Когда граф Бестужев отправил в британское посольство ноту, сообщая Хэнбери-Уильямсу о том, что Россия присоединилась к антипрусской коалиции с Францией и Австрией, посол был потрясен. Только что подписанный договор с Англией, который он обсуждал лично с Бестужевым, был расторгнут, хотя формально так и не был аннулирован[3]. Хэнбери-Уильямс оказался в очень щекотливом положении, поскольку Лондон ожидал от него, что он будет действовать в интересах нового союзника Англии – Фридриха Прусского, – разрушить планы которого был изначально послан в Россию. В какой-то степени глобальные перестановки сил в Европе отразились в миниатюре на тех переменах, которые был вынужден произвести Хэнбери-Уильямс в своих собственных целях и действиях, предпринимаемых им в Санкт-Петербурге.
Англичанин усердствовал изо всех сил. Он проявил всю свою дипломатическую изворотливость. У Фридриха не было своего посла в Санкт-Петербурге, и Хэнбери-Уильямс в тайне предложил доверить эту роль ему. Используя дипломатическую почту, предназначавшуюся его коллеге, британскому послу в Берлине, он попытался информировать короля Пруссии о том, что происходило в русской столице. Он также постарался с помощью своих связей в Санкт-Петербурге сделать так, чтобы Россия не предпринимала активных военных действий в предстоящей войне. Самой важной фигурой в этой игре теперь, когда Бестужев был для него потерян, стала Екатерина. Он обменивался с великой княгиней личными посланиями и вел увлекательные беседы, одалживал ей тысячи фунтов и хвастался перед пруссаками, что она являлась его «милым другом», а также предложил использовать ее, чтобы воспрепятствовать активным действиям со стороны России.
Посол предавал доверие великой княгини. Екатерина знала, что англо-российское соглашение прекратило свое существование, но ей не было известно о том, что ее друг тайно помогал врагу России и использовал ее как потенциального соратника в этой интриге. Он всех вводил в заблуждение, включая самого себя. В январе 1757 года Екатерина выразила свои истинные чувства в письме Бестужеву: «Я была рада услышать, что наша армия в скором времени <…> выступит в поход. Я умоляю вас убедить нашего общего друга [Степана Апраксина] после того, как он разобьет короля Пруссии, вернуться в свои родные пределы, чтобы мы больше не испытывали тревоги».
В действительности же, еще до своего отъезда, Апраксин часто посещал великую княгиню и объяснял ей, что плохое состояние русской армии делало зимнюю кампанию против Пруссии нежелательной и что было бы лучше отложить поход. Эти разговоры не были предательством – примерно такие же беседы Апраксин вел и с императрицей, и с Бестужевым, и даже с иностранными послами. Но суть состояла в том, что императрица запретила Екатерине принимать участие в каких бы то ни было политических делах. А великая княгиня, вероятнее всего, проигнорировала эти указания и обсуждала подобные вопросы с Хэнбери-Уильямсом. Однако если это и случилось, она не знала, что общается не только со своим близким английским другом, но и с человеком, который наверняка передаст ее слова королю Пруссии.
32
Понятовский
Станислав Понятовский, молодой польский дворянин, которого представили Екатерине в тот вечер, когда она познакомилась с сэром Чарльзом Хэнбери-Уильямсом, происходил из древнего аристократического рода. Его мать являлась дочерью Чарторыжских – одной из самых знатных польских семей. Она вышла замуж за Понятовского, а Станислав был ее младшим сыном. Молодой человек обожал свою мать и находился под присмотром старших братьев и дядей – двух самых влиятельных людей в Польше. Семья надеялась на политическую поддержку России, чтобы положить конец правлению избранного короля Августа II Саксонского и основать исконно польскую династию[4].
В восемнадцать лет Станислав стал путешествовать по столицам Европы в сопровождении свиты из слуг. С собой он возил впечатляющую папку рекомендаций. В Париже он был представлен королю Людовику XV и мадам Помпадур. В Лондоне – королю Георгу II. Он уже встречался с Чарльзом Хэнбери-Уильямсом прежде, и когда дипломат был назначен английским послом в Россию, он пригласил Станислава сопровождать его в качестве секретаря. Мать и дяди молодого человека были довольны: это предложение предоставляло Чарторыжским возможность укрепить свои дипломатические позиции в Санкт-Петербурге и, соответственно, дать Станиславу шанс начать государственную карьеру. Оказавшись в российской столице, Хэнбери-Уильямс полностью доверился молодому секретарю. «Он позволял мне читать тайные депеши, шифровать и расшифровывать их», – вспоминал Станислав. Сэр Чарльз арендовал особняк на берегу Невы, из окна которого открывался вид на Петропавловскую крепость и ее золотой шпиль высотой в четыреста футов. Он использовал этот дом и в качестве посольства, и в качестве места для проживания.
Станислав Понятовский был на три года моложе Екатерины и не мог соперничать с Салтыковым в мужской красоте. Невысок ростом, близорук, он имел лицо в форме сердца, карие глаза, ярко выраженные надбровные дуги и острый подбородок, но при этом говорил на шести языках, был обаятелен и умел вести беседу настолько хорошо, что его везде принимали с удовольствием. В свои двадцать три года он являлся образцом молодого, утонченного европейского аристократа. Екатерина впервые встретила подобного человека: он словно вышел из блистательного мира, описанного мадам де Севинье и Вольтером, и это было ей особенно по душе. Он говорил на языке Просвещения, мог непринужденно общаться на абстрактные темы; в один день он был мечтательным и романтичным, в другой – по-детски непосредственным. Екатерина оказалась заинтригована. Однако Станислав был лишен двух качеств. Молодому поляку не хватало оригинальности, и он не обладал достаточной серьезностью. Екатерина быстро осознала эти недостатки и смирилась с ними. Никто не знал об этом лучше, чем сам Станислав. В своих мемуарах он признавался:
«Прекрасное образование помогало мне скрыть мои умственные недостатки, поэтому многие ожидали от меня больше, чем я мог им дать. Я был достаточно умен, чтобы участвовать в любой беседе, но моих знаний не хватало, чтобы долго и подробно рассуждать по какому-либо вопросу. От природы я имел склонность к искусству. Однако моя праздность помешала мне всерьез заняться искусством или наукой. Я работал либо очень много, либо не работал вовсе. Я мог хорошо разбираться в делах. Сразу же подмечал недостатки планов или недостатки тех, кто их предлагал. Но мне нужен был хороший советчик, когда я сам пытался что-либо планировать».
Для столь искушенного человека во многих вопросах он был на удивление неопытным. Он обещал матери не пить вина или крепкого алкоголя, не играть и не жениться до тех пор, пока ему не исполнится тридцать лет. Кроме того, по собственному признанию, Станислав обладал еще одной необычной чертой, довольно странной для человека, который добился общественного успеха в Париже и других столицах.
«Сперва я был удален от распутства строгим воспитанием. Затем стремление проникнуть в тот слой, который принято называть (особенно в Париже) хорошим обществом и удержаться там, предохраняло меня от излишеств во время моих путешествий. Наконец, целая вереница престранных обстоятельств, сопровождавших любовные связи, которые я заводил за границей, дома и даже в России, сохранила меня в неприкосновенности для той, которая с этого времени стала распоряжаться моей судьбой».
Иными словами, до встречи с Екатериной он оставался девственником.
Понятовский обладал и другими качествами, привлекательными для гордой женщины, оказавшейся отвергнутой и покинутой. Его преданность доказала ей, что она способна вызывать не только страстное желание. Он восхищался не только титулом и красотой, но также умом и темпераментом Екатерины, и они оба понимали, насколько она превосходила его в этом плане. Понятовский был нежным, внимательным, чутким и верным. Он учил Екатерину получать удовольствие от жизни, сохраняя при этом осторожность, с ним она познала страсть в любви. И он помог ей прийти в себя.
В самом начале их отношений Екатерина имела трех союзников. Одним из них был Хэнбери-Уильямс, двумя другими – Бестужев и Лев Нарышкин. Канцлер дал понять, что хотел бы подружиться с Понятовским в интересах Екатерины. Нарышкин также быстро взял на себя роль друга, спонсора и советчика нового фаворита. Подобную функцию он уже исполнял во времена романа Екатерины с Салтыковым. Когда Нарышкин слег в лихорадке, он послал Екатерине несколько писем, написанных изысканным слогом. Содержание было пустяковым – просьба прислать фрукты и варенье, – но стиль писем оказался таким, что Екатерина почти сразу же догадалась: автором являлся не сам Нарышкин. Позже он признался, что письма сочинил его новый друг, граф Понятовский. Екатерина поняла, что, несмотря на многочисленные странствия и искушенность, Станислав все еще оставался робким и сентиментальным юношей. Он был молодым романтиком-поляком, оказавшимся рядом с юной женщиной, несчастной в браке и вынужденной жить уединенно. Этого оказалось достаточно, чтобы увлечь его.
Вот какой предстала ему Екатерина:
«Ей было двадцать пять лет. Оправившись от первых родов, она расцвела так, как об этом только может мечтать женщина, наделенная от природы красотой. Черные волосы, восхитительная белизна кожи, большие синие глаза навыкате, многое говорившие, очень длинные черные ресницы, острый носик, рот, зовущий к поцелую, руки и плечи совершенной формы; средний рост – скорее высокий, чем низкий, походка на редкость легкая и в то же время исполненная величайшего благородства, приятный тембр голоса, смех, столь же веселый, сколь и нрав ее, позволявший ей с легкостью переходить от самых резвых, по-детски беззаботных игр к шифровальному столику, причем напряжение физическое пугало ее не больше, чем самый текст, каким бы значительным или даже опасным ни было его содержание».
Прошло несколько месяцев, прежде чем неопытный любовник собрался с мужеством и решился действовать. Даже тогда, несмотря на настойчивость своего нового друга Льва, упрямый воздыхатель мог довольствоваться лишь преклонением перед объектом своей страсти. Наконец, Нарышкин намеренно поставил Станислава в такое положение, из которого поляк не смог бы спастись отступлением, не рискуя при этом смутить великую княгиню. Не подозревая о том, что все это подстроено, он позволил привести себя к дверям ее личных покоев. Дверь оставалась чуть приоткрыта, Екатерина ждала внутри. Годы спустя Понятовский вспоминал: «Не могу отказать себе в удовольствии написать здесь, что в тот день она была одета в скромное платье белого атласа; легкий кружевной воротник с пропущенной сквозь кружева розовой лентой был единственным его украшением». С того момента, как писал позже Понятовский «вся моя жизнь была посвящена ей».
Новый любовник Екатерины доказал, что не страдал заносчивой самоуверенностью, которая заставила ее капитулировать перед Салтыковым. В данном случае Екатерина имела дело с мальчиком, очаровательным, много путешествовавшим и умевшим вести беседу, но все еще мальчиком. Она знала, как себя вести, и когда он, наконец, преодолел колебания, Екатерина сделала красивого, но все еще девственного поляка настоящим мужчиной.
33