Перед ужином Хэнбери-Уильямс представил Екатерине молодого польского дворянина, графа Станислава Понятовского, приехавшего в Россию, чтобы выполнять обязанности его секретаря. Сэр Чарльз за ужином разговорился с Екатериной, и она часто бросала взгляды на второго гостя, чья грация и элегантность выделяли его среди танцующих. «Английский посланник сказал мне много хорошего о графе, – вспоминала она в своих «Мемуарах», – и подтвердил то, что я уже знала, а именно: в то время его отец и семья его матери, Чарторыжские, составляли русскую партию в Польше». Они послали сына в Россию и поручили его заботам посла, чтобы он смог обогатить свои знания о восточном соседе Польши. Поскольку Екатерине лично задали вопрос о том, может ли чужеземец преуспеть в России, она решила высказать свое мнение и ответила, что в целом Россия являлась «для иностранцев пробным камнем», мерилом их способностей, и тот, кто добьется успеха в России, сможет достичь его в любой стране Европы. Она продолжила, что считает это правило непогрешимым, «нигде, как в России, нет таких мастеров подмечать слабости, смешные стороны или недостатки иностранца; можно быть уверенным, что ему ничего не спустят, поскольку всякий русский в глубине души, естественно, не любит ни одного иностранца».
Пока Екатерина изучала Понятовского, молодой человек осторожно разглядывал ее. Позже, ночью, по дороге из Ораниенбаума он вступил с послом в длинную, горячую дискуссию по поводу великой княгини, и двое мужчин: один сорока семи, другой – двадцати трех лет, обменялись лестными впечатлениями о ней.
Та летняя ночь положила начало близким личным и политическим отношениям между этими тремя людьми. Понятовский стал любовником Екатерины, а Хэнбери-Уильямс – ее другом. В следующие полтора года английский дипломат оказывал ей финансовую помощь и даже пытался использовать ее влияние во время великого дипломатического кризиса, положившего начало Семилетней войне.
Сэр Чарльз Хэнбери-Уильямс родился в богатой семье из Монмутшира. Его юность прошла в окружении английских пейзажей и прекрасных поместий, садов с подстриженными зелеными газонами и портретами Гейнсборо. Окончив Итон, он женился, стал отцом двух дочерей и был избран в парламент от партии вигов под руководством сэра Роберта Уолпола. Он стал завсегдатаем модных лондонских салонов и завоевал репутацию элегантного, остроумного собеседника и поэта-сатирика, хотя и не особенно выдающегося. В конце тридцатых сэр Чарльз потерял жену и отказался от политики в пользу дипломатии. На первых двух постах в Берлине и Дрездене его остроумия, обаяния и утонченных английских манер оказалось недостаточно для выполнения дипломатических обязанностей. Он пришелся не ко двору Фридриха II – монарха-интеллектуала. В Дрездене его остроумие и сатира оказались еще менее востребованными. Затем благодаря политическим связям на родине он получил назначение в Санкт-Петербург, где был тепло принят, поскольку, по слухам, привез с собой достаточно золота, чтобы открыть многие двери и обзавестись полезными знакомствами. Однако при дворе Елизаветы элегантный англичанин вновь обнаружил себя в атмосфере, где его таланты оказались мало востребованными. Единственным исключением стала одна молодая женщина, на которую приезд утонченного, образованного и остроумного дипломата произвел большое впечатление.
Сэр Чарльз приехал в Санкт-Петербург по важному поручению. Договор, который был заключен в 1742 году и согласно которому Россия в обмен на золото должна была поддерживать Англию в любых военных действиях, истекал. В то же самое время репутация Фридриха Прусского как воинственного правителя вызывала у короля Георга II тревогу за его собственный маленький, почти беззащитный северогерманский электорат Ганновер. В задачу Хэнбери-Уильямса входило обновить основанный на денежной ссуде договор, который гарантировал бы вмешательство России в случае вторжения Пруссии в Ганновер. В связи с этим английское правительство хотело, чтобы Россия собрала пятьдесят пять тысяч солдат в Риге, откуда, согласно договоренности, они должны были двинуться на запад в Восточную Пруссию, если прусские войска отправятся в поход на Ганновер.
Предыдущий английский посол, пытавшийся возобновить этот договор, попал в затруднительное положение при дворе Елизаветы, где дипломатические дела часто улаживались во время короткого разговора на балу или маскараде. Растерявшийся дипломат попросил об отзыве, а вскоре был найден новый кандидат, которого считали более подготовленным и способным справиться со всеми дипломатическими нюансами, которых требовала от него эта должность. Сэр Чарльз Хэнбери-Уильямс, никогда добровольно не пропускавший ни одного бала или маскарада, считался хорошим выбором. Он подтвердил свою репутацию человека светского, еще достаточно молодого, чтобы оставаться привлекательным для женщин, но довольного зрелого и обладающего чувством долга по отношению к своим обязанностям. Вскоре после прибытия в Санкт-Петербург он понял, что сможет преуспеть лучше своего предшественника. «Здоровье императрицы не очень хорошее, – писал он в своей первой депеше. – Она страдает от кашля и одышки, у нее водянка и распухшие колени, однако она танцевала со мной менуэт». Хэнбери-Уильямс продолжил свои попытки и вскоре понял, что недооценил свою добычу. Елизавете нравилось слушать болтовню искушенного англичанина, но едва он пытался заговорить с ней на серьезные темы, как она улыбалась и уходила. Подобно всем женщинам она была восприимчива к комплиментам, но как императрица – совершенно глуха к просьбам. С момента своего прибытия сэр Чарльз не продвинулся ни на шаг.
Он стал искать другие пути. Когда он обратился к Петру, будущему правителю, то снова получил отпор. Во время первого же разговора он осознал, что наследник престола буквально одержим своим преклонением перед прусским королем. Здесь уже ничего нельзя было предпринять, и сэр Чарльз понял, что лишь потеряет время с племянником так же, как и с его теткой. Тем летом, отправляясь на ужин в Ораниенбаум, он считал, что его миссия провалилась. Его посадили рядом с великой княгиней. И он нашел в ней родственную душу – утонченную особу, способную вести интеллектуальные беседы, и человека, питавшего интерес к книгам, а также испытывавшего антипатию к королю Пруссии.
Когда сэр Чарльз впервые увидел Екатерину, он был покорен ее очарованием и глубокой эрудицией. Интрига Екатерины с Сергеем Салтыковым была известна всем и привела к тому, что о ней сложилось мнение как о доступной молодой женщине. Будучи в молодые годы настоящим кавалером, сэр Чарльз подумал, не попытаться ли ему завести с ней романтические отношения. Но очень быстро отказался от этой затеи, понимая, что вдовец средних лет с далеко не идеальным здоровьем вряд ли сможет добиться успеха. «Человек в моем возрасте – плохой любовник, – писал он в Лондон министру, предложившему подобный способ для достижения цели. – Увы, мой скипетр уже не служит мне верой и правдой». Вместо этого он выбрал для себя роль доброго дядюшки и даже отчасти отеческой фигуры. Он стал для великой княгини человеком, к которому она могла обратиться за личным или политическим советом. Другой путь он освободил для своего молодого секретаря – Станислава Понятовского.
Екатерина находила Хэнбери-Уильямса интересным и умудренным опытом человеком. Когда она узнала, что он приехал для того, чтобы повторно заключить союз между Россией и Англией против Пруссии, ее восхищение лишь усилилось. Посол, в свою очередь, знал о дружеских отношениях Екатерины с Бестужевым, и поэтому она могла стать ценной союзницей. Они подружились. Когда на балу сэр Чарльз высказал комплимент по поводу ее платья, Екатерина заказала точно такое же для его дочери, леди Эссекс. Екатерина стала писать ему письма и рассказывать о своей жизни. Подобные отношения с человеком, который был значительно старше ее, чей ум и утонченность вызывали у нее уважение, напоминали ей юношескую дружбу с графом Гилленборгом, для которого она написала «Портрет философа в пятнадцать лет». В своих длинных посланиях, которыми они обменивались, Екатерина совершенно игнорировала тот факт, что великая княгиня поступала очень неосмотрительно, вступив в личную переписку с иностранным послом.
Обмен письмами был для Хэнбери-Уильямса не единственным способом оказать влияние на Екатерину. Он узнал о постигших ее финансовых затруднениях. Ее собственные долги добавились к долгам, оставшимся после ее матери. Екатерина легко тратила деньги: на одежду, развлечения и на друзей. Она поняла, какою властью обладали деньги, когда требовалось убедить кого-то или заручиться чьей-либо верностью. Она никогда не опускалась до прямого подкупа, ее щедрость, казалось, была продиктована желанием сделать приятное и окружить себя счастливыми, улыбающимися лицами. Когда Хэнбери-Уильямс предложил финансовую помощь, используя средства из британской казны, она приняла ее. Какую именно сумму Екатерина взяла у него взаймы, неизвестно, но она была значительной. Правительство предоставило Хэнбери-Уильямсу карт-бланш, и для Екатерины открыли кредит при содействии английского консула в Санкт-Петербурге и банкира барона Уолффа. На двух расписках, подписанных великой княгиней, стояли даты: 21 июля и 11 ноября 1756 года, а общая сумма была равна пятидесяти тысячам рублей. Заем, сделанный 21 июля, не был первым, в своем прошении Екатерина писала Уолффу: «Я испытывала некоторые колебания прежде, чем обратиться к вам снова».
Екатерина знала, что, принимая деньги от английского посла, она подвергает себя риску, но ей также было известно, что подобную игру вели почти все российские придворные. И хотя великая княгиня и позволяла подкупать себя, чтобы сделать приятное другим, на самом деле она лишь поддалась всеобщей коррумпированности, свойственной в то время всем политикам и членам правительства в каждом из государств Европы. Деньги покупали дружбу, преданности и выгодные договора. В Санкт-Петербурге все были подвержены коррупции, включая саму императрицу. Когда Хэнбери-Уильямс предпринял попытку заключить с императрицей новый англо-российский договор, он сообщил в Лондон, что Елизавета приступила к строительству двух дворцов, однако не имела достаточных средств, чтобы завершить его. Этот договор гарантировал России ежегодные выплаты в размере ста тысяч фунтов, но сэр Чарльз считал, что дополнительные вложения в личный кошелек Елизаветы вернее помогут склонить ее на сторону Англии. «Другими словами, все, что было до сих пор потрачено, служило лишь для одной цели – купить русские войска, – писал он. – Все, что будет потрачено дальше, послужит для другой цели – подкупить императрицу». Лондон подтвердил дополнительные расходы, и сэр Чарльз сообщил, что переговоры продолжаются довольно гладко. Он также верил, что подобный подход сможет подкрепить расположение и антипрусские настроения очаровательной великой княгини.
31
Дипломатическое потрясение
Миссия, с которой сэр Хэнбери-Уильямс прибыл в Россию в 1755 году, заключалась в том, чтобы обеспечить Англии защиту своего контингента в Ганновере. В середине восемнадцатого века британской дипломатией и военной стратегией руководили два неизменных принципа: одним являлась непрекращающаяся вражда с Францией, независимо от того, находились ли эти две страны в состоянии войны или временного мира; вторым – необходимость защитить маленькое, изолированное курфюрство на севере Германии. Эта необходимость была продиктована тем, что король Англии являлся одновременно и курфюрстом Ганновера. В 1714 году пятидесятичетырехлетний Георг Людвиг был убежден парламентом принять британский трон, подтвердив, таким образом, превосходство протестантской религии на Британских островах. Он стал королем Георгом I, сохранив при этом свой титул и немецкое курфюрство. Союз островного королевства и находившегося на континенте курфюрства сохранялся до 1837 года, когда во время коронации королевы Виктории был тихо отменен.
Сохранить его было не такой уж простой задачей. Георг I, а позже и его сын, Георг II, испытывали особую привязанность к своему маленькому курфюрству с его доброжелательным, послушным населением в три четверти миллиона, а также никогда не перечащим и ни во что не вмешивающимся парламентом. Георг I до конца жизни так и не научился говорить по-английски, а его сын часто ездил домой в Ганновер и подолгу оставался там.
Курфюрство всегда было легкой добычей для его континентальных соседей. Защита Ганновера от агрессивных соседей казалась почти непосильной задачей для Англии, обладавшей могучим флотом, однако не имевшей большой армии. Почти все англичане считали его камнем на шее Англии, ради которого приносились в жертву более важные интересы королевства. Однако избавиться от этой проблемы было невозможно, Ганновер нуждался в защите. Поскольку сделать это могла лишь армия союзников на континенте, Англия вступила в долговременный альянс с Австрией и Россией. Долгие десятилетия все складывалось удачно.
В 1755 году усилившаяся агрессия Пруссии обеспокоила короля Георга II, который стал опасаться, что его зять Фридрих II Прусский (жена Фридриха София приходилась сестрой Георгу) может предпринять попытку вторгнуться в Ганновер, как он уже сделал это в отношении Силезии. Чтобы удержать Пруссию от подобной авантюры, Англия решила возобновить договор с Россией, и поэтому сэр Чарльз Хэнбери-Уильямс приехал в Санкт-Петербург на переговоры. Узнав, что граф Бестужев подписал договор от имени России в 1755 году, сэр Чарльз пришел в восторг.
Однако триумф Хэнбери-Уильямса оказался преждевременным. Новость о том, что Англия и Россия собираются заключить новый договор, встревожила короля Пруссии, который, если верить слухам, боялся России больше, чем Господа Бога. Придя в ужас от того, что пятьдесят тысяч русских солдат будут брошены против него на севере, он велел своим дипломатам немедленно договориться с Великобританией. Они сделали это, возродив соглашение, которое считалось давно уже недействующим. Прежде чем вести переговоры с Россией, Англия предприняла попытку обеспечить целостность Ганновера, проведя переговоры непосредственно с Пруссией. Фридрих отказался от данного предложения, но теперь поспешно возобновил переговоры и согласился. 26 января 1756 года Великобритания и Пруссия заключили взаимное соглашение о том, что ни одна из сторон не станет вторгаться на территорию другой или угрожать ей. Вместо этого, если какой-либо агрессор потревожит «покой и целостность Германии» – этой фразы оказалось достаточно, чтобы охватить одновременно и Ганновер, и Пруссию, – они объединятся, чтобы противостоять врагу. В качестве потенциальных «захватчиков» рассматривались Франция и Россия.
Этот договор стал настоящим политическим потрясением. Союз с Пруссией стоил Англии политического альянса с Австрией, а также возможности заключения нового договора с Россией. А когда об англо-прусском договоре в феврале 1756 года стало известно в Версале, Франция аннулировала свой договор с Пруссией, освободив место для возможного союза со своим историческим противником Австрией. 1 мая австрийские и французские дипломаты подписали Версальскую конвенцию, согласно которой Франция обязывалась оказывать помощь Австрии, если ее территория подвергнется нападению.
Шестью месяцами ранее подобная перестановка сил была просто немыслима, теперь же она стала реальностью. Фридрих разрушил свои альянсы, заставив другие силы также перестроить свои, когда же это случилось, в Европе возникла новая дипломатическая структура. После того как все было улажено, Фридрих приготовился действовать. 30 августа 1756 года его великолепно подготовленная и хорошо оснащенная прусская армия вторглась в Саксонию. Пруссаки быстро разгромили своих соседей, а затем включили всю саксонскую армию в свои ряды. Саксония являлась сателлитом Австрии и, согласно франко-австрийскому договору, на котором еще не успели высохнуть чернила, теперь у Людовика XV не оставалось другого выбора, кроме как прийти на помощь Марии Терезии. А поскольку Россия была давней союзницей Австрии, она тоже оказалась вовлечена в эту кампанию. Императрица Елизавета присоединилась к Австрии и Франции против Пруссии. Однако эти маневры не способствовали безопасности Ганновера. Избавившись от угрозы быть захваченным Пруссией, теперь курфюрству угрожала опасность со стороны Франции и Австрии.