27

ПЕРВОПРОХОДЦЫ, ЕВРЕИ И ВСЕ ЗНАНИЯ МИРА

Современники отлично отдавали себе отчет в парадоксальности того факта, что Габсбурги, некогда владевшие крупнейшей в мире колониальной державой, в XIX в. остались вовсе без заморских владений. Не было недостатка в подаваемых властям проектах и частных инициативах, предполагающих захват далеких территорий. Исследователям и коммерсантам потенциальные колонии виделись то в Судане, то в Йемене, то на Калимантане, то на территории нынешней Замбии, но правительство не поддержало ни одну из этих идей. Лишь почти случайно Франц Иосиф обзавелся микроколонией в договорном порту Тяньцзинь на побережье Китая: в 1900 г. австрийский военный корабль оказался там, когда в стране внезапно вспыхнуло антиевропейское Боксерское восстание. Тяньцзиньская концессия, занимавшая площадь 108 га, просуществовала всего 15 лет, и в 1917 г. эту территорию вернуло себе правительство Китая. Сегодняшний Тяньцзинь — в зависимости от того, как определять его границы, — 13-й или 11-й по численности населения город Земли. Но административные здания, украшенные двойными колоннами, и поныне напоминают о том недолгом периоде, когда он являлся для габсбургской империи «нашим местом под солнцем»[496].

Гости габсбургского Тяньцзина сетовали, что венское правительство не спешит использовать коммерческий потенциал города. Между тем в других местах коммерсанты из Австро-Венгрии действовали весьма энергично. Империя была четвертой страной по совокупному тоннажу кораблей, проходивших через Суэцкий канал, и только за 1913 год компания «Австрийский Ллойд» совершила 54 рейса в Индию и на Дальний Восток. Австро-американская пароходная линия, открытая в 1895 г., ежегодно перевозила через Атлантику около миллиона тонн грузов. Австро-венгерское колониальное общество, учрежденное в 1894 г., убеждало имперское правительство расширять заморскую торговлю путем захвата колоний. Массовая эмиграция в колонии, заявлял председатель общества, могла бы к тому же помочь империи избавиться от лишнего населения. Однако имперский флаг не следовал ни за торговлей, ни за «демографическим импульсом» (Lebensdrang), о котором распространялись сторонники колониальной экспансии. Даже когда австрийские полярники в 1870-х гг. открыли в Арктике новый архипелаг, названный Землей Франца Иосифа, они не водрузили там австрийский флаг. Сделай они это, Австрия сегодня могла бы экспортировать нефть и газ[497].

Франц Иосиф и его министры предпочитали не устанавливать флаги, а демонстрировать их в разных концах мира: австрийские, а затем австро-венгерские военные корабли регулярно заходили в Тихий океан, посещали Америку и Арктику. В 1869 г. император с императрицей посетили церемонию открытия Суэцкого канала в Порт-Саиде. Двадцать пять лет спустя эрцгерцог Франц Фердинанд отправился в кругосветное плавание на военном корабле «Императрица Елизавета»: он посетил Африку, Австралию и Дальний Восток, а потом вернулся домой через США на пассажирском пароходе. Эрцгерцог оставил проницательные заметки об увиденном в дороге и неодобрительно отзывался о колониальных порядках, не в последнюю очередь из-за страданий коренного населения[498].

До 1914 г. австрийский (ставший после 1867 г. австро-венгерским) военно-морской флот почти не участвовал в военных действиях. В 1866 г. броненосцы вице-адмирала Тегетхоффа нанесли поражение итальянскому флоту у острова Лисса (Вис) в Адриатике, а в 1897 г. военно-морской флот был задействован в операции против греческих инсургентов во время Критского восстания. Интерес Франца Иосифа к военно-морским делам был в лучшем случае спорадическим, так как флот требовал денег, которые император предпочитал вкладывать в армию. Некий вице-адмирал жаловался, что в попытках выбить средства из министерских карманов ему приходилось «маневрировать в череде приемов, балов и обедов». Под патронажем Франца Фердинанда накануне Первой мировой войны имперский военно-морской флот вырос до трех дредноутов, девяти иных линкоров и восьми крейсеров. Тем не менее он уступал вражескому итальянскому, состоявшему из 17 линкоров, шесть из которых были дредноутами, и целых 23 крейсеров[499].

В рамках усилий по демонстрации флага имперский военно-морской флот помогал организовывать географические экспедиции и научные исследования в отдаленных уголках планеты. Военные моряки построили метеостанцию на арктическом острове Ян-Майен, лежащем 500 км восточнее Гренландии, и основали в южной части Тихого океана недолго просуществовавшее поселение на Соломоновых островах, где велась разведка месторождений никеля. Военно-морской флот также помогал экспедициям оружием, обучением и опытными офицерами, а взамен рассчитывал получить картографические и топографические данные. Многие области Центральной и Восточной Африки, например бассейн реки Конго и ее водораздел с Нилом, впервые описали австрийские, чешские и венгерские географы. Их вклад в науку отражен на составленных ими картах: озеро Рудольф в Кении и озеро Стефания в Эфиопии названы в честь наследника австро-венгерского престола и его жены, а вулкан Телеки в Кении и пик Бауман в Того увековечили имена двух исследователей.

Исследователи отправляли обратно в Европу охотничьи трофеи, а также естественно-научные и этнографические материалы, которые поступали в музеи во всех концах габсбургской империи. Чешский ученый Эмиль Голуб, чью экспедицию, изучавшую территории к северу от реки Замбези, в 1880-х гг. финансировало военное министерство, доставил более 30 000 экспонатов, в основном образцов флоры и фауны. В 1891 г. их выставили на обозрение публики в парке Пратер, но ни один из музеев не мог принять их все. Поэтому собрание Голуба разделили на части и разослали по более чем 500 музеям и научным институтам по всему миру. Софийский естественно-научный музей принял чучела птиц, аббатство Адмонт в Штирии — чучела львов, Прага — коллекцию насекомых (и многое сверх того), Лондон — морские растения, Смитсоновский институт в Вашингтоне — часть окаменелостей и т. д.[500]

Самой значительной экспедицией оказалось кругосветное плавание фрегата «Новара» в 1857 г. За два года плавания «Новара» прошла более 50 000 морских миль (92 000 км), посетив все континенты, включая Австралию и Антарктиду, после чего в Новой Зеландии появился ледник Франца Иосифа. На борту фрегата работала группа ученых, для которых часть орудийной палубы переоборудовали в библиотеку. Экспедиция собрала 26 000 ботанических, зоологических, геологических и этнографических образцов, провела океанографические исследования и расчеты гравитационного поля Земли. Научный отчет экспедиции состоял из 21 тома и составлялся 17 лет. Опыты с листьями коки, привезенными «Новарой», позволили впервые выделить чистый кокаин, который вскоре стал одним из любимых лекарств императрицы (Сиси принимала его со шприцером)[501].

Три из 21 тома материалов экспедиции были посвящены антропологии и этнографии; там были разделы о форме черепов, габаритах тела и материальной культуре туземцев. Для ученых на борту «Новары» главным было сделать замеры и занести данные в таблицы. Описания их, хотя и снисходительные, по большей части носят фактологический характер:

Однако информация, собранная учеными, вскоре была пропущена через фильтр новой «расовой науки». Августин Вайсбах разработал классификацию, разделяющую человечество на девять белых и девять черных рас, где низшую ступень занимали африканские бушмены, которых он считал почти обезьянами. Евреев Вайсбах ставил последними среди белых рас. Как военный врач, Вайсбах много ездил по Балканам, где измерял черепа, причем всегда только так, чтобы подтверждались его теории[502].

Подход Вейсбаха подхватило Венское антропологическое общество, президент которого подчеркивал, что на территории Австро-Венгрии доступен богатейший материал для проведения «краниологических и лингвистических разысканий», а также исследований отличительных особенностей и обычаев, которые показывают значимость расы. Антропологическое общество организовывало изучение центральноевропейского «нордического типа», признанного высшим, а также рассматривало возможность применения дарвиновских принципов естественного отбора для облагораживания расового состава империи. Первая мировая война обеспечила богатый выбор новых образцов — в виде беженцев из Восточной Галиции и русских военнопленных, чьи черепа, телосложение и состав крови неустанно изучались, чтобы доказать постулируемую генетическую неполноценность восточнославянской и других «рас». Влияние этих теорий чувствовалось еще в 1990-х гг.: в одном из залов венского Музея естествознания (Naturhistorisches Museum) посетителям тогда предлагалось сравнить черепа «обезьяночеловека» (австралопитека), шимпанзе и бушмена[503].

Мы можем сокрушаться, каким ложным задачам служит иногда научный метод. Однако содействуя развитию науки, Франц Иосиф и его министры возвращались к одному из смыслов шифра AEIOU: Австрия и дом Габсбургов отстаивают универсальный принцип, основанный на идеях первенства и всемирного престижа христианства. Теперь этот принцип обернулся миссией накопления знаний о мире. Надпись, выбитая золотыми буквами над входом в венский Музей естествознания, выражает именно эту цель: «Империи природы и ее изучению — император Франц Иосиф, 1881». Вокруг здания музея размещены символические изображения континентов, а на его фасадах застыли статуи Колумба, Магеллана и Кука бок о бок с аргонавтом Ясоном, Александром Македонским и Юлием Цезарем. Послание было предельно ясным: исследователи империи природы достойны таких же почестей, как и строители великих империй древности. Как выразился автор некролога Эмилю Голубу, другие нации ищут за морями новые территории, но австрийцы отправляются в дальние страны «из любви к исследованию и ради умножения общего знания»[504].

Но здание еще и принадлежало династии. Музей естествознания и Музей истории искусств (Kunsthistorisches Museum) стояли по две стороны от нового Императорского форума (Kaiserforum), который протянулся от Хофбурга на другой стороне Рингштрассе. Собрания обоих музеев начинались как императорские коллекции, прежде хранившиеся в Хофбурге или во дворце Бельведер, который Мария Терезия купила у потомков Евгения Савойского. Музей истории искусств сохранил ту организацию собрания, которую в 1780-е гг. разработал Кристиан фон Мехель, одним из первых начавший развешивать живописные полотна по школам и стилям, а не, как прежде, беспорядочно. Таким образом, два новых музея представляли «дворцовую коллекцию» династии, собранную многими поколениями Габсбургов. Придворный и династический характер Императорского форума подчеркивало и то, что рядом с музеями планировалось построить здания Придворного театра и Придворной оперы; весь архитектурный ансамбль должен был быть связан с Хофбургом двумя триумфальными арками. Поскольку форум так и не был закончен, оперу и театр перенесли в другие точки Рингштрассе, отчего их связь с императорским двором ослабла. А вот статую Марии Терезии между двумя музеями все же воздвигли — и тем самым поместили династию в центр всего комплекса[505].

В середине XIX в. в архитектуре было популярен так называемый историзм, предполагавший оформление зданий в стиле того периода, который лучше всего соответствовал их назначению. Так, венская ратуша выстроена в готическом стиле, чтобы напоминать о Средних веках, когда город получил свои привилегии. Новое здание рейхсрата, наоборот, обрело классический фасад, отсылающий к Афинам эпохи Перикла, считавшимся колыбелью демократии. Фризы внутри него изображали античных законодателей и ораторов, а перед зданием высилась четырехметровая статуя греческой богини Афины Паллады. Изначально на этом месте хотели поставить статую Австрии, но договориться, как она должна выглядеть, так и не вышло. Оставалось только надеяться, что Афина, будучи богиней мудрости, все же пошлет немного здравомыслия вечно препирающимся депутатам.

Согласно этому принципу историзма, оба музея на Императорском форуме строились в стилистике Высокого Возрождения, что должно было напоминать о расцвете искусств и наук в XVI в. и прославлять их возрождение под патронажем Франца Иосифа. Вот только к моменту открытия музеев архитектурная мода сменилась — с приставкой нео- возродился стиль барокко. В 1880 г. выдающийся искусствовед и хранитель венского Музея истории искусств Альберт Ильг опубликовал произведшую огромное впечатление брошюру, в которой воспел барокко как стиль универсальный и разносторонний. Во-первых, пояснял он, барокко подходит для зданий любого назначения, от самых монументальных вроде храмов и театров до частных вилл и многоквартирных домов. Во-вторых, барокко хорошо сочетается с той архитектурой, что уже утвердилась в столице. Живой и остроумный, этот стиль ближе характеру Вены, чем «холодный классицизм» чопорного Берлина. Наконец, барокко наднационально, а значит, служит «слиянию народов». Представляя собой единый архитектурный язык, писал Ильг, барокко способно «растворить индивидуальные особенности каждого народа, подчинив одному правилу весь земной шар»[506].

В последние десятилетия XIX в. необарокко вошло в широкую моду. Архитектура хофбургского Михайловского крыла, построенного в 1890-е гг., опиралась на проект, разработанный ведущим барочным архитектором начала XVIII в. Йозефом Эмануэлем Фишером фон Эрлахом. Эту часть дворца, с ее четырьмя грандиозными скульптурными композициями, посвященными подвигам Геракла, парными фонтанами и медным зеленым куполом, сегодня фотографируют чаще всего. Новое здание имперского военного министерства, чей массивный 200-метровый фасад господствует над северо-восточным участком Рингштрассе, тоже построено в стиле необарокко, равно как и большая часть из шести сотен многоквартирных зданий вдоль этой улицы. Фасады этих «наемных дворцов» (Mietpalais) было принято «облагораживать» средствами помпезного барокко, придавая им вид аристократических резиденций, но за такими фасадами скрывались квартиры для представителей среднего класса, а на нижних этажах — конторы и складские помещения расположенных в самом низу магазинов[507].