в том числе и для того, чтобы контролировать средства достижения консенсуса[267].
Принципы организации образовательной деятельности в Каприйской школе, конечно, базировались на философских теориях, изложенных Богдановым в его трудах начала XX века, и на его вере в коллективизм, но на них оказал глубокое влияние и непосредственный опыт политической борьбы, полученный в тайных поздненароднических кружках. Как отмечает Даниэла Стейла в своем замечательном исследовании “Scienza e rivoluzione” («Наука и революция»), эмпириомонистические идеи попали в Россию именно благодаря народникам, которые адаптировали их к российскому историческому контексту и нашли в них объяснение краха сциентистских воззрений, последовавшего за кризисом позитивизма[268]. Богданов познакомился с теориями Маха и Авенариуса, впервые принесенными в Россию Лесевичем, в те же годы, когда играл заметную роль в народнических кругах. Впрочем, влияние народничества на взгляды большевистского лидера не ограничилось философией: именно на специфике этого общественного движения зиждется оригинальность его политических и культурных идей. По словам Гловели, «нравственный идеализм и максимализм, просветительский энтузиазм и стремление активно влиять на ход истории, сочетание энергии раскрепощенного знания с самоотверженностью революционного действия – эти черты роднили большевика Богданова с поколением, которому в туманной дали будущего светили две путеводные звезды – наука и гражданская свобода»[269].
Русский философ по-своему истолковал идею долга интеллигенции перед народом, сформулированную Лавровым, как необходимость пропагандировать науку и делать ее доступной для рабочего класса, чтобы дать ему возможность прикоснуться к сокровищнице знаний, накопленных человечеством.
В России начала XX века, где пролетариат как класс сформировался относительно недавно, проблема классового самосознания стояла гораздо острее, чем на Западе. Если в XIX веке народники напрямую занимались просвещением масс, то большевики, собравшиеся на Капри, исходя из тех же принципов, развили идеи народнического движения: они работали над созданием образовательных методов, понятных пролетариату, основывали партийные школы, издавали журналы для пропаганды среди трудящихся. В руководстве по политэкономии, написанном Богдановым в 1897 году[270] взамен традиционных учебников, непонятных рабочим, он открыто заявляет, что опирался на полученный в тайных кружках образовательный опыт, который и подтолкнул его к тому, чтобы, используя простой и всем понятный язык, попытаться удовлетворить стремление пролетариата к пониманию процессов производства[271].
Теорико-практическая разработка понятия марксизма, произведенная Богдановым на основании этих предпосылок, во многом поставила под сомнение ленинский взгляд на партию и на завоевание власти. Философ был убежден в том, что истинная проблема развития капитализма состоит в превращении человека из мыслящего и наделенного волей субъекта в пассивный товар, и считал, что это положение можно изменить с помощью просветительской и культурной деятельности, направленной на трансформацию существующей действительности. Эта теория вступала в резкое противоречие с детерминистскими воззрениями, которые воспринимали коммунизм как прогрессивный и необходимый результат развития производительных сил. Построение социализма станет возможным, только если противопоставить капиталистической системе ответственную организацию, которая не ограничится пассивным восприятием жизни, но будет воссоздавать и изменять ее через коллективное действие. В понимании основателей Школы большевизм был не просто политическим феноменом, но еще и социокультурным движением, а чтобы добиться политической гегемонии, необходимо было достичь гегемонии культурной. Таким образом, теории Богданова стали весомой альтернативой в рамках российского и международного социал-демократического движения. Действительно, для «каприйцев» социализм – «не только будущее, но и настоящее, не только идея, но и действительность»[272]. В статье «Социализм в настоящем» Богданов утверждает:
«Сознательно-товарищеская организация рабочего класса в настоящем и социалистическая организация всего общества в будущем – это разные моменты одного и того же процесса, разные ступени одного и того же явления»[273].
Новое мировоззрение должно было основываться не на обещании неопределенно далекого лучезарного будущего, а на созидательной этической деятельности; следовательно, настоящая революционная идея, то есть истинный большевизм, должна была воплощаться в политическом и культурном освобождении пролетариата. Речь шла, как справедливо отметил Витторио Страда в заглавии сборника статей, посвященных Каприйской школе, о «другой революции», не такой, которую замыслил Ленин, о радикально ином, долгом и трудном пути. Этот путь должен был оказаться менее кровавым, хотя и Богданов признавал необходимость революции в финале долгого процесса антропологической трансформации.
Таким образом, создание пролетарской интеллигенции путем распространения партийных школ и активизация пропагандистской деятельности являлись основными целями большевизма.
«Борьба за социализм отнюдь не сводится к одной войне против капитализма, к простому собиранию сил для нее. Борьба эта есть в то же время положительная, творческая работа – созидание новых и новых элементов социализма в самом пролетариате, в его внутренних отношениях, в его обыденных жизненных условиях: выработка социалистической пролетарской культуры»[274].
Таким образом, рассуждения о социализме перемещались из чисто политической плоскости в культурную: революцию невозможно было совершить без глубоких антропологических изменений. В эпоху, когда «дробление человека» достигло своей высшей точки, а избыток «специализации» привел к крайней разобщенности жизненного опыта внутри коллектива, вплоть до образования автономного «я», «чуждого сознания своей органической связи с другими «я»»[275], и необходимо было вернуть личности целостность. Это «собирание» могло начаться только с появлением нового типа отношений, которые Богданов называет «товарищескими» – отношений, способных разрушить все барьеры между людьми.
По мнению Богданова, политических и экономических формул недостаточно, чтобы заставить солдат завербоваться в армию, потому что сила, которая позволяет выиграть сражение – это «дух», то есть единство чувств и мыслей, которое пронизывает группу людей и превращает ее в единый живой организм. Первым шагом в создании новой пролетарской культуры должна была стать борьба против пережитков прошлого, которые не имеют «ничего общего с социализмом». Среди них Богданов выделял гордость, эгоизм и авторитарные устремления некоторых большевистских лидеров. Критика со всей очевидностью была направлена на группу революционеров, объединившуюся вокруг Ленина. В их понимании партии и образе действий Богданов видел «отрицание товарищеской дисциплины» и сохранение элементов индивидуализма, уходящих корнями в их буржуазное прошлое. Идеальное рабство, которому нужно было решительно противостоять. Революционная интеллигенция, объединившаяся вокруг Ленина, повторила главную ошибку старых интеллектуальных классов: она оторвалась от народа, желала управлять им, не освобождая его, претендовала на то, чтобы выражать интересы совершенно бессознательного субъекта, неспособного на самоопределение и самостоятельность. Таким образом, левые большевики сумели за много лет до завершения революции ясно оценить опасность авторитаризма, к которому неминуемо должен был привести ленинский политико-партийный курс и с помощью проекта Школы попытались помешать такому развитию событий.
Как отмечает Ютта Шеррер, в интерпретации Богданова пролетарская культура «должна соединить результаты и методы познания через коллективный трудовой опыт с реальной жизнью рабочего класса, которая может стать осознанной и организованной только благодаря тем, кто обладает классовым опытом. Следовательно, выполнять эту культурную задачу должен сам пролетарий, а не чуждые коллективу теоретики из рядов буржуазной интеллигенции. Основой существования пролетариата является технический процесс и производство, именно на этой базе разворачивается социальная, экономическая и политическая борьба, и эти области в немалой степени определяются коллективным опытом; однако […] техника труда совершенно чужда идеологам из интеллигенции»[276]. Объединив научные и трудовые методы с историко-культурным багажом, «каприйцы» реализовывали антиавторитарную педагогическую стратегию, которая, в их глазах, была единственным способом помочь рабочему классу осознать свою политическую роль. Слияние разных форм знания, по их мнению, не только составляло необходимую предпосылку для борьбы с буржуазной идеологией специализма, но и позволяло реорганизовать результаты познания из разных предметных областей, объединив их в монистическую концепцию, которая должна была лечь в основу радикальной трансформации общества. Богданов начал развивать эту теорию в своих работах по эмпириомонизму и, несколькими годами позже, усовершенствовал ее в своем главном труде «Тектология. Всеобщая организационная наука», где, среди прочего, утверждал:
«Человечеству нужна принципиально новая точка зрения, новый способ мышления. Но они являются в истории только тогда, когда либо развивается новая организация всего общества, либо выступает новый социальный класс. В XIX в. именно и сложился такой класс – индустриальный пролетариат. В его жизненных отношениях, в обстановке его труда и борьбы заключались условия, порождавшие тот способ мышления, которого не было, ту точку зрения, которой не хватало»[277].
В деле обеспечения культурного развития нового социального класса, помимо Школы, журналов и пропаганды члены каприйского общества, вслед за французскими просветителями, придавали особое значение публикации энциклопедии для трудящихся, которая должна была стать основой и опорой образовательного процесса. Культурное освобождение пролетариата «вовсе не означает простого разрыва со всей богатой культурой старого мира. Нет, пролетариат – законный наследник всех ее ценных завоеваний, духовных, как и материальных: от этого наследства он не может и не должен отказываться. Но им надо овладеть так, чтобы оно не овладело само душою пролетариата […]»[278]. Левые большевики с помощью энциклопедии для трудящихся надеялись обеспечить рабочему классу «образовательную поддержку в накоплении и организации знаний, усвоении теоретического наследия буржуазии и переводе его на язык пролетариата, что должно послужить основой организующей, монистической и универсальной науки»[279]. Этот издательский проект был очень важен, в первую очередь, для Горького, о чем свидетельствует то упорство, с которым писатель работал над ним в течение нескольких месяцев перед открытием школы. В последующие годы Горький возвращался к составлению энциклопедии каждый раз, когда политическая ситуация оставляла ему возможности для этого. Вернувшись в Россию в 1913 году, он отложил работу над проектом, занявшись просветительскими публикациями, затем вновь взялся за него после октябрьской революции и предложил его, практически без изменений, Сталину в 1933 году, за несколько месяцев до своего возвращения на родину из второй, десятилетней, эмиграции.