Саратовское дело (1852–1856) стало первым случаем кровавого навета за пределами черты оседлости. Были обнаружены тела двух убитых мальчиков с видимыми следами совершенного обрезания. Движущей силой процесса был один из чиновников в Министерстве внутренних дел, некто Дурново. Обвиняемыми оказались солдаты-евреи, принявшие православие, из местного гарнизона. Расследование затронуло буквально всех евреев региона, в общей сложности более сорока человек были арестованы. Власти анализировали все еврейские книги и рукописи, которые смогли найти, создав специальную комиссию. Арестованные солдаты были признаны виновными. Саратовское дело побудило профессора Даниила Хвольсона опубликовать в 1861 г. работу «О некоторых средневековых обвинениях против евреев»[676]. Однако в целом саратовское дело широко в прессе не освещалось[677].

Шавлинское (Тельшяйское) дело (1861) – процесс в Шавлинском уезде Ковенской губернии стоит особняком по нескольким причинам. Это был первый кровавый навет, во время которого еврейская пресса подвергла жесткой критике достоверность обвинений. Б защите обвиненных главную роль сыграл молодой маскил (сторонник еврейского Просвещения, Гаскалы) и будущий поэт, писавший свои стихи на иврите, Лев Гордон. Начиная с этого дела, тема ритуальных убийств стала освещаться русской журналистикой[678].

Кутаисское дело (1879) – это первый процесс по обвинению в ритуальном убийстве, который рассматривался в новой судебной системе, созданной реформой 1865 г. Б сельском районе Грузии молодая девушка Сара Модебадзе исчезла из дома накануне Пасхи и позднее была найдена мертвой. В убийстве были обвинены девять евреев-хасидов. Единственным основанием для подозрений был факт, что евреи ходили дорогой, которая вела в то место, где было найдено тело девушки. Ритуальные мотивы преступления присутствовали в первоначальном обвинительном заключении, однако, когда дело пошло в суд, эти мотивы отошли на задний план, и обвиняемые евреи были оправданы. Кутаисское дело широко освещалось в российской прессе, что способствовало распространению идеи кровавого навета в России. Кутаисский процесс привел к умножению публикаций, посвященных ритуальным убийствам. Б частности, в 1880 г. вышло новое издание книги Д. Хвольсона[679].

Погром в Нижнем Новгороде (1884) стал одним из самых жестоких погромов в период с 1881 по 1884 г. Несколько евреев были зарублены топорами. Погромщики были «заведены» слухом о том, что евреи якобы похитили христианского ребенка. Еврейская община Нижнего Новгорода была малочисленной и находилась далеко за пределами черты оседлости. События в Нижнем Новгороде показали, насколько велика была роль прессы в распространении антиеврейских обвинений[680].

В деле Блондеса (1900–1902) разбирательство покушения виленского парикмахера Давида Абрамовича Блондеса на служанку (В. Грудзинскую) переросло в процесс о попытке ритуального убийства. Грудзинская заявила, что слышала, будто евреи «добывают кровь для их мацы». Первоначально Блондес был осужден за покушение на служанку; пересмотр результатов дела в Сенате привел к оправданию Блондеса. Процесс против Блондеса проходил на фоне ухудшения отношений между поляками и евреями в Царстве Польском и в черте оседлости[681].

Кишиневский погром (1903) произошел во время православной пасхальной недели в столице Бессарабии Кишиневе. Считалось, что одной из причин погрома стало обвинение в ритуальном убийстве в Дубоссарах (город в Херсонской провинции, в 30 километрах от Кишинева) четырнадцатилетнего Михаила Рыбаченко. Репортажи кишиневской газеты «Бессарабец» об этом процессе накаляли атмосферу[682].

Процесс Бейлиса (1911–1913), происходивший в Киеве, стал самым известным судебным делом по обвинению еврея в ритуальном убийстве в российской истории. Он стал таковым оттого, что правительственные чиновники, и особенно чиновники из Министерства юстиции, настойчиво пытались представить Менделя Бейлиса виновным в ритуальном убийстве мальчика Андрея Ющинского. Адвокаты Бейлиса, добиваясь его оправдания, оставили без внимания тот факт, что присяжные, оправдав Бейлиса, допускали тем не менее саму возможность ритуального убийства[683].

В России стали также известны два других ритуальных навета. Первый – известное Дамасскское дело (1840), которое описывалось Д. Хвольсоном и известным публицистом-юдофобом Ипполитом Лютостанским[684]. Вторым был процесс в венгерском Тисаэсларе (1883), который широко обсуждался в российской прессе[685]. В русской печати также появлялись репортажи о деле Хилснера (1899–1900) в Чехии.

На основе того, что изложено выше, можно сделать несколько обобщений об истории кровавого навета в России.

1. Б расследовании дел по обвинениям евреев в ритуальных убийствах главной движущей силой были государственные органы, и они редко обращались к церковным инстанциям с просьбами об оценке обвинений

Российские правящие круги, как правило, скептически относились к обвинениям евреев в ритуальных убийствах, однако требовали расследовать каждый отдельный случай. Б этом отношении хорошим примером служит Александр I. 6 марта 1817 г., реагируя на гродненское дело и на петицию представителей еврейской общины, Александр одобрил подготовленный министром просвещения и духовных дел А.Н. Голицыным и разосланный всем губернаторам правительственный циркуляр, которым предписывалось не принимать к расследованию обвинения в ритуальных убийствах, основанные лишь на предположении, что такие убийства совершаются. «По поводу оказывающихся и ныне в некоторых от Польши присоединенных губерниях изветов на евреев об умерщвлении ими христианских детей, якобы для крови, Его Императорское Величество, приемля во внимание, что таковые изветы и прежде неоднократно опровергаемы были беспристрастными следствиями и королевскими грамотами, высочайше повелеть изволил: объявить всем управляющим губерниям монаршую волю, чтоб впредь евреи не были обвиняемы в умерщвлении христианских детей без всяких улик, по одному предрассудку, что якобы они имеют нужду в христианской крови»[686].

Тем не менее Александр не последовал своей собственной инструкции. Б 1825 г., в то время, когда начали формироваться представления о ритуальных убийствах, проезжая через Велиж, император принял петицию от обвинителей евреев и распорядился тщательно расследовать обвинения. Местые власти использовали это поручение Александра для начала расследования, которое затянулось на многие годы и привело к арестам большинства еврейских общинных лидеров и даже к закрытию (по царскому указу) синагоги. Чем больше власти искали следы ритуальных убийств, тем больше они их находили. Однако чем более изощренными и экзотическими становились обвинения, тем легче их было опровергнуть. Так, прочитав отчет о расследовании в Белиже в 1827 г., Николай I распорядился: «Надо непременно узнать, кто были несчастные сии дети; это должно быть легко, если все это не гнусная ложь»[687].

В данном случае возобладал здравый смысл, и в 1835 г. Николай подписал постановление Государственного совета, которое окончательно закрыло дело. Было предписано освободить всех заключенных евреев и наказать обвинителей. Вместе с тем император отверг предложение Совета переиздать инструкцию А.Н. Голицина 1817 г. Николай угрощающе отметил:

«…разделяя мнение Государственного Совета, что в деле сем, по неясности законных доводов, другого решения последовать не может, как то, которое в утвержденном мною мнении изложено, считаю, однако, нужным прибавить, что внутреннего убеждения, чтоб убийство евреями произведено не было, не имею и иметь не могу. Неоднократные примеры подобных умерщвлений с теми же признаками, но всегда непонятными по недостатку законами требуемых доказательств, и даже ныне производимое весьма странное дело в Житомире, доказывают, по моему мнению, что между еврееми существуют, вероятно, изуверы или раскольники, которые христианскую кровь считают нужною для своих обрядов, – сие тем более возможным казаться может, что, к несчастью, и среди нас, христиан, существуют иногда такие секты, которые не менее ужасны и непонятны. Например, сожигалыцики и самоубийцы, которых неслыханный пример был уже при мне в Саратовской губернии. Словом, не думая отнюдь, чтоб обычай сей мог быть общим евреям, не отвергаю, однако, чтоб среди их не могли быть столь же ужасные изуверы, как и между нас, христиан»[688].

Эта аналогия с представлениями о российских сектантах позволяет объяснить ту легкость, с которой русские правящие круги и русское общественное мнение допускали возможность ритуальных убийств. В России существовала богатая литература, содержавшая истерические описания чудовищных практик таких сект, как скопцы, хлысты и молокане. Здравый смысл приводил к заключению, что и евреи, на которых чаще всего смотрели как на фанатиков, также могли быть способны на такие же действия. В 1863 г. в ведущей либеральной газете «Голос» объяснялось:

«Все религии, до сих пор еще не до конца очищенные от суеверий и предрассудков, дают примеры [человеческого жертвоприношения], и поскольку у всех религий есть свои фанатики, ни в коей мере не следует доверять тому, что и среди последователей учения Моисея найдутся свои собственные фанатики. Вполне возможно, что они не знают хорошо Талмуда, но, прослышав о предрассудках касательно христианской крови, решались на жестокие убийства»[689].

Министру юстиции И.Г. Щегловитову оркестрировавшему процесс над Бейлисом, приписывают следующие слова: «Разве мы не знаем, что даже среди христиан есть сектанты такого же рода? Так почему же аналогичное не было бы возможным среди евреев?»[690]. В 1892–1896 гг. русское общество было поражено так называемым Мултанским делом, в котором группу удмуртских крестьян обвиняли в убийстве путешественника-христианина с целью принести его в жертву языческим богам. Исследователь русского сектантства В. Бонч-Бруевич назвал этот процесс «кровавым наветом против христиан»[691].

Поиск еврейских фанатиков, которые могли совершать ритуальные убийства, проходил на мрачном фоне параллельного поиска Министерством внутренних дел таких же фанатиков среди сектантов. В какой-то момент внимание властей привлекли хасиды. О них кратко писал Державин в своей записке. Основатель хасидского течения Хабад р. Шнеур Залман был арестован и препровожден в Санкт-Петербург по подозрению в государственной измене[692]. Обнаружение сектантского конфикта между хасидами и их противниками миснагедами привело к тому, что «Положение» о статусе евреев 1804 г. позволяло иметь в каждой еврейской общине по две синагоги. В 1840-е гг. хасидизм вновь привлек к себе внимание русских властей северо-западных областей (где хасидизм был распространен в меньшей степени, чем на юго-западе и поэтому, вероятно, был более заметен). Местные власти попросили полицию изучить деятельность хасидов, чтобы выяснить, не следует ли их рассматривать как «вредную секту». Это был устоявшийся правовой термин, который использовался для обозначения групп радикальных православных сектантов, которых так опасались центральные власти. Вывод полиции гласил, что хасидизм не может быть признан «вредной сектой»[693], но, тем не менее, возникла аналогия между хасидами и русскими сектантами. Более того, следует отметить, что всем, кто был знаком с риторикой сторонников Гаскалы (еврейского просветительского движения), обвинения хасидов в «фанатизме» и «обскурантизме» были хорошо известны. Во время Кутаисского дела в прессе часто подчеркивалось, что обвиняемые евреи являлись хасидами[694]. Полицейское расследование дела Бейлиса включало доклад о деятельности лидера движения Хабада[695].

Как было отмечено выше, православные духовные лица в расследованиях «ритуальных» преступлений не играли значительной роли, ни в качестве инициаторов, ни в качестве экспертов. Общины, из которых исходили обвинения в ритуальных убийствах, были обыкновенно католическими или униатскими. Верхи Православной церкви относились весьма настороженно к мнению о том, что евреи совершают ритуальные убийства. Так, в 1854 г. преподавателей Санкт-Петербургской духовной академии попросили оценить написанное полковым священником Эолом Ремизовым сочинение, предназначенное для ведения миссионерской работы среди молодых еврейских рекрутов, так называемых кантонистов. Откликаясь, вероятно, на саратовский процесс, в который были вовлечены солдаты-выкресты, Ремизов включил в свою брошюру главу, в которой рассказывал о случае, когда накануне еврейской Пасхи евреи убили язычника и выпили его кровь. Сомнения группы сотрудников Санкт-Петербургской духовной академии в достоверности ритуальных убийств послужило причиной, по которой эту рукопись к печати не допустили[696]. Во время саратовского дела власти попросили четырех преподавателей Санкт-Петербургской духовной академии помочь в оценке изъятых у евреев книг и рукописей. Их заключение гласило, что они не нашли в этих книгах ничего, что могло бы указывать на то, что евреи или кто-либо из евреев использовал христианскую кровь ради религиозных или суеверных целей[697].

Различные расследования, проводившиеся в рамках саратовского дела, породили весьма противоречивые тенденции. Светское расследование опиралось на литуратурную фантазию, замаскированную под исторические события, которая исходила из того, что в XVII в. евреи якобы действительно совершали ритуальные убийства[698]. А церковное расследование привело к появлению наиболее влиятельного опровержения кровавого навета в виде написанной Д. Хвольсоном монографии. Полезно помнить и том, что во время дела Бейлиса, которым церковь была более всего затронута, церковные круги не захотели или оказались неспособны представить свидетелей-экспертов. Таким «экспертом», привлеченным к процессу, стал отец Ю. Пранайтис, католический священник из Туркестана. Три профессора из православных семинарий, A.A. Глаголев, И.Г. Троицкий и П.К. Коковцев, выступили против обвинения[699].