«Лермонтов сказал, что он не будет стрелять и станет ждать выстрела Мартынова. Они подошли к барьеру одновременно; Мартынов выстрелил первым, и Лермонтов упал. Пуля пробила тело справа налево и прошла через сердце. Он жил только пять минут – и не успел произнести ни одного слова».

Вероятно, соответствует истине и слух о том, что Лермонтов выстрелил (или, по крайней мере, готовился выстрелить) в воздух. В акте медицинского осмотра трупа можно прочитать:

«При осмотре оказалось, что пистолетная пуля, попав в правый бок ниже последнего ребра, при срастении ребра с хрящом, пробила правое и левое легкое, поднимаясь вверх, вышла между пятым и шестым ребром левой стороны».

Но такой угол канала раны (от двенадцатого ребра до противоположного пятого межреберья уклон при нормальном положении туловища составляет не менее 35°) мог возникнуть только в случае, если пуля попала в Лермонтова, когда он стоял, повернувшись к противнику правым боком (классическая поза дуэлянта) с сильно вытянутой вверх правой рукой, отогнувшись для равновесия влево.

В пользу выстрела в воздух свидетельствует и тот факт, что пистолет Лермонтова после дуэли оказался разряженным. Но кто сделал этот выстрел? Напомним, что князь Васильчиков заявил: «Поручик Лермонтов упал уже без чувств и не успел дать своего выстрела», а потом он уточнил: «Из его заряженного пистолета выстрелил я гораздо позже на воздух».

Некоторые историки утверждают, что Мартынов стрелял в Лермонтова, «не только будучи уверенным, что тот в него не целится и не выстрелит, но именно в тот самый момент, когда Лермонтов поднял руку с пистолетом и, возможно, даже успел выстрелить в воздух». Другие говорят о том, что в Лермонтова вообще стрелял не Мартынов, а некто спрятанный в кустах на скале, нависающей над дуэльной площадкой. Версии эти (особенно последняя) никак не подтверждаются, и обсуждать их нет смысла.

В любом случае, М.Ю. Лермонтов скончался, не приходя в сознание, в течение нескольких минут.

Поэт Степан Щипачев потом написал:

Князь Александр Илларионович Васильчиков поскакал в город за врачом, остальные секунданты остались у трупа. Васильчиков вернулся ни с чем: из-за сильного ливня никто не соглашался ехать. Затем Глебов и Столыпин уехали в Пятигорск, где наняли телегу и отправили с нею к месту происшествия кучера Лермонтова (Ивана Вертюкова) и «человека Мартынова» (Илью Козлова), которые и привезли тело на квартиру Лермонтова около одиннадцати часов вечера.

Потом Глебов явился к коменданту Пятигорска подполковнику В.И. Ильяшенкову (в некоторых источниках – Ильяшенко), чтобы рассказать ему о происшествии.

Василий Иванович сначала совершенно растерялся. Он схватился за голову и стал повторять: «Эх, мальчишки, мальчишки, что вы наделали, кого вы убили…». Потом он заплакал. Затем он, приказав арестовать Мартынова, якобы велел отвезти тело Лермонтова на гауптвахту. Но вскоре он сообразил, что телу там вовсе не место, и убитого повезли

к церкви Всех Скорбящих. Лишь после этого, уже под вечер, тело было отвезено на квартиру, где оно и было подвергнуто медицинскому освидетельствованию.

После гибели Лермонтова В.И. Ильяшенков доложил о случившемся императору и своему непосредственному начальству, а потом курировал работу созданной следственной комиссии.

В начале июня 1840 года «за отличие» он был произведен в полковники, а в мае 1842 года уволен со службы по болезни.

Кстати сказать, генерал Н.Н. Муравьев в своих «Записках» характеризовал В.И. Ильяшенкова следующими словами: «Человек честный, рассудительный, весьма усердный».

По тем временам дуэль со смертельным исходом – это была вещь неслыханная для провинциального тихого Пятигорска. Все были потрясены и из любопытства ходили смотреть на убитого поэта. Возле гроба переговаривались шепотом, будто боялись громкими словами разбудить его. «На бульваре и музыка два дня не играла», – вспоминала потом Эмилия Клингенберг (впоследствии Шан-Гирей).

Пятигорское духовенство затруднилось относительно погребения Лермонтова по христианскому обряду, как говорят, «потому что несколько влиятельных личностей, находившихся тогда в Пятигорске и не любивших Лермонтова за его злой язык, внушали, что убитый на дуэли – тот же самоубийца, и что едва ли высшее начальство взглянет благоприятно на похороны такого человека». В результате только настоятельные уговоры друзей Лермонтова помогли добиться того, что над ним был совершен обряд.

В «Воспоминаниях» декабриста А.С. Гангеблова об этом говорится так:

«Когда был убит Лермонтов, священник отказался было его хоронить, как умершего без покаяния. Все друзья покойника приняли живейшее участие в этом деле и старались смягчить строгость приговора. Долго тянулись недоумения. Дорохов горячился больше всех, просил, грозил и, наконец, терпение его лопнуло: он как буря накинулся на бедного священника и непременно бы избил его, если бы не был насильно удержан князем Васильчиковым, Львом Пушкиным, князем Трубецким и другими».

По словам князя А.И. Васильчикова, в Санкт-Петербурге, в высшем обществе, смерть Лермонтова встретили отзывом: «Туда ему и дорога». В своих «Воспоминаниях» П.П. Вяземский, со слов флигель-адъютанта полковника Лужина, отметил, что император Николай I отозвался об этом такими жесткими словами: «Собаке – собачья смерть». Однако после того, как великая княгиня Мария Павловна «вспыхнула и отнеслась к этим словам с горьким укором», император, выйдя в другую комнату к тем, кто остался после богослужения (дело происходило после воскресной литургии), объявил: