– Вы и правда ничего не знаете? – дрожащим голосом спросила миссис Уэстон. – И совершенно… совершенно не догадываетесь, что вам предстоит услышать?

– Я догадываюсь, что это связано с мистером Фрэнком Черчиллем.

– Вы не ошиблись. Я скажу вам все прямо, – заявила миссис Уэстон, продолжая свое шитье и будто стараясь не смотреть Эмме в глаза. – Сегодня он приехал к нам по исключительному делу. Невозможно передать наше удивление. Он приехал поговорить с отцом на предмет того… объявить о своем чувстве…

Она замолчала, чтобы перевести дух. Сначала Эмма подумала, что речь идет о ней, затем – о Харриет.

– То есть даже больше, чем о чувстве, – продолжала миссис Уэстон, – о помолвке. Самой настоящей помолвке… Эмма, что вы скажете… что все скажут, когда узнают, что Фрэнк Черчилль и мисс Фэрфакс помолвлены – и помолвлены давно!

Эмма даже подскочила от неожиданности и в ужасе воскликнула:

– Джейн Фэрфакс! Господи помилуй! Вы не шутите? Это правда?

– Понимаю ваше удивление, – ответила миссис Уэстон и, по-прежнему не поднимая взгляд, поспешно продолжила, стараясь дать Эмме время прийти в себя, – очень даже понимаю. Однако это так. Они помолвились еще в октябре, в Уэймуте, и хранили все в тайне. Никто, кроме них, не знал: ни Кэмпбеллы, ни ее родные, ни его… Это столь удивительно, что мне до сих пор не верится… А я-то думала, что знаю его…

Эмма едва ли ее слушала. Лишь о двух вещах она могла сейчас думать: обо всех своих прежних разговорах с Фрэнком Черчиллем о мисс Фэрфакс и о бедной Харриет. Некоторое время она могла лишь восклицать и снова и снова требовать все повторить.

– Н-да, – сказала она, наконец придя в себя, – мне, пожалуй, нужно хотя бы полдня, чтобы все это осознать. Как!.. Зимой уже были помолвлены… то есть еще до того, как оба приехали в Хайбери?

– Помолвлены с октября – втайне. Эмма, это известие меня сильно ранило. И сильно ранило его отца. Кое-что в его поведении мы простить не можем.

Эмма на мгновение задумалась и затем ответила:

– Не стану притворяться, будто не понимаю, о чем вы. Надеюсь, я, сколько могу, облегчу вашу боль: будьте уверены, его внимание ко мне не возымело того эффекта, которого вы опасаетесь.

Миссис Уэстон, не веря, подняла взгляд, но выглядела Эмма так же спокойно, как говорила.

– Чтобы вам легче было поверить, что я к нему решительно равнодушна, – продолжала она, – я расскажу вам больше. Когда мы только познакомились, он действительно мне понравился, и я была даже готова влюбиться – да, собственно, и влюбилась, – но потом, что удивительно, это прошло. Оно и к лучшему. Он уже некоторое время, месяца три точно, совершенно мне безразличен. Можете мне верить, миссис Уэстон. Это чистая правда.

Миссис Уэстон со слезами радости бросилась ее целовать и, когда вновь обрела дар речи, то заявила Эмме, что ничто на свете не обрадовало бы ее сейчас больше сего заверения.

– Мистер Уэстон тоже будет счастлив это слышать, – сказала она. – Как же мы мучились! Ведь нам так хотелось, чтобы вы друг другу понравились, и мы были уверены: так оно и случилось… Представьте себе, как мы за вас беспокоились, когда обо всем узнали.

– Чудом я избежала удара, и за это нам с вами остается лишь благодарить судьбу. Но, миссис Уэстон, его это никак не оправдывает. Должна признаться, в моих глазах он очень виноват. Какое право он имел, будучи связанным клятвой и чувством, так вызывающе себя вести? Какое право он имел ухаживать и добиваться внимания одной дамы – а именно так это было, – когда на деле принадлежал другой? Неужели он не знал, что это может привести к беде? Неужели не думал, что я могу в него влюбиться? Он поступил дурно, очень дурно.

– Из его слов, милая моя Эмма, я так поняла, что…

– А она! Как она могла сносить подобное поведение! Хладнокровно наблюдать, как он у нее на глазах раз за разом оказывает знаки внимания другой женщине, и не возмутиться… Такой степени равнодушия я не понимаю и не уважаю.