Хирохито ищет посредничества Москвы

В то время как Трумэн проводил судьбоносное заседание с высшим руководством вооруженных сил США, Хирохито тоже принял участие в беспрецедентном императорском совещании. Испытывая разочарование в связи с бездействием Судзуки, Ёнай и Кидо, задействовав в качестве посредника Мацудаиру, тайно договорились устроить встречу с императором. 22 июня «Большая шестерка» была приглашена на высочайшую аудиенцию в императорский дворец, хотя, вопреки традиции, никто из них не получил повестки этого совещания. Сперва император спросил гостей, что они думают о возможности окончания войны. Хотя мнение самого Хирохито было высказано в форме вопроса, столь прямое вмешательство со стороны императора являлось беспрецедентным. «Совершенно очевидно, – сказал Судзуки, – что война должна быть продолжена любой ценой, но я считаю необходимым прибегнуть и к помощи дипломатии». Не удовлетворившись этим двусмысленным ответом, Хирохито нетерпеливо обратился с этим же вопросом к Ёнаю, вероятно следуя сценарию, подготовленному министром флота и Кидо. Опережая Того, которому принадлежала эта инициатива, Ёнай сказал, что 18 июня Высший военный совет постановил приступить к выполнению третьей задачи, то есть просить Москву выступить посредником в мирных переговорах. Умэдзу заметил, что к любым разговорам о мире нужно подходить очень осторожно. Император спросил его, не приведет ли чрезмерная осторожность к тому, что шанс будет упущен. У Умэдзу не было другого выхода, кроме как согласиться поддержать идею о переговорах с Москвой до битвы на последнем рубеже обороны. Анами тоже высказался за Соэму Тоёда, который недавно сменил Оикаву на посту начальника штаба флота, хранил молчание, вероятно не зная, как себя вести на первом в жизни императорском совещании. Получив одобрение «Большой шестерки», Хирохито завершил встречу, призвав ее участников как можно скорее приступить к переговорам с Советским Союзом.

Это был ключевой момент: Хирохито активно включился в процесс завершения войны. Через две недели после того, как на императорском совещании было постановлено продолжать войну, «Большая шестерка» решила заключить мир с помощью Москвы. Эти две резолюции необязательно противоречили друг другу: японцы могли попытаться добиться мира летом и дать последний бой врагу осенью. Последнее решение держалось в строжайшей тайне, особенно от офицеров из Министерства армии и Генштаба. После императорского совещания Ёнай сказал Такаги, что жребий брошен. Теперь осталось обсудить только конкретные условия капитуляции. Ёнай сказал, что не исключает вероятности военного переворота, подобного инциденту 26 февраля[159].

Несмотря на строго хранимое молчание, штабные офицеры подозревали, что их начальство приняло важное решение об окончании войны. Через некоторое время после императорского совещания к князю Коноэ пришли три офицера из Министерства армии. Одним из них был Танэмура, который объяснил Коноэ, что полмиллиона японских солдат – на его взгляд, этого было достаточно – будут готовы отразить нападение миллиона американцев. Коноэ не был уверен, что Анами сумеет сдержать в узде этих радикально настроенных офицеров. Также он отмечал, что есть два толкования понятия «кокутай». Согласно одному из них, воля императора должна была исполняться неукоснительно, а согласно второму, можно было действовать вопреки приказу императора, если считалось, что он противоречит интересам государства. Коноэ считал, что армейские штабные офицеры придерживаются второй точки зрения[160].

10. Император Хирохито в своем императорском облачении. Библиотека Конгресса, отдел эстампов и фотографий, коллекция Харриса и Юинга

Продолжение переговоров между Хиротой и Маликом

Кидо и Того действовали в тандеме: пока министр – хранитель императорской печати предпринимал хитрые маневры против армии, Министерство иностранных дел тайно пыталось установить контакт с советской стороной через переговоры Хироты и Малика. С 17 июня сотрудники японского МИДа ежедневно звонили советскому переводчику Н. Б. Адырхаеву, пытаясь организовать новую встречу Хироты с Маликом, но каждый раз получали уклончивый ответ. Малик был слишком занят, и, кроме того, он так и не получил инструкций из Москвы, после того как отослал туда отчет о предыдущих беседах с Хиротой. В японском МИДе были потрясены, узнав, что этот отчет был отправлен с дипкурьером. Малик педантично следовал инструкциям Молотова. 23 июня Того встретился с Хиротой и дал ему указание снова навестить Малика. Хирота сомневался в том, что следует так явно выказывать заинтересованность Токио в посредничестве Москвы, но Того убедил своего скептически настроенного советника, что с Маликом нужно поговорить как можно скорее. Если Советский Союз не заинтересован в этих переговорах, аргументировал Того, Японии придется искать помощи где-то еще [Наkone 1946: 23–25; Hirota Koki 1966: 365; Lensen 1972: 137].

До этого момента Того удавалось скрывать содержание переговоров между Хиротой и Маликом от японского посольства в Москве. Однако 22 июня он впервые рассказал Морисиме об этих тайных встречах. Советник Сато был потрясен, узнав, что Того продолжает придерживаться курса, против которого они с Сато все это время возражали. «Если Того и Хирота родят блестящую идею, как перетянуть на нашу сторону Советский Союз, – сказал Морисима, – Сато, безусловно, приложит все силы. Но если такая блестящая идея существует, то в чем она состоит?» Ответа на это у Того не было. Еще больший шок у Морисимы вызвала новость о том, что министр иностранных дел скрывал информацию о переговорах между Хиротой и Маликом от Сато. Он выразил протест, заявив, что если посольство не знает об этих переговорах, то нет никаких шансов на то, что они дадут благоприятные результаты. Того обещал, что в подходящий момент расскажет обо всем Сато[161].

Малик неохотно согласился встретиться с Хиротой в Хаконе 24 июня. При встрече советский посол сразу же сообщил своему гостю услышанную по Московскому радио новость о том, что Верховный Совет принял закон о демобилизации старших возрастов личного состава действующей армии и что страна переходит на мирное положение, чтобы заняться восстановлением экономики. Однако когда разговор перешел на важные темы, оба дипломата говорили, словно не слыша друг друга. Если Хирота все время спрашивал Малика о том, какие именно обстоятельства мешают улучшению японо-советских отношений, то Малик раз за разом просил японца озвучить конкретные предложения, которые он мог бы передать в Москву. После того как Малик в четвертый раз попросил Хироту высказаться по существу, Хирото туманно намекнул на то, что Япония готова заключить сделку с Советским Союзом по Маньчжурии, Китаю и Юго-Восточной Азии, однако продолжил настаивать на том, что не может вести переговоры, не зная, чего хочет СССР. Несмотря на принятое на императорском совещании решение, Хирота не попросил помощи Москвы для ведения мирных переговоров. Фактически он просто повторял те же фразы, что и на двух предыдущих встречах, не делая никаких новых предложений.

Однако Хироте удалось добиться от Малика важного заявления. «Я склонен считать, – сказал советский посол, – что взаимоотношения наших стран на основе этого пакта развивались нормально. <…> Советское правительство денонсировало пакт на основании этих законных положений, вытекающих из пакта, а не порвало его». Хирота по-прежнему говорил об общих вещах, спрашивая, предпочтет ли советская сторона возобновить пакт о нейтралитете на новых условиях или же заключить договор о ненападении или дружеское соглашение[162].

Это заявление Малика позволяет нам предположить ответ на вопрос, был ли советский посол в курсе того, что в Кремле уже приняли решение о нападении на Японию. По нашему мнению, он об этом не знал. Молотов, инструктируя Малика затягивать переговоры, не объяснил ему, с какой целью это делается. Поэтому Малик лишь озвучивал официальную позицию Кремля. Однако трудно поверить, что такой опытный дипломат, как Малик, не догадывался о том, какое решение принято в Москве насчет участия в войне. Если советское руководство проинформировало его об этом, Малик в тот момент солгал Хироте.

До Потсдамской конференции оставался всего месяц, а японское правительство впустую тратило драгоценное время на пассивную дипломатию. Малика, должно быть, бесконечно раздражали велеречивые тирады Хироты о необходимости улучшения отношений, за которыми не стояло никаких конкретных предложений. Также его, безусловно, потрясло нелепое предположение Хироты, что советская армия и японский флот, объединившись, были бы непобедимы, особенно когда, озвучив эту дикую фантазию, Хирота заявил, что Советский Союз должен предоставить Японии нефть в обмен на резину, олово, свинец и вольфрам.

После этой встречи Хирота мог сообщить Того мало полезной информации. Того наконец понял, что разговор об общих вещах далее не имеет смысла, и решился передать в Москву список конкретных уступок, на которые была готова пойти Япония. Также он счел, что пришло время рассказать Сато об этих переговорах между Хиротой и Маликом. 28 июня Того послал телеграмму в Москву, дав своему послу указание «получить [от Молотова] какое-то подтверждение того, что русские продолжат соблюдать нейтралитет». Отвергнув все возражения Сато, Того настаивал на необходимости диалога с Советским Союзом: «Учитывая тяжесть нашего положения <…> мы должны как можно скорее предпринять отчаянную попытку добиться более дружеских отношений, чем просто нейтралитет». Того обещал, что ради этого Япония готова «пойти на значительные жертвы», однако не сообщил своему послу, в чем именно эти «жертвы» будут заключаться[163].

29 июня Хирота нанес четвертый визит Малику, на этот раз в советском посольстве. Хирота передал Малику предложение Японии заключить пакт о ненападении, ради которого Япония готова была пойти на следующие уступки: 1) независимость Маньчжоу-го и вывод японских войск из Маньчжурии; Япония и Советский Союз обязуются уважать территориальную целостность Маньчжоу-го и не вмешиваться во внутренние дела этого государства; 2) отказ от рыболовных прав в обмен на советскую нефть; 3) готовность обсудить все другие вопросы, которые поднимет советская сторона.

Эти «конкретные уступки» показывают, что японское правительство жило в мире фантазий. Для Малика уступки Хироты по-прежнему были общими вещами и не затрагивали ни маньчжурских железных дорог, ни Дайрена с Порт-Артуром, ни Северного Китая, ни Кореи, ни даже Южного Сахалина и Курил. То, что предлагал Хирота, было намного меньше обещанного американцами в Ялтинском соглашении. Что особенно дико, даже в этой безнадежной ситуации Япония все еще пыталась выторговать нефть в обмен на рыболовные права. Малик, безусловно, счел это идиотское предложение оскорбительным. Советский посол выслушал Хироту «спокойно и холодно», сказав, что предложение Японии будет внимательно рассмотрено на высшем уровне. В своем отчете в Москву Малик предположил, что Хирота, несомненно, будет настаивать на скорейшей новой встрече, но с явным облегчением написал, что ответит японцу, что информация об этом разговоре была отослана в МИД с дипкурьером[164].

Получив отчет Малика, Молотов ответил ему, что чем хуже будет становиться военное положение Японии, тем отчаяннее японцы будут пытаться добиться невмешательства Советского Союза в войну на Дальнем Востоке. Он написал Малику, что тот верно повел себя в беседе с Хиротой, но предостерег советского посла, что тому следует быть осторожным и не дать никакого повода, чтобы японцы изобразили как переговоры эти беседы[165]. Как мы увидим, кремлевское руководство уже приняло окончательное решение о вступлении в войну с Японией. Молотов и, что еще важнее, Сталин уже думали не столько о затягивании переговоров, сколько о начале войны.

Хирота так просто не сдался. Он постоянно звонил в советское посольство, но Малик отказывался его принимать. В последний раз Хирота звонил Малику с просьбой о встрече 14 июля, всего за три дня до Потсдамской конференции. Малик снова отказался его принять. Официальное решение об участии в войне уже было принято, и больше не было никакого смысла продолжать эти беседы. Советское посольство уведомило японский МИД о том, что предложение Хироты было отправлено в Москву диппочтой, и это известие поставило крест на переговорах Хироты и Малика[166].

Переговоры Хироты и Малика стали катастрофической неудачей японской дипломатии. Попытка Того установить контакт с советской стороной, отправив к Малику не занимающего официального поста посредника, когда время было так дорого, оказалась колоссальной ошибкой. Да и сам Хирота не был идеальной кандидатурой для таких маневров. Он говорил только общие вещи и всеми силами скрывал то, что Япония ищет посредничества Москвы для окончания войны. Целый месяц был потрачен впустую, и советское правительство использовало это драгоценное время для подготовки к войне. Сато и Морисима, которые возражали против действий Того, были намеренно исключены из этих переговоров. Если бы Того лично встретился с Маликом и сделал конкретные предложения, назначив советской стороне для ответа крайний срок, японцы могли бы раньше осознать, что их надежды завершить войну с помощью Москвы являются пустыми иллюзиями.

На что именно рассчитывало японское руководство, уповая на посредничество Москвы? Как писал Тосикадзу Касэ в своих послевоенных мемуарах, для Японии установление контакта с Москвой было важным шагом на пути к решающим переговорам с Великобританией и США. Поскольку армия была решительно настроена против мира, такой кружной маневр был необходим. Более того, по словам Касэ, он был убежден в том, что Японию вынудят согласиться на безоговорочную капитуляцию или что-то подобное, и поэтому поддался самообману, понадеявшись на «почетный мир», обещанный Кидо. Сато разделял мнение Касэ насчет капитуляции, однако, в отличие от Касэ, не верил, что из обращения за помощью к Москве выйдет что-то путное[167].

Эти два дипломата были исключением из общего правила. Того, Кидо и Хирохито питали иллюзии, что при посредничестве Москвы Япония сможет добиться лучших условий мира, важнейшим из которых было сохранение императорской системы хоть в каком-то виде. «Если бы мы не обратились к Советскому Союзу, – заявлял Того, – нам бы однозначно пришлось согласиться на безоговорочную капитуляцию. Только при посредничестве СССР мы могли рассчитывать превратить безоговорочную капитуляцию в капитуляцию на определенных условиях»[168]. Именно это и было главной целью предварительного плана Кидо. Утопичная вера в помощь Москвы стала опиумом, затуманившим головы большинству японских политиков.