Эмма вспомнила, покраснела и устыдилась, но попробовала обратить все в шутку:
– Да, но как тут удержаться?.. Никто бы не смог. Ничего воистину ужасного я не сказала. Она, полагаю, даже и не поняла меня.
– Уверяю вас, поняла. Целиком и полностью. Только об этом и говорит, и слышали бы вы как – с какой искренностью и великодушием. Слышали бы вы, как она хвалит вашу терпеливость, как отзывается о внимании, которое всегда оказываете ей вы и ваш отец – хотя ее общество, по всей видимости, столь для вас утомительно.
– Ах! – воскликнула Эмма. – Знаю я, что нет на свете создания добрее, но согласитесь: черты хорошие, к несчастью, сочетаются в ней с нелепыми.
– Да, согласен, – подтвердил он. – И полагаю, будь она богата, нелепые даже бы преобладали. Будь она женщиной состоятельной, я бы оставил все эти безобидные глупости и не ссорился с вами из-за ваших вольностей. Будь она вам равной по положению… но, Эмма, задумайтесь. Это далеко не так. Она бедна, а ведь родилась в довольстве. И если доживет до старости, то, вероятно, обеднеет еще больше. Ее положение должно внушать вам сострадание. А вы так дурно поступили! Она помнит вас еще малышкой, она помнит, как вы росли и взрослели еще в те годы, когда ее внимание считалось честью. А теперь вы, из легкомыслия, из минутной гордыни, насмехаетесь над ней, унижаете ее – да еще на глазах у ее племянницы, на глазах у других людей, многие из которых – некоторые наверняка – возьмут с вас пример. Вам неприятно это слышать, Эмма, и мне неприятно это все говорить, но это мой долг, и я буду, пока могу, говорить вам правду, зная, что я был вам хорошим другом и давал вам добрые советы, которые, надеюсь, однажды вы оцените больше, чем сейчас.
За разговором они подошли к экипажу. Эмма не успела ответить, как мистер Найтли помог ей взобраться внутрь. Он неверно истолковал чувства, которые заставили ее отвернуться и сковали ей язык. Ее охватили злоба на себя саму, беспокойство и стыд. Она была не в силах что-либо сказать и, сев в карету, откинулась было назад, но тут же, упрекая себя за то, что не простилась, что никак не ответила, что уезжает в таком несомненном недовольстве, выглянула наружу, чтобы его окликнуть, чтобы помахать ему рукой – но было поздно. Он уже отвернулся, а лошади тронулись. Эмма все оглядывалась, но тщетно, и вскоре экипаж, как показалось Эмме, на невероятной скорости, скатился с холма, и все осталось позади. Эмму мучила невыразимая и едва ли скрываемая досада. Никогда в жизни не была еще она так взволнована, так пристыжена и так опечалена. Это был невыносимый удар. Не было смысла отрицать его слова. Сердце ее разрывалось. Как она могла так жестоко, так безжалостно поступить с мисс Бейтс! Как она могла так уронить себя в глазах того, чьим мнением столь дорожит! И как допустила, чтобы он ушел, не услышав ни благодарности, ни раскаяния, ни хоть одного доброго слова!
Время исцеления не принесло. Чем больше она размышляла, тем пуще расстраивалась. Никогда прежде не была она так подавлена. К счастью, говорить не было надобности. С ней ехала лишь Харриет, которая, кажется, тоже была не в лучшем настроении, усталая и молчаливая, и почти всю дорогу домой по щекам у Эммы лились непривычные для нее слезы, и сдержать их она даже не пыталась.
Глава VIII
Весь вечер мысли Эммы занимала лишь несчастная поездка на Бокс-Хилл. Какие впечатления остались у других, она не знала. Может, они, каждый у себя дома и каждый на свой лад, вспоминают их прогулку с удовольствием, но для нее утро оказалось потрачено совершенно впустую. Эмма в нем не нашла никакого наслаждения, а уж вспоминать о прогулке и вовсе нельзя было без отвращения. Весь вечер они с отцом проиграли в триктрак, и это время, по сравнению с утренней поездкой, было настоящим блаженством. Им она поистине насладилась, посвятив батюшке лучшее время суток. Эмма знала, что не заслужила такой слепой любви и полного доверия с его стороны, но была уверена: здесь ее никто ни в чем не упрекнет. Она надеялась, что бессердечной дочерью ее назвать нельзя. Что никто не скажет: «Как вы можете так поступать с отцом?.. Я буду, пока могу, говорить вам правду, это мой долг». А с мисс Бейтс она никогда больше… нет, никогда! Если вниманием в будущем можно стереть прошлое, то у нее есть надежда на прощение. Эмма знала, что виновата: она часто – правда, более в мыслях, нежели на деле – мисс Бейтс пренебрегала, бывала презрительна и невежлива. Но больше этого не повторится. Подогреваемая искренним раскаянием, Эмма решила на другое же утро навестить ее и тем самым положить начало новым, равным и добрым отношениям.
Наутро ее решимость не ослабла, и Эмма вышла из дома пораньше, чтобы ничто не могло ей помешать. Возможно, думала она, по пути ей встретится мистер Найтли, или, может, он зайдет к Бейтсам, когда она еще будет там. И пускай. Она не станет стыдиться своего справедливого и неподдельного раскаяния. По пути Эмма поглядывала в сторону Донуэлла, но мистера Найтли так и не встретила.
– Все дамы дома! – никогда еще она так не радовалась этим словам и никогда еще не ступала по коридору, не поднималась по лестнице с желанием доставить хозяйкам удовольствие, а не сделать им одолжение, и получить искреннее удовольствие самой, а не посмеяться над ними.
Ее появление вызвало какую-то суматоху: за дверьми забегали и заговорили. Она услышала, как мисс Бейтс кого-то поторапливает, служанка испуганно и неловко попросила ее немножко подождать, а затем впустила слишком рано. Тетя с племянницей, казалось, сбегали в соседнюю комнату. Она успела ясно увидеть Джейн – та выглядела очень нездоровой, и перед тем, как дверь за ними закрылась, Эмма услышала, как мисс Бейтс говорит:
– Ладно, милая, я тогда скажу, что ты в постели, ты ведь и впрямь неважно выглядишь.
Бедная старушка миссис Бейтс, как всегда вежливая и кроткая, выглядела так, будто не совсем понимает, что же происходит.
– Боюсь, Джейн приболела, – сказала она. – Впрочем, я не знаю, говорят-то мне, что все в порядке. А дочь моя, думаю, скоро выйдет. Вы найдете себе стульчик? Что-то Хэтти запропастилась. Я сама ничего не могу… Нашли стульчик? Вам удобно? Уверена, скоро она выйдет.
Эмма очень на это надеялась. На мгновение она испугалась, что мисс Бейтс ее теперь избегает. Но вскоре та вышла:
– Мисс Вудхаус, как мы счастливы, как мы вам обязаны!
Но совесть подсказывала Эмме, что в ее голосе нет прежней бодрой говорливости, что выглядит и двигается она несколько принужденно. Эмма надеялась, что заботливые расспросы о здоровье мисс Фэрфакс помогут возродить былую дружбу. И надежда эта быстро оправдалась.
– Ах, мисс Вудхаус, как вы добры! Полагаю, вы уже все слышали… и пришли нас поздравить. По мне, наверное, и не скажешь, что это большая радость, – сказала она, сдерживая набежавшую слезинку, – но нам так тяжело будет с ней расставаться, она ведь у нас столько времени провела, а сейчас у нее разболелась голова, все утро писала письма… такие длинные письма: полковнику Кэмпбеллу, миссис Диксон. «Милая, – говорю я, – ты ведь так ослепнешь», – потому что писала-то она сквозь слезы. Неудивительно, да, неудивительно. Это ведь такая перемена, и, хотя ей невероятно повезло… Такое место, полагаю, молодой девушке не всегда так сразу достается… Мисс Вудхаус, не сочтите нас неблагодарными, это такая удача… – У мисс Бейтс снова навернулись слезы. – Моя бедняжечка! Видели бы вы, как у нее разболелась голова. Когда событие приносит столько боли, трудно оценить сей подарок судьбы по достоинству. Она ужасно себя чувствует. По ее виду никто бы и не сказал, как она счастлива получить такое место. Надеюсь, вы извините ее за то, что она к вам не вышла… она не может… ушла в свою комнату… Я попросила ее лечь в постель. «Милая, – говорю я, – скажу, что ты в постели», – а она не лежит, а ходит по комнате. Говорит, что теперь, когда написала все письма, ей скоро станет лучше. Она будет очень сожалеть, что не смогла к вам выйти, мисс Вудхаус, но вы столь добры, что простите ее. Мне так стыдно, что вам пришлось ждать под дверью… Но тут началась такая суматоха… Понимаете, мы ведь стука не слышали и не знали, что к нам кто-то идет, пока вы не начали по лестнице подниматься. «Да это миссис Коул, – говорю я, – будьте уверены. Больше никто так рано не придет». «Ну, – говорит она, – рано или поздно все равно придется с ней увидеться, так почему бы и не сейчас». А потом зашла Пэтти и говорит, что это вы. «Ох! – сказала я. – Это мисс Вудхаус. Ты, разумеется, захочешь с ней повидаться». А она говорит: «Я не могу ни с кем видеться», – вскочила и убежала. Вот и заставили вас ждать… Так стыдно, простите нас! Я ей сказала: «Раз уж не можешь, милая, то иди, я скажу, что ты в постели».
Эмма слушала с неподдельным интересом. Она давно уже начала проникаться к Джейн добрыми чувствами, и эта картина ее нынешних мучений избавила Эмму от всех ее прежних недостойных подозрений, оставив место только состраданию. Вспомнив, как несправедлива и не слишком любезна она была с Джейн в прошлом, Эмма рассудила, что вполне естественно, если та готова выйти к миссис Коул или другому старинному другу, но не к ней. Она с искренним сочувствием и заботой от чистого сердца пожелала, чтобы решение, которое, как она поняла со слов мисс Бейтс, твердо приняла мисс Фэрфакс, оказалось для нее самым удачным и подходящим. Она понимает, какое это для них всех суровое испытание. До сих пор, кажется, все откладывалось до приезда полковника Кэмпбелла.