Диверсантка была лет двадцати пяти-двадцати семи. Русые волосы, круглое лицо с холмиком подбородка, широко расставленные тёмные глаза. Костюм её был испачкан куриным помётом на коленях и рукаве.

Ильяс указал Кинулову на курятник:

– Проверь там. Может, сбросила что-то. Да не вымажись.

Тот медленно подошёл к двери постройки, по пути махнув ногой в сторону взволнованных курей, и включил на шлеме фонарь.

– Кинулов, – окликнул его Ильяс и, когда тот обернулся, тихо проговорил. – Осторожнее. Не забывай про яд.

Между тем Соларин навис грозовой тучей над пленной. Он несколько секунд просто рассматривал её, потом с приглушённой хрипотцой, медленно и с угрозой процедил:

– Остальные… где?

Рот женщины искривился в неуверенной улыбке. Она пожала плечами… и с размазывающейся улыбкой, с обвисшими плетью руками свалилась на колени, с колен – на бок. Это Соларин, закрыв крышку планшета, поднял свободную руку и неожиданно хлопнул ею плашмя по макушке пленной. Кто-то из зевак при этом вскрикнул.

Старлей повернул голову к Рахматуллину:

– В дом. Допросить, – затем приказал командиру отделения, стоявшему рядом: – Туда никого из гражданских.

Пехотинцы забегали, заторопились. Ильяс подошёл к пленной. Над ней склонилась Надя. Она посмотрела на Рахматуллина снизу вверх, кажется, что-то хотела сказать, но снова склонила голову.

Витаминыч не спешил покинуть курятник. Ильяс поторопил его, однако тот вылез спустя пару минут, лишь когда пехотный командир рявкнул:

– Рахматуллин! Чего ждёшь?!

Бабуля в окне кухни перекрестилась.

Ильяс приводил в чувство несчастную диверсантку (которая очухалась, но пока не могла встать на ноги) и ждал Кинулова, чтобы отвести… или отнести пленную в дом.

Выбравшись, Витаминыч развёл руками:

– Ничего нет.

– Скорее! Берём её, несём! – нервно прикрикнул на него Ильяс.

Пленную подняли и, поддерживая, повели в дом.

Соларин в это время отдавал распоряжения. Стало очевидно, что второго лазутчика в селе нет, поэтому он доложил об обстановке майору Гамидову и начал перегруппировывать отряд.