Иногда жестокость Петра казалась особенно садистской:
«Слыша раз, как страшно и очень долго визжала какая-то несчастная собака, я открыла дверь спальни, в которой сидела и которая была смежной с тою комнатой, где происходила эта сцена, и увидела, что великий князь держит в воздухе за ошейник одну из своих собак, а бывший у него мальчишка, родом калмык, держит ту же собаку, приподняв за хвост. Это был бедный маленький шарло английской породы, и великий князь бил эту несчастную собачонку изо всей силы толстой ручкой своего кнута; я вступилась за бедное животное, но это только удвоило удары; не будучи в состоянии выносить это зрелище, которое показалось мне жестоким, я удалилась со слезами на глазах к себе в комнату. Вообще слезы и крики вместо того, чтобы внушать жалость великому князю, только сердили его; жалость была чувством тяжелым и даже невыносимым для его души».
22
Москва и деревня
В декабре 1748 года императрица Елизавета и двор отправились в Москву, где она провела год. Там перед Великим постом 1749 года императрицу постигло загадочное заболевание желудка. Болезнь все усиливалась. Мадам Владиславова, имевшая связи с ближайшим окружением Елизаветы, шепотом сообщала всю информацию Екатерине и умоляла не выдавать ее. Не называя своего информатора, Екатерина рассказала Петру о болезни его тетки. Он был одновременно рад и напуган. Петр ненавидел свою тетку, но мысль о том, что та, возможно, оказалась при смерти, вызывало у него страх за собственное будущее. Хуже того, ни он, ни Екатерина не смели выяснить дальнейшие подробности. Они решили никому ничего не говорить, пока Чоглоковы не расскажут им о болезни. Но Чоглоковы ничего не сказали.
Однажды ночью Бестужев и его помощник, генерал Степан Апраксин, явились во дворец и несколько часов разговаривали с Чоглоковыми. Судя по всему, это могло означать, что болезнь императрицы была смертельной. Екатерина умоляла Петра сохранять спокойствие. Она сказала ему, что хотя им и запрещено покидать свои покои, если Елизавета окажется при смерти, она может устроить так, чтобы Петр сбежал из их комнат. Она показала ему на их окна в первом этаже: они достаточно низкие, чтобы выпрыгнуть из них на улицу. Кроме того, она сообщила ему, что граф Захар Чернышев, на которого, как она знала, можно было положиться, служит в полку в городе. Петра это подбодрило, а через несколько дней императрица пошла на поправку.
В течение всех этих тревожных дней Чоглоков и его жена хранили молчание. Юные супруги также не поднимали этой темы, они даже не решались спросить, стало ли императрицы лучше, Чоглоковы тотчас потребовали бы, чтобы им сказали, кто сообщил о ее болезни – и информатора немедленно отослали бы от двора.
Пока Елизавета все еще лежала в постели и приходила в себя после болезни, одна из ее фрейлин вышла замуж. На свадебном обеде Екатерина сидела рядом с близкой подругой Елизаветы – графиней Шуваловой. Графиня без стеснения сообщила Екатерине, что императрица все еще так слаба, что не смогла появиться на свадебной церемонии, однако выполнила свои традиционные обязанности и, сидя в постели, убрала голову невесты. Поскольку графиня Шувалова была первой, кто в открытую говорил о болезни императрицы, Екатерина сообщила ей, что переживает за ее состояние. Графиня Шувалова ответила, что Ее Величеству будет приятно узнать о проявленном к ней сочувствии. Через два дня утром Чоглокова ворвалась в комнату Екатерины и объявила, что императрица сердится на Петра и Екатерину за то, что они совершенно не выражали своего сочувствия во время ее болезни.
Екатерина в ярости ответила мадам Чоглоковой, что та прекрасно знала о положении вещей: но ни ей, ни ее мужу не сообщила о болезни императрицы, и они оставались в полном неведении, а потому и не могли показать своего беспокойства.
«Как вы можете говорить, что вы ничего не знали? – спросила мадам Чоглокова. – Графиня Шувалова сказала императрице, что вы с ней говорили за столом об этой болезни».
«Это правда, что я с ней говорила об этом, ибо она сказала мне, что Ее Величество еще очень слаба, – парировала Екатерина, – и не может выходить, и тогда я у нее расспросила подробно об этой болезни».
Позже Екатерина набралась мужества сказать Елизавете, что ни Чоглоков, ни его жена не сообщили им с мужем о ее болезни, поэтому она и не смогла выразить своей обеспокоенности на этот счет. Судя по всему, ее признание понравилось Елизавете. «Я знаю об этом, – сказала она. – Но не будем больше обсуждать данную тему». Вспоминая эти события, Екатерина комментировала их следующим образом: «Мне показалось, что влияние Чоглоковых уменьшается».
Весной императрица начала выезжать за пределы Москвы вместе с Екатериной и Петром. В Перово, имении, принадлежавшем Алексею Разумовскому, у Екатерины случился приступ сильной головной боли. «Чрезвычайная боль вызвала у меня ужасную тошноту, меня вырвало несколько раз, и каждый шаг, какой делали в комнате, увеличивал мою боль. Я провела почти сутки в таком состоянии и, наконец, заснула».
Из Перово императорская свита переместилась в принадлежавшие Елизавете охотничьи угодья, которые находились в сорока милях от Москвы. Поскольку дома там не было, придворные разместились в палатках. Утром после их прибытия Екатерина зашла в палатку Елизаветы и увидела, что та кричала на человека, управлявшего имением. Елизавета заявила, что приехала охотиться на зайцев, но там не было никаких зайцев. Она обвиняла его в том, что он брал взятки и позволял проживавшим по соседству дворянам охотиться в ее угодьях. Мужчина молчал, был бледен и дрожал. Когда Петр и Екатерина приблизились, чтобы поцеловать ей руку, она поприветствовала их, а потом тут же вернулась к разносу. Елизавета говорила, что провела юность в деревне и прекрасно понимала, как управляют поместьями, это позволяло ей замечать каждую деталь, показывающую непрофессионализм управляющего. Ее тирада длилась три четверти часа. Наконец, вошел слуга, он принес в шляпе детеныша ежа, которого показал ей. Елизавета подошла взглянуть на него, но, увидев маленькое животное, вскрикнула, после чего заявила, что зверек похож на мышей, которые буквально заполонили ее палатку. «Она смертельно боялась мышей, – заметила Екатерина. – В тот день мы больше ее не видели».
В то лето главным развлечением Екатерины была верховая езда.
«Так как всю весну и часть лета я была или на охоте, или постоянно на воздухе, поскольку раевский дом был так мал, что мы проводили большую часть дня в окружавшем его лесу, я приехала в Братовщину чрезвычайно красной и загоревшей. Императрица, увидев меня, ужаснулась моей красноте и сказала, что пришлет умывание, чтобы снять загар. Действительно, она тотчас же прислала мне пузырек, в котором была жидкость, составленная из лимона, яичных белков и французской водки. Несколько дней спустя мой загар прошел, и с тех пор я стала пользоваться этим средством».
Однажды Екатерина и Петр обедали в палатке императрицы. Елизавета сидела в конце длинного стола. Петр расположился справа от нее, Екатерина – слева, рядом с Екатериной сидела графиня Шувалова, а рядом с Петром – генерал Бутурлин. Петр не без помощи Бутурлина, «который сам был не прочь выпить», как вспоминала Екатерина, выпил так много, что совершенно опьянел.
«Он перешел всякую границу: не помнил, что говорит и делает, заплетался в словах, и на него было так неприятно смотреть, что у меня навернулись слезы на глазах, у меня, скрывавшей тогда или смягчавшей, насколько я могла, все, что было в нем предосудительного; императрица была довольна моею чувствительностью и встала ранее обыкновенного из-за стола».
Между тем Екатерина, сама того не подозревая, обзавелась еще одним поклонником – Кириллом Разумовским, младшим братом фаворита Елизаветы, Алексея Разумовского, который жил на другом конце Москвы, но каждый день навещал Екатерину и Петра.
«Это был человек очень веселый и приблизительно наших лет. Мы очень его любили. Чоглоковы охотно принимали его к себе, как брата фаворита; его посещения продолжались все лето, и мы всегда встречали его с радостью; он обедал и ужинал с нами и после ужина уезжал в свое имение; следовательно, он делал от сорока до пятидесяти верст в день.