Как верно подметил Ричард Пайпс, правящий режим страны дважды в одном столетии — в 1917 и 1991 г. — рушился чуть ли не мгновенно, при очевидном равнодушии народа к его судьбе. «В обоих случаях власть в глазах россиян утратила право на существование, перестав быть «грозной»». Нет страха — нет государства: такова, увы, особенность традиционного архетипа российского народа. Этим обстоятельством в полной мере и без какого-либо зазрения совести пользовались практически все владыки этого несчастного многоязычного племени. На это же обстоятельство обратил внимание российский философ, экс-Генеральный секретарь Союза журналистов России Игорь Александрович Яковенко. В частности, он писал: «Русский социум характеризуется высоким уровнем хаоса и имманентными тенденциями хаотизации. И высокий уровень репрессии этим фундаментальным обстоятельством как раз и обусловлен, о чем много писал Александр Ахиезер. Традиционное сознание живет в убеждении, что только репрессия и страх перед властью, всегда готовой ее осуществить, защищает русский мир от страшного лика хаоса. Стоит снизить уровень репрессии, и хаос поглотит все. Поэтому когда страх перед властной репрессией исчез, страх перед хаосом, ею больше не сдерживаемом, остался».
Именно на эту своеобразную особенность нашей истории обратил внимание и Анатолий Васильевич Кузнецов (1929–1979) — автор ставшей знаменитой на весь мир книги «Бабий Яр». Книги, в которой документальное описание одной конкретной трагедии ХХ века, стало своеобразным обобщением всей беспросветной истории населения Российской (большевистской) империи. Ведь как уточнил сам автор: «Я писал эту книгу не для того, чтобы рассказывать вчерашние истории. Это СЕГОДНЯШНИЙ разговор на основе материала оккупации Киева, свидетелем которой случайно я был. Но подобное происходит на Земле сегодня, и уже совсем нет никакой гарантии, что оно не явится в еще более мрачных формах завтра». По этой причине я часто буду обращаться за помощью к этому беспрецедентному документу нашей эпохи. Уж слишком много характерного, типичного, до боли знакомого из нашей повседневной жизни нашло своё место на страницах этого произведения. В частности, его автор отмечает, что «сменяя один другого, наглые прохвосты довели народ на Руси до состояния жвачного стада, которое уже не понимает, куда ему и шарахаться на этой политой кровью земле, ровной и плоской, как стол, так что некуда стаду и спрятаться, и другой земли у него нет».
Историческая слепота как специфическая черта национального менталитета становится особенно заметной на фоне всякий раз ошеломляющей весь мир почти мгновенного распада империи. Ведь именно она и стала основой того политического режима, который в итоге восторжествовал после 1991 г. на всё ещё огромных просторах этой могучей державы. Относительно этого периода нашей трагической истории писатель В. А. Коротич справедливо заметил: «Во времена, о которых я рассказываю, из страны вынимали тот скелет, на котором она держалась всю свою историю, — скелет страха, ожидания «наказания ни за что», репрессий неведомо почему. Власть не учла одного — что Система проседала с извлечением этого скелета все более отчетливо, пока не шмякнулась окончательно».
Форма государства, о чём подробнее речь пойдёт ниже, — производная от менталитета соответствующего населения. Как заметил в одной из своих статей экс-посол Великобритании в России (2000–2004) сэр Родерик Лайн, «ментальность россиян, отчасти уходящая корнями в православие, глубоко консервативна. Демократия их не привлекает. Как показывают опросы общественного мнения, большинство жителей страны считают, что только сильное, централизованное авторитарное правление может навести порядок на такой огромной территории. Сталин по-прежнему популярен в народе». Сей вывод в той или иной степени разделяют и некоторые деятели современной российской культуры. В частности, российский писатель Виктор Владимирович Ерофеев, заметил, что «русская душа — по натуре своей сталинистка. Чем дальше в прошлое уходят жертвы Сталина, тем сильнее и просветленнее становится Сталин». А российский режиссер, писатель и культуролог Андрей Сергеевич Кончаловский пришёл к выводу, что не «было бы Иванов, честных и наивных людей, которых в России было миллионы, не было бы и Сталина. Именно «Иванизм» и породил «Сталинизм»».
По своей социально-политической сути, Сталин — порождение, продолжение, проекция во плоти менталитета основной массы населения бывшей Российской империи — крестьян, численность которых по некоторым данным на 1917 г. составляла 85 % населения империи. Как засвидетельствовал в своей книге «140 бесед с Молотовым. Второй после Сталина» писатель Феликс Иванович Чуев (1941–1999) на это обстоятельство во время оных многолетних бесед не раз обращал внимание один из высших иерархов большевистской империи, председатель Совета народных комиссаров СССР в 1930–1941 гг., народный комиссар иностранных дел СССР в 1939–1946 гг., министр иностранных дел СССР в 1946–1949, 1953–1956 гг. Вячеслав Михайлович Молотов (1890–1986). В частности, многие сложности и необходимость применения репрессий в процессе управления советской империей он неизменно объяснял тем, что «многие из нас ограничены российским кругозором, где преобладает крестьянское — то, что Маркс называл идиотизмом деревни. Крестьянская ограниченность переходит в идиотизм», «в этом наша крестьянская природа сказывается», у нас «страна крестьянская», «армия, которая сплошь из крестьян».
На мой взгляд, феномен Сталина во многом и объясняется политическим «идиотизмом» крестьянского населения страны, которое, ментально и интеллектуально не имея никакого отношения к исконному западно-европейскому марксизму, вместе с тем стало усердно делать карьеру в правящей партии СССР, в процессе которой [карьеры] превратилось в надёжную партийно-государственную опору Сталина в проведении им репрессивной политики в качестве основного метода управления советской империей. На это обстоятельство обратили внимание соавторы книги «История России: конец или новое начало?». В частности, они отмечали, что «советская государственность укрепилась в результате самой радикальной в отечественной истории смены элиты и ее комплектования из представителей низших классов — главным образом из крестьян… Эти выходцы из деревни и образовали массовую социальную базу утвердившегося режима единовластия, благодаря им и их культурным особенностям и стала возможна сакрализация партии и ее лидера». Именно представителей этой категории населения СССР, которая неизменно оказывалась надёжной опорой и, одновременно, неисчерпаемым источником пополнения рядов правящей партии большевистской империи и характеризовал историк Ю.Н. Афанасьев в качестве «агрессивно-послушного большинства», каковым оно, в действительности, и было вплоть до распада СССР.
Сталин — это царь Иван Грозный (1530–1584) советской эпохи. Посему далеко не случайно в советское время по самиздату гуляло эссе «Сталин и Грозный — два сапога пара», а в 2002 г. увидала свет книга британского писателя Мартина Эмиса «Коба Грозный». Правда тут можно поспорить. Великий русский историк, писатель и поэт Николай Михайлович Карамзин (1766–1826) некогда заметил относительно Ивана Грозного: «Калигула и Нерон были младенцы в сравнении с Иваном». Сейчас, уже зная некоторые эпизоды истории лагерной империи, можно смело заявить, что Иван Грозный по своим злодеяниям оказался младенцем в сравнении со Сталиным.
Вместе с тем, по некоторым социологическим данным: положительные оценки личности Сталина выросли с 1998 г. к 2003 г. с 19 до 53 %. В процессе одного из социологических исследований на вопрос: «Если бы Сталин был жив и избирался на пост Президента России, вы проголосовали бы за него или нет?» — 26–27 % жителей России ответили: «Да, проголосовал бы». Очевидно, что Сталин для многих постсоветских россиян не кровавый тиран, а воплощение былого величия державы. Это лишний раз подтверждает тезис, что феномен успеха любого деспота кроется в менталитете населения соответствующей державы. И роль Сталина в нашей истории наиболее убедительная тому иллюстрация. Как пишет И.А. Яковенко: «От страха Божия россияне освободились в 1917-22 годах, убив царя и разграбив усадьбы. Однако на освобожденном месте зрелого нравственного сознания не сложилось. Отсюда — хаос. Большевики загнали народ в стойло, объяснили ему, что такое «социалистическая законность», и вернули страх Божий. Просто новый бог обретался на земле и носил френч». На последнее обстоятельство обратил внимание в своём выступлении на круглом столе, посвященному «100-летию Русской Революции» (2017 г.), доктор философских наук, профессор, главный научный сотрудник Института философии РАН Вадим Михайлович Межуев (1933–2019), который заметил, что «ни Февраль, ни Октябрь [имеются в виду Февральская и Октябрьская революции — реплика моя — А.М.] не был в природе русского человека, а в природе было то, что произошло при Сталине, вот что было природой этого человека, чего он в действительности, видимо, потаённо хотел».
На жуткий маховик репрессий, раскрученный в масштабах империи «красным» от обильно пролитой крови диктатором, обращал внимание П.А. Судоплатов. При этом от взора опытного разведчика не ускользнула прямая преемственность в жестокости приёмов управления подневольным населением между советским сатрапом и его знаменитыми предшественниками царями-тиранами. В частности, обращаясь к своим читателям с запоздалыми словами покаяния от имени всех сотрудников НКВД СССР, он писал: «Сознательно или бессознательно, но мы позволили втянуть себя в работу колоссального механизма репрессий, и каждый из нас обязан покаяться за страдания невинных. Масштабы этих репрессий ужасают меня. Давая сегодня историческую оценку тому времени, времени массовых репрессий — а они затронули армию, крестьянство и служащих, — я думаю, их можно уподобить расправам, проводившимся в царствование Ивана Грозного и Петра Первого. Недаром Сталина называют Иваном Грозным XX века. Трагично, что наша страна имеет столь жестокие традиции».
Жестокие традиции не вызывают сомнения. Однако основным хранителем традиций всё же являются люди. Поэтому следует особо подчеркнуть, что Сталин никогда бы не стал крупнейшим тираном ХХ века без почти единодушной поддержки его основной жертвы — населения советской империи. Пожалуй, наиболее образно и выразительно о неразрывной психологической взаимосвязи между Сталиным и населением лагерной империи сказал в одном из своих писем писатель В.П. Астафьев: «Прочитал в «Неделе» твой отлуп «наследникам». Зря ты их и себя утешаешь — все мы его «наследники», и, если бы не были таковыми, у него и у его сторожевых псов основы не было бы. Мы и жертвы, и претворители его… Все мы, все наши гены, косточки, кровь, даже говно наше пропитаны были временем и воздухом, сотворенным Сталиным. Мы и сейчас еще во многом его дети, хотя и стыдно даже себе в этом признаться. Слава богу, что уже не боимся, а лишь стыдимся».
Несмотря на своё грузинское происхождение, Сталин оказался гораздо более россиянином, чем иные русские. Поэтому не вызывает удивления, что по итогам одного из предварительных голосований на предмет выбора наиболее значимого деятеля российской истории в рамках телепроекта «Имя России» в августе 2008 г. на первое место вырвался именно Сталин. Сие обстоятельство вполне объяснимо: ведь «грозность» — это дух, суть и принцип российской государственности. Со временем имя Сталина стало именем нарицательным для того политического режима, который наиболее полно выразил дух российской державы на советской стадии её существования. Поэтому можно смело утверждать, что сталинизм как политический режим советской империи — продукт всей российской истории. Против этого уже не спорят даже современные российские историки. Вероятно, очевидность этого обстоятельства и позволила доктору исторических наук, главному специалисту Государственного архива Российской Федерации Олегу Витальевичу Хлевнюку заявить: «Я думаю, что очень многие историки поддержат такую точку зрения, что, конечно же, сталинизм был как продуктом предшествующего развития российской истории, уж несомненно он был продуктом развития советской истории…».
С другой стороны, советская история, в свою очередь, стала конечным продуктом совместного деяния жестокого диктатора и послушного ему народа. Советская история, несомненно, — их совокупное творение. В этом смысле, советский народ и Сталин — две стороны одной медали. И если проницательному анализу патологической личности Сталина в качестве нещадного сатрапа посвящены горы фундаментальных изданий, то оценке менталитета советского народа едва ли — около десятка статей. Одна из них принадлежит перу 1-го Уполномоченного по правам человека в Российской Федерации, 1-му Председателю Комиссии по правам человека при Президенте Российской Федерации, учредителю и президенту Института прав человека Сергею Адамовичу Ковалеву (1930–2021). В частности обращает на себя внимание его суждение о том, какие исторические условия стали основанием для признания Сталина эффективным менеджером: «Многие успехи успешного менеджера, И.В. Сталина были обусловлены едва ли не главным его успехом — селекционным. Сталин вывел, ни много ни мало, новую историческую общность — советский народ. Терпеливый, раболепный, подозрительный, злобно презирающий рефлексии, значит, интеллектуально трусливый, но с известной физической храбростью, довольно агрессивный и склонный сбиваться в стаи, в которых злоба и физическая храбрость заметно возрастают…
И.В. Сталин вел свой отбор на страх, раболепие, подлость вполне сознательно, хотя не думал, конечно, о понятиях сельскохозяйственной селекции». Всё верно. Известный правозащитник не упустил ни одну отличительную черту менталитета новоявленного исторического субъекта. Именно эти психофизиологические и нравственные качества способствовали органической трансформации населения Российской империи в советский народ, а последнего в преданного соратника Сталина в деле «социалистического строительства» грандиозного здания тоталитарной империи в назидание остальному человечеству. Секрет любого вождя — умение воплощать наяву наиболее потаенные чаяния, потребности и привычки своего племени. У советского — они были однозначны, о чём вполне резонно упомянул писатель В.А. Коротич: «Воспитанное у нас в стране умение бить лежачего и всем скопом, под барабанный бой обрушиваясь на того, кто ослабел, — одна из самых постыдных советских привычек». Умение трансформировать совокупность наиболее постыдных привычек населения страны во внутреннюю и внешнюю политику государства стало основой головокружительного успеха Сталина в качестве вождя советского народа. Но, пожалуй, самой постыдной привычкой последнего было неискоренимое раболепие, всепоглощающий страх перед грубой силой. Сталин хорошо знал душу своих подданных и злоупотребил этим знанием, как говорится, на полную катушку. В связи с этим следует согласиться с пусть и весьма широким, но, по сути, абсолютно справедливым обобщением писателя Владимира Войновича, заявившего, что по его «мнению, жертвами режима, физическими или психическими, были все сотни миллионов советских людей. Поголовно. И те, кто этот режим основал, и те, кто сидел в лагерях, и кто сажал, и кто охранял, и кто сопротивлялся, и кто помалкивал. Безумные старухи, что до сих пор выходят на улицы с портретами Сталина, они тоже жертвы режима». Это правда. Но то общее, что их всех объединяло стал неизбывный, вековечный и повсеместный страх, жертвами которого они в конечном итоге все и пали. А страх этот нашёл своё наиболее полное и зримое воплощение в личности главы большевистской империи — палача вселенского масштаба — Сталина.
Правда, страх изначально был системообразующим фактором государственной жизни населения Российской империи со всеми вытекающими из этого факта последствиями! Не считаться с этим обстоятельством, как бы мы к нему ни относились, для постижения истории этой страны было бы непростительной ошибкой. Но политика страха по определению исключает стратегию развития демократии, гражданского общества, правового государства, культуры достоинства человека. Посему, сориентированная на страх и силу, а не на совесть и справедливость, мотивация поведения населения империи стала определяющей во всей последующей истории державы вплоть до наших дней. Уже давно стало неоспоримым фактом: россияне привыкли гордиться великой державой, а не личной свободой. И как результат: держава, величие которой стало составной частью их менталитета, есть, а личной свободы не было, нет, да и, судя по всему, Бог весть знает, когда будет в будущем.
Русский историк и правовед Дмитрий Петрович Кончаловский (1878–1952) в своей книге «Пути России. Размышления о русском народе, большевизме и современной цивилизации» признавал: «Во внутреннем своём быту Московская Русь остановилась на ступени варварства; печально и для будущего развития опасно было то, что нравы народа от соприкосновения с азиатами и инородцами подверглись глубокой порче и огрублению, которые усиливались также свойствами государственного порядка, каковой, в свою очередь, во многом определился чисто внешними независимыми от народного характера условиями». Отсталость, нищета, страх и огрубление нравов российского народа — основные предпосылки его глубоко несчастной судьбы. Это основное объяснение, на котором ныне сходится практически большинство историков, философов и политологов мира. Таким образом, в себе, в своём менталитете, в своих традициях и стереотипах поведения следует искать нашему народу ключ к своей истории. Иное объяснение таковой было и остается подлинной причиной всех прошлых и нынешних злоключений титульной супернации как в целом, так и в её ныне раздробленных немилосердной судьбой составных частях.
Несмотря на это обстоятельство, в последнее время подлинный Ренессанс переживает известный апофеоз российской истории, инициатором которого в своё время выступил первый глава её тайной полиции граф Бенкендорф. Именно он высказал убеждение, что «прошедшее России было удивительно, её настоящее более чем великолепно, что же касается будущего, то оно выше всего, что может нарисовать себе самое пылкое воображение». Поскольку автор приведенного утверждения явно не смог предвидеть последствий Первой мировой войны, Октябрьского переворота и ужасов сталинского тоталитаризма, то можно предположить, что сие заявление было сделано им по долгу службы главного жандарма империи. В равной степени, как и те официозные заявления, которые делали все последующие главные жандармы этой страны, утверждая, что все её беды и несчастья находят своё объяснение исключительно в происках её бесчисленных врагов. Беда в том, что подобное примитивное жандармское мышление стало объяснительным принципом истории воистину великой державы.
В полном соответствии с этой логикой на смену вчерашним идеологическим «врагам народа» сегодня пришли этнические «враги нации». При этом не вызывает удивления то, что и те и другие представлены всё теми же одиозными этносами, коренными народами и конкурирующими державами. Раздутый же ныне донельзя русский национализм при этом стал заменять россиянам национальные интересы и, увы, историческую память. Как заметил один из авторитетных британских экспертов, «антизападничество стало новой «национальной идеей», а для сплочения народа используется национализм с сильным привкусом ксенофобии». Ну что делать, если такова традиция? По этому поводу лишь заметим: ненависть к другим этносам и народам никогда не была прологом единения, благополучия и развития какого-либо народа. Забвение таких простых истин всегда дорого обходилось не только соответствующей нации, но нередко и всему миру. На эту опасность со свойственной ему прямотой обратил внимание в своей статье «Уроки декабря» советский диссидент и политический заключенный, правозащитник и писатель Владимир Константинович Буковский (1942–2019), заметив, что «помимо прочих многократно описанных недугов Россия страдает болезнью Альцгеймера, причем страдают ею практически все слои населения, включая и правящую верхушку… Уж не говорю о недоброй памяти обществе «Память», игравшем ту же роль на заре перестройки, или о славном сыне юриста, но ведь совсем недавно, каких-нибудь одиннадцать лет назад, тот же фарс (только гораздо более кровавый) разыграли нам господа чекисты со взрывами домов и чеченской войной» (Грани. Ру, 13.01.2011 г.).
Конечно, корни особенностей национального характера могут находить различное толкование, но в любом случае вызывает возражение отечественная традиция объяснять все недостатки своего народа злыми кознями и дурным влиянием представителей иноплеменных народов, или, как их часто попросту именовали, инородцев. Это тем более порочная традиция, что её часто и охотно берут на вооружение по отношению друг к другу уже и все остальные, образующие соответствующий многонациональный народ, этносы. Таковой путь представляется бесперспективным хотя бы потому, что он порождает бессмысленную этническую рознь и не способствует выходу из исторического тупика. Жизненные силы народа в этом случае не способствуют развитию, а бесплодно истощаются на предъявление взаимных претензий: у кого древнее родословная, у кого больше прав на ту или иную территорию, у кого более соответствует необходимому стандарту череп, той или иной группе крови жидкость в жилах и так далее и тому подобное. Такие народы заметно отстают в развитии, причину чего они опять же настойчиво ищут в недружественных происках других государств, народов, этносов. Неслучайно в одной из своих книг Е.Т. Гайдар предупредил своих соотечественников: «Легенда о процветающей, могучей державе, погубленной врагами-инородцами, — миф, опасный для будущего страны». Вместе с тем подобный миф является неотъемлемой составляющей менталитета населения бывшей советской империи, пораженного многовековой традицией невежества.
Но в чём бы ни коренились истоки национального характера населения Российской империи, важно другое: её прискорбная судьба не вызывала сомнений и приковывала к себе внимание многих российских мыслителей. Так, один из них, философ и публицист Петр Яковлевич Чаадаев (1794–1856) писал: «Про нас можно сказать, что мы составляем как бы исключение среди народов. Мы принадлежим к тем из них, которые как бы не входят составной частью в человечество, а существуют для того, чтобы преподать великий урок миру». К Чаадаеву, увы, не прислушались. Правящий класс Российской империи подверг его безоговорочному остракизму. Как впоследствии с горечью сетовал Н.А. Бердяев: «Мыслитель такого калибра, как Чаадаев, совсем не был замечен и не был понят даже теми, которые о нем упоминали». Более того, этого неординарного мыслителя, как известно, объявили умалишённым. Такая же судьба, к слову сказать, постигла более века спустя и советских диссидентов; это — традиционное отношение деспотической власти к лучшим и наиболее совестливым сынам российского народа. В известной степени можно утверждать, что Чаадаев стал первым отечественным диссидентом, который на себе испытал все прелести «карательной психиатрии». С тех пор говорить правду в империи стало равнозначным сумасшествию. Риск подобной перспективы, разумеется, не вдохновлял тех, кого Бог одарил совестью и способностью мыслить о судьбе отчизны.
Вместе с тем глубокий пессимизм относительно духовного и правового состояния России высказывал и другой философ, один из основоположников славянофильства Алексей Степанович Хомяков (1804–1860). В частности, он писал: «Ничего доброго, ничего благородного, ничего достойного уважения или подражания не было в России. Везде и всегда были безграмотность, неправосудие, разбой, крамолы, личности, угнетение, бедность, неустройство, непросвещение и разврат. Взгляд не останавливается ни на одной светлой минуте в жизни народной, ни на одной эпохе утешительной…».Обращает на себя внимание, что хотя Чаадаев и Хомяков принадлежали к разным течениям российской философской мысли, они одинаковым образом оценивали положение своего глубоко несчастного Отечества. С той лишь разницей, что Хомякову повезло: как горячего сторонника монархии в качестве единственно приемлемой формы правления для России его не пытались «объявить» сумасшедшим.