«Душа марксистского социализма – в ожидании всемирной социальной катастрофы, великой, невиданной социальной революции, всеобщего zusammenbruch’a, после которого наступит социалистический земной рай. Теория социальной катастрофы, zusammenbruchtheorie – не наука и не философия, а религия, религиозное упование, это эсхатология, учение о социалистическом конце истории и о страшном социалистическом суде. В социалистической вере в социальную катастрофу и наступление социалистического рая на земле возрождается хилиазм на новой почве, хилиазм, противоположный христианскому. Верующие социалисты ждут Нового Иерусалима, тысячелетнего земного царства, но не Христа, а иного бога»[251].

Исходя из этой идеи, Бердяев за десять лет до начала русской революции предвидел образование тоталитарного государства, наделенного такой безграничной властью, какой не обладали даже худшие из «восточных деспотий»[252]. Спустя два года Бердяев углубил свой анализ в статье «Философская истина и интеллигентская правда», опубликованной в сборнике «Вехи», где он вместе со Струве, Булгаковым, Франком, Изгоевым, Гершензоном и Кистяковским рассуждал о причинах поражения революции 1905 года и об ответственности интеллигенции за это поражение. Одним из самых интересных текстов этого сборника является статья С. Булгакова, в которой он открыто говорит о религиозной природе русской интеллигенции:

«Отбрасывая христианство и установляемые им нормы жизни, вместе с атеизмом или, лучше оказать, вместо атеизма наша интеллигенция воспринимает догматы религии человекобожества, в каком-либо из вариантов, выработанных западно-европейским просветительством, переходит в идолопоклонство этой религии. Основным догматом, свойственным всем ее вариантам, является вера в естественное совершенство человека, в бесконечный прогресс, осуществляемый силами человека, но, вместе с тем, механическое его понимание. […] Наша интеллигенция, поголовно почти стремящаяся к коллективизму, к возможной соборности человеческого существования, по своему укладу представляет собою нечто анти-соборное, антиколлективистическое, ибо несет в себе разъединяющее начало героического самоутверждения. Герой есть до некоторой степени сверхчеловек, становящийся по отношению к ближним своим в горделивую и вызывающую позу спасителя»[253].

Авторы «Вех» подвергли критике и последователей Маха, которые, как и прочие марксисты и их предшественники – радикальные интеллигенты – по словам Бердяева, подчинили философию «утилитарно-общественным целям»[254].

Не только группа, объединившаяся вокруг сборника «Вехи», выявила религиозную природу русской социал-демократии. Андрей Буткевич, эсер, сегодня почти забытый, в 1907 году провел сравнение между структурой православной церкви и организацией социал-демократической партии в небольшом памфлете под названием «Ортодоксальный марксизм и православие. Очерк партийной психологии». Обыгрывая значение термина «православие», Буткевич стремится показать, как через несколько лет после ее образования социал-демократия приобрела все признаки церкви. Всякую критику, относящуюся к институту церкви, можно было обратить к «ортодоксальному марксизму». Действительно, пишет Буткевич, всего через несколько десятилетий после смерти Маркса, социал-демократия превратила в догмат учение немецкого философа, отдалившись от «духа» оригинала так же, как это произошло с Церквью. Критик называет социал-демократию православием марксизма и объясняет, что он под этим подразумевает: «В точном смысле слова это утверждение, что только я один правильно мыслю, что только я один владею истиной навеки незыблемой и непререкаемой, все же несогласные со мной – еретики и анафема. Православие – это монополия истины для подавления критики, духовное порабощение человечества для борьбы с революционным идеалом. Православие – это компромисс, гниль, разъедающая всякое жизненное учение, это замена жизненной сущности мертвой формой или догмой, это буржуазность духа с ее призывом к умеренности и аккуратности»[255]. Отсутствие терпимости было одной из черт, сближающих Церковь и «ортодоксальный марксизм».

Определив характер новой Церкви социал-демократии, автор слагает настоящий гимн ереси как единственному способу спасения оригинального учения марксизма. В сущности, Буткевич утверждает, что история русской православной церкви с ее многочисленными ересями повторилась в истории марксизма, другой формы ортодоксии, столь же догматической и не терпящей никаких разногласий.

Великий идеал социалистического общества заменяется идеалом класса пролетариата. «Символ веры гласит: нельзя спастись иначе, как лишившись орудий производства, как сделавшись пролетариатом. Только пролетарий может стать социалистом […] раз ты, подобно крестьянину, владеешь орудиями производства, ты не наш, ты – капиталист, собственник, буржуй, враг, а защитники твоих интересов – еретики, реакционеры, буржуазная партия, анафема»[256], – и вот уже между «братьями рабочими и крестьянами» – вражда.

Социал-демократия оперирует теми же схемами, что и одна из самых нетолерантных Церквей: «Существует церковь ортодоксального марксизма, стремящаяся объединить в себе класс пролетариата и основывающаяся на учении Маркса. Но давно отлетел оттуда дух Маркса и осталась там лишь голая диалектическая схема. И схема эта обращена в догму, в истину неизменную и обязательную для всех веков, народов и областей производства. В храмах исторической необходимости жрецы так называемого марксизма проповедуют социализм в виде далекой мечты, в форме загробного рая»[257].

Анализ эсеровского критика показывает, что почти сразу после своего формирования социал-демократия и, в частности, ленинизм, приобрели все характеристики одной из самых нетолерантных церквей, показывая, что результаты жесткого догматического марксизма, выработанного Лениным, можно было предсказать заранее.

В концепции богостроительства Горький и Луначарский выразили все противоречия марксизма с его нарочитой научностью и прославлением атеизма как необходимого условия формирования нового общества, состоящего из новых людей: марксизм противопоставлял себя традиционным религиям и стремился заменить их через отказ от трансцендентности и обожествление человека. В. Страда отмечает, что религиозность (в смысле антирелигии, противостоящей христианству) – один из главных истоков марксизма, составляющий его эзотерическую основу. Однако эта основа открыто проявляется, по мнению ученого, «только в определенные моменты истории […] (Например, в богостроительстве Луначарского и Горького или, несколько по-иному, у Эрнста Блоха, или даже в воинствующем атеизме Ленина и его последователей)»[258].

Только тщательно изучив теории Горького и Луначарского и их тесную связь с эволюцией партии, можно понять и реконструировать историческую динамику превращения сталинизма в культ, рассматривая этот сложный процесс не как противоречие, а как естественное развитие внутренне присущей марксизму тенденции. В тридцатые годы Сталин создал эффективный синтез богостроительства и ленинизма, с одной стороны, возродив ритуалы и мифы православной религии, с другой – доведя до крайности догматизацию идеологии. Советский диктатор отрицал любую возможность объединения большевизма и религии, открыто боролся с влиянием православной церкви, но он же заложил основы новой светской веры, в которой «коллективистское государство стало единственным Богом, всеведущим и всемогущим, а Ленин – пророком его»[259].

«Парадоксальным образом, – замечает Эмилио Джентиле, – как случается во всех политических религиях, влияние традиционной религии, сознательно или неосознанно, спонтанно или путем подражания, глубоко проникло в политику большевизма. […] Иконография и символика советской пропаганды воспроизводила мотивы и формулы православной иконографической традиции. И даже новая эсхатологическая мифология всемирного коммунизма впитала в себя традиционные воззрения русского милленаризма и национализма, соединив их с материалистическим сциентизмом, культом модернизации и пролетарским интернационализмом»[260].

Канонизация коммунистической партии и Ленина, вождя пролетариата и творца революции, заложила основы культа личности Сталина как единственного носителя «истинной» доктрины марксизма-ленинизма.

К сожалению, отождествление теорий Богданова с богостроительством, провозглашенное в полемических работах Ленина, главным образом, в «Материализме и эмпириокритицизме», на многие десятилетия исказило смысл интересных и оригинальных теорий русского философа и вычеркнуло его из истории марксизма.