Правда, я заметила в Титусвилле много церквей, очень много, и все они были невероятных модернистских форм. Их архитектура напомнила мне самые экстравагантные из голливудских автокинотеатров: огромная конусообразная крыша, у которой практически отсутствует опора; или случайный набор треугольников, похожих на разросшееся коралловое дерево; или сказочный домик с беспорядочно вставленными кривыми окнами. Возможно, я ошибаюсь, но мне показалось, что здесь, на пороге будущего, религия почувствовала себя не в своей тарелке и таким образом пыталась идти в ногу со временем.
Поскольку все городские отели были переполнены, нам пришлось снять комнату в частном доме: местные жители сделали вклад в великое событие, согласившись помочь своей торговой палате разобраться с невиданным ранее потоком гостей. Мы занимали комнату в доме инженера из Космического центра. Это была прекрасная семья; можно сказать, типичная провинциальная семья, правда, с небольшим исключением – степенью веселой открытости, прямоты, практически невинности. Такой самоуверенностью, простотой и доброжелательностью обладают люди, живущие в ясной, строгой, ориентированной на реальность атмосфере науки.
Мы проснулись 16 июля в три часа утра, чтобы приехать в гостевой центр NASA к шести утра, хотя обычно этот маршрут занимает 10 минут. (Специальные автобусы свозили гостей в центр, собирая их для поездки на смотровую площадку.) Но в то утро дороги Титусвилла были заполнены таким количеством транспорта, что даже автодорожная полиция не знала, можно ли будет проехать по улицам. Мы приехали в гостевой центр задолго до рассвета благодаря любезности членов семьи, у которой остановились: они провезли нас обходными путями.
На берегу Индианы мы увидели автомобили, большие грузовики и трейлеры, заполняющие каждый метр пространства на обеих сторонах дороги, на парковочных местах, газонах, на наклонной набережной. Там были палатки, расставленные прямо возле воды; были люди, спавшие на крышах своих машин; полуголый человек спал в гамаке, натянутом между деревом и автомобилем. Люди приехали со всей страны, чтобы посмотреть на запуск в нескольких милях от ракеты, на другом берегу реки. (Позже мы узнали, что такие же спокойные и веселые люди заполонили всю местность вокруг мыса Кеннеди и что их было около миллиона.) Я не могла понять, откуда у людей столь сильное желание стать свидетелями короткого, в несколько минут, зрелища. Позже я поняла.
Было темно, когда мы ехали вдоль реки. Небо и вода сливались в единое темно-синее полотно, которое казалось мягким, холодным и беспредметным. Однако в обрамлении неподвижных черных листьев деревьев на набережной были объекты, четко разделявшие небо и землю: на небе – одинокая большая звезда; на земле, по ту сторону реки, – два огромных снопа неподвижного белого света, целившиеся в пустую тьму двумя стержнями, словно светящимися сосульками. Это были «Аполлон-11» и его башня обслуживания.
Когда в семь утра караван автобусов отправился к Космическому центру, еще не рассвело. Свет неторопливо появлялся сквозь запотевшие окна, пока мы медленно ехали по объездным дорогам. Никто ничего не спрашивал: ощущение напряженной торжественности висело в салоне автобуса, как если бы великая цель подчинила нас строжайшей дисциплине и властно влекла вперед.
Когда мы вышли из автобусов, уже рассвело и стало жарко, пыльно, с легкой туманной завесой. Стартовая площадка выглядела масштабно и пустынно. Места для зрителей, сделанные из грубых, сухих досок, казались маленькими, неустойчивыми и неуместными, как поспешное примечание. В трех милях от нас стержень ракеты выглядел пыльно-белым, как тусклая сигара, воткнутая в землю.
Было неприятно провести больше часа на деревянных досках под солнцем. Семь тысяч человек заполнили трибуны и слушали холодный, ясный и вежливый голос диктора, каждые несколько минут комментировавшего процесс запуска (и, будто из чувства долга, объявлявшего о прибытии разных важных государственных деятелей, словно на них не обратили бы внимания без подсказки). Все происходящее казалось нереальным. Реальными были лишь огромная пустошь и тусклая сигара вдалеке.
Над нашими головами все выше поднималось солнце, похожее на белый шар, укутанный в запачканный хлопок. За серой дымкой скрывалось ясное небо: значит, нам удастся увидеть весь процесс запуска, включая отделение второй и третьей ступеней.
Надо сказать, что телевидение не передает и толики того, что мы видели. Позже я смотрела трансляцию события, но она слабо отражала реальность.
Громкоговоритель начал отсчитывать пять минут. Когда осталось меньше минуты, я встала на скамью и уже не слышала, как диктор отсчитывал оставшееся время.
Сначала было большое пятно яркого, желто-оранжевого пламени, ринувшееся в стороны из-под основания ракеты. Вроде бы пламя выглядело нормально, но я почувствовала укол тревоги, как если бы увидела горящее здание. В следующий миг и пламя, и ракета скрылись в такой мощной темно-красной огненной волне, что тревога отступила: зрелище не напоминало ничего из когда-либо виденного, его не с чем было сравнить. Огонь разделился на два гигантских крыла, будто гидрант извергал пламя вверх, прямо к зениту, и меж крыльев ракета поднималась в черное, как смоль, небо так медленно, что казалось, будто она висит в воздухе: бледный цилиндр со слепяще-белым овалом света у основания, как перевернутая свеча с пламенем, направленным в землю. Вдруг я осознала, что вокруг стоит почти полнейшая тишина, и я слышала лишь птиц, уносящихся дальше от огня. Ракета ускорилась, слегка наклоняясь, и ее белое пламя оставляло длинный синеватый спиралевидный след. Она поднялась высоко в небо, и темно-красный огонь превратился в лавину коричневого дыма, когда до нас дошел звук: то был длинный и жесткий треск, напоминающий не раскаты, а скрежет и хруст, будто пространство распадалось на части. Однако этот шум казался неважным, так как звук запоздал и ракета была далеко, но было странно осознавать, что прошло всего несколько секунд. Я непроизвольно помахала ракете и, услышав аплодисменты, присоединилась к ним, подхватывая общий ритм. Невозможно было смотреть на поднимающуюся ракету без эмоций, необходимо было действием выразить охватившее всех чувство: не просто триумф, а ощущение того, что свободное движение белого объекта – единственно значимое событие во всей Вселенной. Ракета была практически над нашими головами, когда ее окутала вспышка золотого пламени. Я забеспокоилась, подумав, что что-то пошло не так, затем услышала новый взрыв аплодисментов и поняла, что произошло отделение второй ступени. Когда мы вновь услышали громкий звук, огонь превратился в маленькое облако дыма. В момент отделения третьей ступени ракета была еле видна: казалось, она сжимается в размерах. Короткая вспышка, белое облако пара, отдаленный треск – и, когда облако рассеялось, ракеты уже не было.
Такими были те семь минут.
Что люди ощущали после? Аномально высокую сосредоточенность на сиюминутных потребностях: например, спотыкаясь о гравий, найти нужный автобус. Им пришлось сосредоточиться на обыденном, поскольку они знали, что сейчас никто ни о чем не думает, потому что ни у кого не осталось умственных сил и мотивации на какое-нибудь немедленное действие. Разве можно просто так выйти из состояния чистого восторга?
Только что мы видели, по сути, концентрированную абстракцию величия человека – и не в искусстве, а в реальности.
Смысл увиденного заключался в том, что языки темно-красного пламени символизировали катаклизм, который, если бы произошел в природе, мог бы уничтожить жизнь на Земле, и зрители знали, что увиденный ими катаклизм спланирован и
Никто не сомневался, что увиденное нами было демонстрацией лучшего, что есть в человеке; именно оно стало причиной такого интереса к событию и изумленного онемения как его последствия. И никто не сомневался, что запуск «Аполлона-11» был достижением человека как рационального существа, достижением разума, логики, математики и бесконечной преданности абсолютности реальности. Не знаю, как много людей смогут соединить эти два факта.
Следующие четыре дня были вырваны из обычного мирового распорядка, словно глоток свежего воздуха для человека, страдающего от хронического удушья. До этого более 30 лет газеты не писали ни о чем, кроме бедствий, катастроф, предательства и увядания человека, «грязном белье» разрушающейся цивилизации; их голос стал долгим, постоянным воем, рупором неудач, звуками восточного рынка, где прокаженные бродяги соревнуются в том, кто покажет больше язв. Теперь газеты писали о достижениях человека, передавали его триумф, напоминали нам, что человек все еще существует и действует в соответствии со своей природой.
Эти четыре дня были пропитаны ощущением того, что мы смотрели на великолепное произведение искусства, пьесу, у которой была лишь одна тема: сила человеческого разума. Один за другим выполнялись опасные маневры полета «Аполлона-11», которые казались не требующим усилий совершенством. Маневры доходили до нас в виде кратких, резких звуков, транслируемых из космоса в Хьюстон, а из Хьюстона на наши телеэкраны, звуков, сочетающихся с рядами цифр, переведенными для нас комментаторами, которые наконец избавились от фальшивой уклончивости и говорили с предельной ясностью.
Даже самый закоренелый скептик в мире не мог игнорировать тот факт, что доносившиеся до нас звуки указывают на события, происходящие далеко за пределами земной атмосферы. И в то время, как он вопил о своем одиночестве, «отчужденности» и страхе пойти на вечеринку, полную незнакомцев, три человека плыли в хрупкой капсуле во тьму неизвестности и одиночества космоса, с Землей и Луной, подвешенными, как теннисные шарики, впереди и позади них, со своими жизнями, отданными во власть чисел на сделанных человеческим разумом компьютерных панелях. Чем легче казалось их путешествие, тем больше было напоминаний о том, как много сделано на этом пути. Никакие чувства, прихоти, инстинкты или счастливое стечение обстоятельств этих астронавтов или людей, стоящих за ними, – от крупнейшего ученого до рабочего, завинчивающего гайки космического корабля, – не в состоянии совершить такой подвиг, и в эти дни мы наблюдали подлинное воплощение основной способности человека: его рациональности.