Сам же он испытывал страсть к совершенно другой особе. Его миссия в Стокгольме сыграла с ним своего рода шутку. При иностранных дворах было известно о его связи с Екатериной, и Салтыков понимал, насколько нелепой оказалась его роль вестника о рождении Павла. Но когда он добрался до шведской столицы, то быстро избавился от смущения по этому поводу. Он вдруг обнаружил, что стал знаменитым. Все признавали его как любовника Екатерины и, возможно, отца будущего наследника русского трона. Он понял, что все мужчины были объяты любопытством, а женщины – охвачены восхищением; вскоре у него появился большой выбор воздыхательниц. Слухи о том, что он вел себя «несдержанно и фривольно со всеми женщинами, которых встречал», достигли Екатерины. «Сначала я не хотела этому верить», – говорила она, но Бестужев, получавший информацию от русского посла в Швеции Никиты Панина, сообщил ей, что эти слухи правдивы. И все же, когда Салтыков вернулся в Россию, Екатерина захотела увидеть его.
Лев Нарышкин устроил эту встречу. Вечером Салтыков должен был явиться в ее покои. Екатерина ждала его до трех часов ночи. Но он не пришел. «Я мучилась вопросом, что могло помешать ему», – писала она позже. На следующий день она узнала, что его пригласили на встречу масонов, которую он не мог пропустить. Екатерина специально спросила об этом Льва Нарышкина.
«Мне стало ясно как день, что он не явился по недостатку рвения и внимания ко мне, без всякого уважения к тому, что я так долго страдала исключительно из-за моей привязанности к нему. Сам Лев Нарышкин, хоть и друг его, не очень-то или даже совсем не оправдывал его. Правду сказать, я этим была очень оскорблена; я написала ему письмо, в котором горько жаловалась на его поступок. Он мне ответил и пришел ко мне; ему нетрудно было меня успокоить, потому что я была к тому очень расположена».
Возможно, Екатерина и успокоилась, но обмануть ее не удалось. Когда Сергей Салтыков снова уехал, на этот раз в Гамбург, он навсегда ушел из жизни великой княгини. Их роман продлился три года и доставил ей много страданий, однако она не держала на него зла, и самым нелицеприятным ее высказыванием на его счет было следующее: «Он умел скрывать свои недостатки, самым большим из которых была любовь к интригам и отсутствие принципов. Но эти пороки я не смогла разглядеть в то время». Став императрицей, она сделала его послом в Париже, где он продолжал волочиться за женщинами. Несколько лет спустя, когда один дипломат предложил перевести его в Дрезден, Екатерина написала просителю: «Он совершил недостаточно глупостей, не так ли? Если вы готовы за него поручиться, можете послать его в Дрезден, но он станет пятым колесом в вашей карете».
29
Ответные меры
В ту одинокую зиму, когда родился Павел, Екатерина решила изменить свое поведение. Она выполнила свои обязательства, ради которых приехала в Россию, подарив стране наследника. А теперь в награду за это она оказалась в полном одиночестве в маленькой комнатке без своего ребенка. Екатерина решила защититься. Обдумав свое положение, она попыталась рассмотреть его с новой точки зрения. Она не могла находиться рядом с ребенком, но после его рождения ее собственное положение в России укрепилось. Это осознание подтолкнуло ее к принятию решения «дать почувствовать тем, которые мне причинили столько различных огорчений, что от меня зависело, чтобы меня не оскорбляли безнаказанно».
Она появилась на публике в феврале на балу в честь дня рождения Петра. «Я заказала себе для этого дня великолепное платье из голубого бархата, вышитое золотом», – вспоминала она. Тем вечером она выбрала своей мишенью Шуваловых. Члены этого семейства, считавшие себя неприкосновенными до тех пор, пока Иван Шувалов находился в связи с императрицей, имели обширные связи при дворе, были необычайно подозрительными и внушали всем такой ужас, что ее нападки на них стали настоящей сенсацией при дворе. Екатерина не упускала возможности выразить свои чувства:
«Я выказывала им глубокое презрение, я заставляла других замечать их злость, глупости, я высмеивала их всюду, где могла, всегда имела для них наготове какую-нибудь язвительную насмешку, которая затем облетала город и тешила злобу на их счет; словом, я им мстила всякими способами, какие могла придумать; в их присутствии я не упускала случая отличать тех, кого они не любили. Так как было немало людей, которые их ненавидели, то у меня не было недостатка в поддержке».
Не зная, как перемена в поведении Екатерины повлияет на их дальнейшую судьбу, Шуваловы искали поддержки у Петра. Гольштейнский бюрократ по имени Кристиан Брокдорф приехал в Россию, чтобы служить гофмейстером Петра, являвшегося герцогом Гольштейна. Брокдорф слышал, как Шуваловы жаловались великому князю на Екатерину, и стал убеждать мужа приструнить свою жену. Но когда Петр предпринял такую попытку, Екатерина уже была во всеоружии:
«С этой целью Его Императорское Высочество однажды после обеда пришел ко мне в комнату и сказал, что я начинаю становиться невыносимо гордой и что он сумеет меня образумить. Я его спросила, в чем состоит эта гордость? Он мне ответил, что я держусь очень прямо. Я его спросила: разве для того, чтобы ему понравиться, нужно гнуть спину, как рабы турецкого султана? Он рассердился и сказал, что он сумеет меня образумить. Я спросила у него: «Каким образом?» Тогда он прислонился спиною к стене, вытащил наполовину свою шпагу и показал мне ее. Я его спросила, что это значит, не рассчитывает ли он драться со мною; но тогда и мне нужна шпага. Он вложил свою наполовину вынутую шпагу в ножны и сказал мне, что я стала ужасно зла. Я спросила его: «В чем?» Тогда он мне пробормотал: «Да по отношению к Шуваловым». На это я отвечала, что это лишь в отместку и что он хорошо сделает, если не станет рассуждать о том, чего не знает и в чем ничего не смыслит. Он стал говорить: «Вот что значит не доверяться своим истинным друзьям, и выходит плохо. Если бы вы мне доверялись, то это пошло бы вам на пользу». Я сказала ему: «Да в чем доверяться?»
Тогда он стал говорить мне такие несуразные вещи, настолько лишенные самого обыкновенного здравого смысла, что я, видя, как он просто-напросто заврался, дала ему высказаться, не возражая, и воспользовалась перерывом, удобным, как мне показалось, чтобы посоветовать ему идти спать, ибо я видела ясно, что вино помутило ему разум и лишило его всякого признака здравого смысла. Он последовал моему совету и пошел спать. От него уже тогда начало почти постоянно нести вином вместе с запахом курительного табаку, так что это бывало буквально невыносимо для тех, кто к нему приближался.
Это столкновение вызвало у Петра тревогу и замешательство. Никогда прежде супруга ему не противоречила, а напротив, всегда потакала, выслушивала его планы и жалобы, пыталась подружиться с ним. Теперь перед ним была другая женщина, спокойная, уверенная в себе, насмешливая, свободная, она казалась ему совершенно незнакомой. Впоследствии его попытки угрожать ей стали более осторожными и не такими частыми. Супруги все больше отдалялись. Петр продолжал поддерживать отношения с другими женщинами и по старой привычке рассказывал о них Екатерине. Она все еще была ему полезна и помогала выполнять обязанности, которые казались великому князю сложными или затруднительными. Петр, как наследник престола, все еще внушал ей надежду, что она будет императрицей, когда он сам станет императором. Однако она уже пришла к выводу, что судьба ее зависела не только от мужа. Екатерина являлась также матерью будущего императора.
Вечером того же дня, когда между ней и Петром произошло столкновение, Екатерина играла в карты в гостиной, в этот момент появился Александр Шувалов. Он напомнил ей, что императрица запретила женщинам носить кружева и материи, которые Екатерина тем не менее продолжала использовать. Тогда Екатерина сказала ему «что он мог бы не утруждать себя сообщением мне этого объявления, потому что я никогда не надеваю ни одной из материй, которые не нравятся Ее Императорскому Величеству; что, впрочем, я не полагаю своего достоинства ни в красоте, ни в наряде, что, когда первая прошла, последний становится смешным, что остается только один характер. Он выслушал это до конца, помаргивая правым глазом, как это было у него в привычке, и ушел со своей гримасой».
Несколько дней спустя настроение Петра изменилось, из задиры он превратился в просителя. Он сказал Екатерине, что Брокдорф посоветовал ему взять взаймы у императрицы денег, чтобы оплатить его расходы по Гольштейну. Екатерина поинтересовалась, существовали ли другие способы решить проблему, и Петр ответил, что покажет ей бумаги. Она просмотрела их и заявила, что, по ее мнению, ему не стоит просить деньги у тетки, в которых она скорее всего откажет, поскольку за шесть месяцев до этого уже дала ему сто тысяч рублей. Петр проигнорировал ее совет и все равно попросил деньги. В результате, как заметила, Екатерина, «он ничего не получил».
Несмотря на то что Петру велели ликвидировать дефицит бюджета Гольштейна, он решил перевезти часть гольштейнских войск в Россию. Брокдорф, желая сделать приятное своему повелителю, одобрил это. Размер контингента был скрыт от императрицы, которая ненавидела Гольштейн. Ей передали, что такой пустяк даже не стоит обсуждений и что контроль со стороны Александра Шувалова убережет эту затею от лишних затруднений. По совету Брокдорфа Петр попытался скрыть скорое прибытие гольштейнских солдат и от своей жены. Когда Екатерина узнала об этом, она «ужаснулась тому отвратительному впечатлению, которое этот поступок великого князя произведет на русское общество и даже на императрицу». Когда батальон прибыл из Киля, Екатерина стояла рядом с Александром Шуваловым на балконе дворца в Ораниенбауме и смотрела, как пехота в синих гольштейнских мундирах марширует мимо них. Лицо Шувалова подергивалось.
Вскоре возникли новые неприятности. Поместье Ораниенбаум охраняли солдаты Астраханского и Ингерманландского полков. Екатерине передали, что когда эти люди увидели гольштейнских солдат, они сказали: «Эти проклятые немцы все преданы прусскому королю; предателей приводят в Россию». В Санкт-Петербурге одни считали пребывание гольштейнцев скандальным, другие – смешным. Екатерина же находила эту затею «уродливой проказой, и довольно опасной». Петр, который во времена Чоглоковых надевал синий гольштейнский мундир лишь тайно у себя в покоях, теперь почти все время ходил в нем, за исключением тех случаев, когда ему приходилось являться к императрице. Воодушевленный присутствием солдат, он присоединился к их лагерю и почти все свободное время занимался их муштрой. Однако солдат нужно было кормить. Сначала маршал имперского двора отказался взять на себя такую обязанность. Но в конце концов, уступил и приказал слугам и солдатам из Ингерманландского полка приносить еду для гольштейнцев с дворцовой кухни. Лагерь находился в некотором отдалении от дворца, и русские солдаты не получали никакой компенсации за лишнюю работу. В ответ они говорили: «Вот мы стали лакеями этих проклятых немцев». А придворные слуги, которым поручали подобную обязанность, вторили: «Нас заставляют служить этому мужичью». Екатерина решила «держаться как можно дальше от этой опасной ребяческой игры. Камергеры нашего двора, которые были женаты, имели при себе своих жен; это составляло довольно многочисленную компанию, кавалерам нечего было делать в гольштейнском лагере, из которого Его Императорское Высочество не выходил. Таким образом, вместе с этой компанией придворных я уходила гулять как можно чаще, но всегда в сторону, противоположную от лагеря, к которому мы близко не подходили».
30
Английский посол
Однажды ночью под конец июня 1755 года в разгар белых ночей, когда солнце оставалось на небе даже в одиннадцать часов вечера, Екатерина выступала в роли хозяйки на ужине и последовавшем за ним балу во дворце Ораниенбаума. Среди гостей, выходивших из длинного ряда карет, был и вновь назначенный английский посол, сэр Чарльз Хэнбери-Уильямс. Во время ужина англичанина посадили рядом с Екатериной, и они с удовольствием провели вечер в обществе друг друга. «Так как он был очень умен и образован и знал всю Европу, с ним нетрудно было беседовать», – писала Екатерина. Позже ей передали, что сэр Чарльз получил от вечера такое же удовольствие, как и она.