Как только они ушли, раздался пронзительный непрерывный писк.
– Что за?..
Конечно же, это у Квиггерса остановилось сердце. Медсестра подтвердила, что он скончался, и реанимировать его даже не пытались. Заключенные могут подписать форму добровольного отказа от реанимации, сказав, что не хотят этого. У Квиггерса был рак, так что он решил, что с него хватит, и умер. Я позвонил в службу безопасности Стрэнджуэйс. Там сказали, что вызовут полицию и те заберут у нас тело.
– Когда они это сделают, – сказал парень на другом конце провода, – они напишут вам расписку.
Я думал, что он шутит, но нет, они действительно так и сделали. Приехали двое полицейских, они выглядели лет на шестнадцать, но возможно, это так и было? Они тоже были застенчивы и так же неуверенно, как и мы, относились к процедуре. Выдали нам расписку, поместили тело в мешок и увезли. Представляете, человеческая жизнь оказалась сведена к клочку бумаги, вроде того, который вам дают за несколько галлонов бензина или за сумму, которую вы еженедельно тратите в магазине.
Алан Тейлор был еще одним из тех, кто попадал к нам в медицинское отделение – целых раза три. Он служил в армии, а после ухода оттуда оказался на улице. Его проступки были пустяковыми: беспорядки в пабах, разбитые окна, кража бутылок водки и все такое. Он не был обычным заключенным и явно не был идиотом, но что-то пошло не так. Детоксикационный блок беспокоился о нем. Парень проходил по протоколу ОУЗКР, а потом попал к нам. Его отца звали Малгрю. Двое его сыновей уже сидели в тюрьме, и Алан Тейлор был еще одним. Малгрю был одним из самых известных педофилов Британии. Он издевался над полудюжиной своих детей и насиловал их. Если бы это происходило в Америке, он получил бы двадцать с лишним лет уже за свои первые преступления – британская система позволяла ему раз за разом совершать новые злодеяния. Программа лечения сексуальных преступников не работает – читайте эзоповскую басню о скорпионе и лягушке.
Алан Тейлор был славным парнем. Приятный, вежливый, но очень тревожный. В какой-то момент он начал переписывать Священное Писание на стену своей камеры. Управляющий отвел меня в его камеру, чтобы я кое-что пояснил ему, пока Тейлор был в комнате отдыха, а его камера пустовала. От пола до потолка были красиво написаны отрывки из Библии, на первый взгляд точные; глава, стих и псалом.
– Почему мы позволили заключенному сделать это? – спросил начальник.
Ну, капеллан заверил нас, что Тейлор стал глубоко религиозным и стихи были написаны без искажений. Мы отобрали у него письменные принадлежности, но он сумел раздобыть другие, и ему потребовалось две недели, чтобы повторить все. Каждый раз, когда мы пытались смыть слова из Писания, он просто писал их снова.
Тюрьма – неподходящее место для таких, как Тейлор. Мы делали для него все, что могли, но само присутствие его здесь было неправильным, и мы оказались не в силах помочь. Это просто глупо – сажать таких людей в тюрьму и ожидать, что они излечатся сами по себе, когда им нужно надлежащее медицинское вмешательство. Трижды он попадал к нам, и трижды мы выпускали его обратно – помните, ему все еще негде было жить. Он постоянно причинял себе вред, дважды пытался повеситься. Незадолго до того, как он вышел в последний раз, один из тюремных надзирателей сделал все возможное, чтобы найти ему жилье, в общежитии или где-нибудь еще. При освобождении заключенные получают пособие – чуть меньше 100 фунтов, и этого не хватит надолго, правда? Ему не было оказано вовсе никакой психологической помощи, а с ней, пожалуй, он мог бы и справиться. Несколько месяцев спустя я узнал, что его нашли мертвым, повешенным на каком-то мосту. Мне до сих пор грустно, когда я думаю об этом парне.
Другой наш подопечный, Том Смит, куда меньше располагал к себе. Хилый, мелкий и склонный к беспорядкам, которые часто выливались в насилие, он обожал дерьмо: безо всякой причины бросал и размазывал экскременты – никаких оправданий, одно отвращение. Телесные жидкости и дерьмо – проклятие медицинского отделения. Это не мешает иметь дело с заключенными, но причиняет заметные неудобства и попросту ужасно неприятно. Том так же отвратительно вел себя с медсестрами, говоря им, что хотел бы сделать с ними – мне не нужно объяснять, что именно, правда? Он плюнул в рот К. К., очень сильно ударил в грудь ее помощницу, как будто этого всего было недостаточно, изуродовал молодую медсестру в манчестерском отделении интенсивной терапии – полоснул ее по лицу лезвием бритвы от уха до подбородка, оставив шрам на всю жизнь. За это он был привлечен к суду, но большого срока не получил, потому что судья видел перед собой старичка и был снисходителен. Но он был злодеем первой степени. Иногда мне очень хотелось, чтобы он был моего размера, чтобы я мог выбить из него всю дурь. Но он был мелким, так что я не мог даже этого.
Когда я впервые увидел его, Смит был относительно здоров и мог ходить. Потом у него случился инсульт, и, хотя ему было около пятидесяти пяти, он выглядел на все семьдесят. Через четыре года после того, как я познакомился с ним, он превратился в овощ. Он умер не в тюрьме, а в больнице. И в течение этого четырехлетнего периода он потерял ногу, потому что был диабетиком на препаратах, а еще алкоголиком.
Смит был с нами совсем недолго, когда устроил первый протест с отказом от личной гигиены. Его дерьмовые выходки были настолько ужасны, что он оказался в изоляторе. Один офицер, работавший по ночам и доведенный им до крайности, поставил Смиту фингал, и, несмотря на ранее незапятнанный послужной список, этот сотрудник не просто потерял работу, но и получил тюремный срок за нападение, что вызвало определенные споры и недовольства среди персонала. В суде было указано, что этот офицер работал в изоляторе в течение пяти лет подряд, хотя верхний рекомендованный предел – три. Его адвокат назвал это «несчастным случаем, который неизбежно произошел бы», и он был прав. Я надеюсь, что когда-нибудь этот парень подаст в суд на тюремную службу за то, как с ним поступили. Просто ужас.
Или как-то раз Смит поступил в медицинское отделение однажды вечером около семи часов, и мы поместили его в камеру. Двадцать минут спустя К. К. просунула голову в дверь кабинета.
– Мистер Сэмворт, у вас найдется минутка?
Обычно она называла меня Сэмикинс, а обращение «Мистер Сэмворт» означало, она чем-то недовольна. И действительно, снаружи камера Тома Смита была завалена обгаженной бумагой, которую он просунул под дверь. В коридоре воняло, как в канализации. Затем начались угрозы и оскорбления. Он был в медицинском отделении меньше часа! В таких камерах должны были жить другие люди, вообще-то, а он должен был отправиться прямо в изолятор, но этого не произошло из-за нападения. Мы застряли здесь с ним.
В девять часов пришел ночной персонал, и я подождал, пока К. К., Брэддерс и Сэнди закончат все свои дела, чтобы вместе разойтись по домам. Я всегда так делал. Если они задерживались, я все равно ждал. Вот тогда-то чертов рабочий день и закончится, мы сядем в машины и оставим все это позади, чтобы, вернувшись домой, быть порядочными людьми со своими семьями. Однако, когда мы с К. К. проходили мимо камеры Тома Смита, я почувствовал запах гари. Я не стал поднимать люк. Я посмотрел на К. К., а она на меня. Мы не стали нажимать на кнопку тревоги: если бы мы это сделали, двери бы сразу заблокировали и никто из дневного персонала не ушел бы домой. Я достал пожарный шланг, заглянул внутрь камеры и увидел, что это существо сидит на кровати в одних трусах. Его тело и лицо были покрыты дерьмом, пламя плясало вокруг него. Я облил из шланга дверь камеры, смыл дерьмо с люка и, как и в случае с Райли, затушил маленькие костры, которые он развел. Какой-то парень из охраны подошел и заглянул внутрь, когда старый мерзкий придурок изрыгнул очередные проклятия и заплясал, пытаясь уйти из зоны досягаемости моего шланга. Он сказал, что я должен быть осторожен, так как начальники следят за мной, как ястребы. На записи они видели только, как я справляюсь с огнем в камере, так что я продержался добрых пять минут, пока вся эта грязь не была смыта. Насквозь промокший, в одних трусах, он был таким жалким на вид. Мы вывели его – а он вышел, потому что замерз, – и заперли в комнате дежурных. При передаче смены там никого не было, и, когда я пришел на следующее утро, там воняло просто адски.
В последний раз, когда этого придурка поместили к нам, я был с Бумагомарателем, пожилым парнем, с которым хорошо ладил. «Бумагомарателями», называли тех, кто работал в кабинете, а не на передовой. Один из них как-то сказал мне, что его работа более опасна, потому что он разговаривает с убийцами, террористами и прочими лицом к лицу, один на один. Один на один! Знаете, как обстоят дела в блоке? Шесть офицеров против двухсот зэков! С парнем все было в порядке – он рассмеялся, когда я указал ему на то, что другие могли бы обидеться на его слова. Как бы то ни было, Смита, выглядевшего очень слабым, поместили в «безопасную камеру». К тому времени у него уже не было ноги, но он все еще был грубым, особенно с женщинами – 45 кг чистого хамства, и он все еще разбрасывал дерьмо.
Из-за его слабости и низкого уровня сахара в крови мы опасались, что у него случится сердечный приступ. К. К. сказала, что мы должны отправить его на обследование. Бумагомаратель и я были избраны его сопровождающими. Мне не хотелось ехать, но мой коллега был более оптимистично настроен.
– Все будет хорошо, Сэм, – сказал он. – Будет весело.