Екатерина должна была пребывать на седьмом небе от счастья, однако что-то в поведении Сергея Салтыкова изменилось. Осенью, когда двор вернулся в Зимний дворец, он впал в состояние беспокойства, все время подчеркивая, что они должны быть осторожны, и объясняя это тем, что если она хоть немного задумается, то поймет причину его тревоги и осмотрительности поведения.
Екатерина и Петр покинули Санкт-Петербург в декабре 1752 года, чтобы сопровождать императрицу и ее двор во время путешествия в Москву. В то время Екатерина почувствовала первые признаки беременности. Сани ехали днем и ночью и во время последней остановки для смены лошадей у Екатерины неожиданно начались сильные схватки и кровотечение. У нее произошел выкидыш. Вскоре после этого Сергей Салтыков приехал в Москву, но по-прежнему держался отстраненно. Тем не менее он повторял, что его поведение продиктовано лишь осмотрительностью и желанием не вызывать подозрений. Она все еще верила ему. «Когда я видела его и заговаривала с ним, – вспоминала она, – от моих тревог не оставалось и следа».
Успокоившись и желая сделать возлюбленному приятное, Екатерина согласилась выполнить меркантильную просьбу Салтыкова. Он попросил обратиться к канцлеру Бестужеву, чтобы тот поспособствовал его карьере. Екатерине было непросто согласиться на это. Все эти семь лет она считала канцлера своим самым влиятельным врагом в России. Ей приходилось терпеть провокации и унижения с его стороны, именно он настоял на изгнании ее матери, назначил Чоглоковых для слежки за ней, запретил ей писать и получать личные письма. Публично Екатерина никогда не выражала своего протеста, она старалась не сближаться с какими-либо группами при дворе и считала, что ее собственное шаткое положение диктовало ей необходимость дружить со всеми сторонами. Казалось, ей были неинтересны политические интриги. Главным для нее оставалось уничтожать все признаки ее прусского происхождения и с энтузиазмом принимать все русское. Теперь, под влиянием человека, от которого она забеременела, и опасаясь потерять его, она отбросила все эти мысли и сделала все, о чем он просил.
Прежде всего она отправила графу Бестужеву «несколько слов, которые позволили бы ему поверить, что я была уже не так враждебно к нему настроена, как прежде». Реакция канцлера удивила Екатерину. Он был польщен обращением великой княгини и заявил, что готов оказать ей любую услугу. Бестужев попросил ее указать безопасный источник связи, через который они могли бы общаться. Услышав эту новость, Салтыков, сгорая от нетерпения, решил немедленно посетить канцлера под предлогом дружеского визита. Старик принял его тепло, отвел в сторону и заговорил о внутренних делах двора, особо подчеркивая глупость Чоглоковых. «Я знаю, что хотя вы очень к ним близки, но судите о них так же, как я, поскольку вы неглупый молодой человек», – сказал Бестужев. Затем он обратился к Екатерине: «В благодарность за благоволение, которое великой княгине угодно было мне оказать, я отплачу ей маленькой услугой, за которую она будет, я думаю, признательна мне; я сделаю Владиславову кроткой, как овечка, и она будет делать из нее что угодно. Она увидит, что я не такой бука, каким меня изображали в ее глазах». В одно мгновение Екатерина изменила к себе отношение врага, которого боялась многие годы. Этот влиятельный человек теперь предлагал поддержку ей, а также Салтыкову. «Он дал лично ему [Салтыкову] несколько советов, столь же умных, сколь и полезных, – говорила она. – Это очень сблизило его с нами, хотя ни одна живая душа и не знала об этом».
Новый союз оказался выгоден для обеих сторон. Несмотря на все унижения, которым Бестужев подверг Екатерину и ее семью, она признавала ум и управленческие способности канцлера. Это могло быть полезно как для нее, так и для Салтыкова. Что касается Бестужева, предложение Екатерины о перемирии поступило в неожиданный, но очень подходящий момент. Взлет нового фаворита Елизаветы, Ивана Шувалова, поставил под угрозу положение Бестужева. Новый фаворит не был простым милым и праздным человеком, как Разумовский. Шувалов был умен, амбициозен, настроен очень профранцузски и активно укреплял свое положение в правительстве через своих дядей и кузенов. Кроме того, Бестужев переживал за здоровье императрицы. Она начала часто болеть, и каждый раз ей требовалось все больше времени на восстановление. В случае смерти императрицы Петр должен был унаследовать трон. А Петр боготворил Фридриха Прусского и ненавидел альянс с Австрией, который служил краеугольным камнем в дипломатии Бестужева, кроме того, Петр был готов пожертвовать интересами Российской империи ради маленького, незначительного Гольштейна. Бестужев давно понял, что Екатерина намного умнее своего мужа, и она симпатизировала интересам России, в то время как Петр был либо равнодушен, либо настроен враждебно. Сделав Екатерину своей союзницей, Бестужев укреплял свое положение и, возможно, рассчитывал, что в будущем это даст ему дополнительное преимущество. Таким образом, когда Екатерина предложила ему дружбу, он тут же согласился.
В мае 1753 года через пять месяцев после выкидыша Екатерина снова забеременела. Она провела несколько месяцев в загородном поместье неподалеку от Москвы, где ограничивала себя лишь пешими прогулками и осторожной ездой в экипаже. К тому времени, когда Екатерина вернулась в Москву, она чувствовала такую сонливость, что спала до полудня и с трудом просыпалась к обеду. 28 июня она почувствовала боль в пояснице. Вызвали повивальную бабку, которая покачала головой и предсказала еще один выкидыш. На следующую ночь это предсказание сбылось. «Я была беременна, вероятно, месяца два-три, – вспоминала Екатерина. – В течение тринадцати дней я находилась в большой опасности, потому что предполагали, что часть «места» осталась; от меня скрыли это обстоятельство; наконец, на тринадцатый день место вышло само без боли и усилий».
Почти все это время Петр не покидал своей комнаты, а слуги приносили ему не только игрушки, но и алкоголь. Эти дни великий князь часто замечал, что слуги стали его игнорировать или даже выказывать открытое неповиновение, они были пьяны, как и он. Рассерженный Петр бил их палкой или рукояткой своей шпаги, но слуги лишь уворачивались и смеялись над ним. Когда Екатерина поправилась, Петр попросил ее привести их в чувство. «Тогда я шла к ним, – вспоминала она, – и выговаривала им всю правду, напоминая об их обязанностях, и тотчас же они подчинялись, что заставляло великого князя неоднократно говорить мне, что он не знает, как я справляюсь с его людьми; что он их сечет и не может заставить себе повиноваться, а я одним словом добиваюсь от них всего, чего хочу».
Москва, самый большой город в России XVIII века, была построена, по большей части из дерева. Дворцы, особняки, дома и лачуги сооружались из брусьев и досок, иногда украшались резьбой и покрывались краской, которая придавала им сходство с камнем; окна, подъезды и фронтоны различной формы были выкрашены в яркий цвет. Тем не менее, поскольку дома строились в спешке, жить в них часто бывало неудобно, окна и двери не закрывались, лестницы качались, а иногда непрочным мог быть и весь дом.
Самой страшной бедой считался пожар. Ледяными русскими зимами и дворцы, и простые дома отапливались высокими, украшенными изразцами печами, которые обычно стояли в углу комнаты и поднимались от пола до потолка, изразцы трескались, помещение наполнялось дымом, воздух становился тяжелым, у людей болела голова и краснели глаза. Иногда искры вылетали через трещины и попадали на деревянные стены, которые загорались. Зимой, которая длилась долгие месяцы, в домах, отапливаемых примитивными печами, любая искра могла вызвать настоящий ад. Подхваченное ветром пламя с горящего дома перекидывалось на крышу соседнего, и вскоре от всей улицы оставался лишь пепел. Для москвичей вид горящего дома, вокруг которого суетились пожарные, пытаясь локализовать пожар и быстро разбирая соседние дома, являлось обычным делом. «Ни один год не изобиловал пожарами так, как 1753-й и 1754-й, – писала Екатерина. – Мне случалось неоднократно видеть из окон этих покоев Летнего дворца два, три, четыре и даже до пяти пожаров одновременно в различных местах Москвы».
Однажды ноябрьским днем 1753 года, когда Екатерина и мадам Чоглокова находились в Головинском дворе, они неожиданно услышали крики. Здание, полностью построенное из дерева, было охвачено огнем. Спасать дворец уже было поздно, Екатерина поспешила в свою комнату и увидела, что лестница в конце большого приемного зала уже полыхала. В своих покоях она обнаружила толпу солдат и слуг, которые кричали и вытаскивали мебель. Они с мадам Чоглоковой ничего уже не могли сделать. Выскочив на улицу, грязную после недавно прошедшего дождя, они увидели карету хормейстера, приехавшего принять участие в одном из концертов Петра. Женщины забрались в его экипаж. Они сидели и наблюдали за пожаром, пока жар не стал таким сильным, что карете пришлось уехать. Однако перед отъездом Екатерина стала свидетельницей невероятного зрелища: «Удивительное количество крыс и мышей, которые спускались по лестнице гуськом, не слишком даже торопясь». Наконец, приехал Чоглоков и сообщил молодой паре, что императрица велела им перебраться в ее дом. Это было «ужасное место», по словам Екатерины. «Ветер гулял там по всем направлениям, двери и окна наполовину сгнили, пол был со щелями в три-четыре пальца шириной; кроме того, насекомые там так и кишели; дети и слуги Чоглокова жили в нем в то время, когда мы туда приехали, их оттуда выпроводили и поместили нас в этом ужасном доме, почти не имевшем мебели».
На следующий день привезли их одежду и личные вещи, которые вытащили из грязи, где они лежали перед тлеющими развалинами дворца. Екатерина обрадовалась, что большая часть ее маленькой библиотеки не пострадала. Во время этого несчастья Екатерина больше всего переживала, что может лишиться своих книг – она только что закончила читать четвертый том «Словаря» Бейля, и все эти тома были ей возвращены. Самые тяжелые потери во время пожара понесла императрица. Весь ее огромный гардероб, привезенный в Москву, уничтожило пламя. Она сообщила Екатерине, что сгорело четыре тысячи платьев, но больше всего она сожалела об утрате парижской ткани, которую Екатерина получила от матери и подарила ей.
Петр также пострадал от пожара, и это поставило его в довольно неловкое положение. Покои великого князя были заставлены большими комодами. Когда их выносили из здания, некоторые полки оказались незапертыми или плохо закрытыми, поэтому распахнулись, и все содержимое вывалилось на землю. Оказалось, что в шкафах хранились бутылки с вином и ликером – это был личный винный погреб Петра.
Когда Екатерина и Петр переехали в другой дворец императрицы, мадам Чоглокова под разными предлогами осталась с детьми в своем собственном доме. Мать семерых детей, известная своей добродетелью и преданностью мужу, влюбилась в князя Петра Репнина. Ее встречи с князем были тайной, но она чувствовала необходимость кому-то открыться, а Екатерина оказалась единственным, по ее мнению, достойным доверия человеком, поэтому она показала великой княгине письма, полученные от любовника. Когда Николай Чоглоков заподозрил неладное и стал расспрашивать Екатерину, та притворилась, что ни о чем не знает.
К февралю 1754 года Екатерина забеременела в третий раз. Вскоре после этого на Пасху у Николая Чоглокова случились сильные боли в желудке. Никакие средства ему не помогали. В ту неделю Петр ездил верхом, а Екатерина оставалась дома, не желая рисковать беременностью. Она была одна у себя в комнате, когда Чоглоков послал за ней и попросил проведать его. Вытянувшись на постели, он приветствовал ее потоком жалоб на свою супругу. Он сказал, что она замешана в адюльтере с князем Репниным, который на масленицу пытался проникнуть к ним в дом, переодевшись шутом. Когда он собирался продолжить свои жалобы, в комнату вошла Мария Чоглокова. Затем в присутствии Екатерины муж продолжил упрекать жену, обвиняя ее в том, что она оставила его во время болезни. Мария Чоглокова даже не испытывала раскаяния. Она сказала мужу, что все эти годы слишком сильно любила его и страдала, когда он был неверен ей, и теперь ни он, ни кто-либо другой не имеет права упрекать ее. В завершение она добавила, что не он, а она имеет право жаловаться. Во время спора муж с женой постоянно обращались к Екатерине, чтобы та рассудила их. Но Екатерина молчала.
Состояние Чоглокова ухудшалось. 21 апреля врачи сказали, что надежд на исцеление нет. Императрица распорядилась, чтобы больного унесли в его собственный дом, опасаясь, что он умрет во дворце, а это было дурным знаком. Екатерину неожиданно расстроила болезнь Николая Чоглокова. «Он умирал как раз в то время, когда после многих лет усилий и труда удалось сделать его не только менее злым и зловредным, но когда он стал сговорчивым, и с ним даже можно было справляться, изучив его характер. Что касается жены, то она искренне меня любила в то время и из черствого и недоброжелательного Аргуса стала другом надежным и преданным».
Чоглоков умер днем 25 апреля. В последние дни его болезни Мария Чоглокова также заболела и лежала в другой части дома. Сергей Салтыков и Лев Нарышкин находились в ее комнате в тот момент, когда умер Чоглоков. Окно оказалось открыто, в него влетела птица и села на карниз перед постелью мадам Чоглоковой. Она увидел ее и сказала: «Я убеждена, что мой муж только что отдал Богу душу; пошлите узнать, так ли это». Когда ее предположения подтвердились, она заявила, что птица была душой ее мужа. Люди говорили ей, что это всего лишь птица, и она улетела. Но мадам Чоглокова была уверена – душа мужа искала ее.
28
Рождение наследника
После похорон мужа Мария Чоглокова хотела вернуться к своим обязанностям старшей фрейлины Екатерины. Однако императрица освободила свою двоюродную сестру от этой должности, заявив, что вдове не подобает так скоро появляться на публике. После этого Елизавета назначила графа Александра Шувалова, дядю ее фаворита Ивана Шувалова, исполнять при дворе роль покойного Николая Чоглокова. В то время многие опасались Александра Шувалова, поскольку он был начальником Тайной канцелярии. Ходили слухи, будто эта мрачная должность стала причиной конвульсий, которые поражали всю правую часть его лица от глаза до нижней челюсти, когда он приходил в волнение или гневался.
И это была лишь первая из запланированных императрицей перемен. Екатерина узнала, что императрица собиралась назначить графиню Румянцеву на место Марии Чоглоковой. Зная, что эта женщина не любила Сергея Салтыкова, Екатерина отправилась к Алексею Шувалову, который теперь стал ее соглядатаем, и заявила о своем нежелании находиться рядом с графиней Румянцевой. Она сказала, что в прошлом графиня причинила вред ее матери, критикуя ее перед императрицей, и теперь боялась, как бы она не сделала то же самое по отношению к ней. Шувалов, не желая брать на себя ответственность за вред, который он мог нечаянно нанести будущему ребенку Екатерины, ответил, что сделает все возможное. Он отправился к императрице и, вернувшись, сообщил, что графиня Румянцева не станет новой старшей фрейлиной. Вместо этого на должность была назначена его жена, графиня Шувалова.