Саша с Октябринычем вернулись достаточно быстро за новой партией деревянных солдат. По их словам они сначала вешают борти поблизости, а потом будут уходить все дальше и дальше. Старик очень обрадовался, застав меня с навозом на грядках. Добросовестный труд на чью-то пользу поднимает настроение последнего, а бесплатный, вообще, приводит к эйфории.

Когда я уже начал формировать бороздки под картошку, я снова вспомнил о Сашиной теории, что каждая пьянка должна иметь тему вначале, чтобы иметь ожидаемый результат в конце. О политике ни слова, иначе в конце пьянки драка по политическим мотивам. О женщинах без женщин – глупо, иначе в конце неудовлетворенность конца. О погоде – самая нейтральная тема, можно сказать универсальная. Только тоже можно скатиться к политике, потому как любая жара или иной катаклизм в природе – дело рук американцев. Зато «Катрину» – это мы им закатили – не только у них есть климатическое оружие. А вот мамонтов, конечно, жалко – зря они их у нас заморозили. Америкосов тогда еще не было? И что? Это их не оправдывает – все равно они.

Я тогда и не мог предполагать, что тема климатического оружия коснется меня очень скоро и очень близко.

В третий или четвертый рейс Саша и Аркадий Октябринович действительно впрягли в повозку козла Бориса. Животное вело себя крайне спокойно и удивительно послушно.

– Это он в благодарность за то, что я его осенью на мясо не пустил и зимой волкам не отдал, – сказал Аркадий Октябринович.

– Борис – папа всех семерых козлят? – поинтересовался я.

– К сожалению, нет. Он, как и все остальные – потомок козы Зинки. А папка у них сбежал как раз прошлой осенью. Старуха Афанасьевна из Старого Яра держала много лет козла. Вся округа водила к ней коз на случку. Козел у нее был страшный, вонял на всю округу козлом, светил в темноте красными глазищами и постоянно крушил свою загородку. У меня всегда было подозрение, что это на самом деле черт, а не козел. А хозяйка, сама ведьма, специально скрывает его в темном загоне. Как Афанасьевна справлялась с таким чудовищем, я не знаю. Я каждый раз с опаской заходил к ней в сарай и боялся, что он порвет мою Зинку. Но та всегда с радостью рвалась вперед. А что? Пахуч, могуч и волосат. Что еще козе надо. А перед самой зимой этот козел развалил-таки весь сарай и убежал в самую дикость. Теперь даже не знаю, куда Зину на случку свезти.

– А с Борисом нельзя? – поинтересовался Саша.

– Я его еще в младенчестве выложил. Я же не знал, что его папа уйдет в бега, и вся округа останется без осеменителя, – пояснил Аркадий Октябринович. – Да и не надо нам в стаде близкородственного скрещивания. И почему я его осенью не съел? Загадка. Ведь всю зиму сено без пользы поедал.

Когда процессия: Саша, козел Борис, несколько деревянных болванчиков в повозке и Аркадий Октябринович в хвосте, двинулась к лесу, я продолжил хоронить картошку. Спина с непривычки очень болела в области поясницы. То ли копчик, то ли мозжечок, то ли почки?

Я уже заканчивал зарывать последний выкопанный окоп, откуда на меня стреляла глазками заключительная картофелина, когда из леса показалась траурная процессия. Шествие возглавлял Аркадий Октябринович, как то неестественно подпрыгивая на ходу. За его плечом, как гренадер возвышался Саша. Замыкал колонну пчеловодов козел Борис, тащивший повозку Бременских музыкантов. Из всех он выглядел самым расстроенным.

– Обосрец, однако, произошел, – мягко объяснил, как мог, Аркадий Октябринович на мой немой вопрос.

– Не обосрец, а полная дрисня! – внес ясность Саша и отнял руку от лица.

Граница проходила ровно между глаз, тянулась по хребту носа и расплывалась на губах. Слева от границы располагалось обычное Сашино лицо, вернее только его правая половина, левая же часть, та, что была правой для меня, больше напоминала ягодицу. Я невольно попытался заглянуть за Сашу – что же у него теперь там, на месте задницы?

– Теперь ты долго не умрешь, – попытался я его утешить, когда до меня, наконец-то, дошел смысл произошедшего.

– На пользу пчелиного яда намекаешь? – протрубил Саша. Говорить нормально он уже не мог, а его гортанные звуки не могли передать интонацию. Шутит он, злится, констатирует факт, иронизирует или «рвет и мечет» – было совершенно непонятно.

– Говорят, что перед самой смертью, – пояснил я, – обе части лица у человека становятся зеркально одинаковыми.

– И что? – не понял Саша.

– Тебе еще долго!

– А все из-за тебя, – протрубил в ответ Саша, – кто предложил козла в повозку привязать?