2-е. Осечки должны были считаться за выстрелы.
3-е. После первого промаха <…> противник имел право вызвать выстрелившего на барьер.
4-е. Более трех выстрелов с каждой стороны не было допущено».
Прочитав черновик, Глебов прислал записку Мартынову:
«Я должен же сказать, что уговаривал тебя на условия более легкие, если будет запрос. Теперь покамест не упоминай об условии трех выстрелов; если же позже будет о том именно запрос, тогда делать нечего: надо будет сказать всю правду».
«Запроса» не последовало, и Мартынов «всей правды» не сказал: смертельные условия дуэли (право каждого на три выстрела с вызовом отстрелявшегося на барьер) были от следствия скрыты. Есть основания сомневаться, что расстояние между барьерами составляло пятнадцать шагов: Васильчиков позже говорил о десяти.
Существует версия, что непомерно тяжелые условия дуэли предложил Руфин Иванович Дорохов, сын героя Отечественной войны 1812 года генерала И.С. Дорохова, имевший опыт четырнадцати поединков. Этим он якобы пытался заставить Лермонтова и Мартынова вообще отказаться от поединка. То же обстоятельство, что на месте поединка не было ни врача, ни экипажа, позволяет предполагать, что секунданты до последней минуты надеялись на мирный исход.
Однако события развивались по-иному.
Мартынов показал на следствии:
«Я первый пришел на барьер; ждал несколько времени выстрела Лермонтова, потом спустил курок».
Васильчиков показал:
«Расставив противников, мы, секунданты, зарядили пистолеты, и по данному знаку господа дуэлисты начали сходиться: дойдя до барьера, оба стали; майор Мартынов выстрелил. Поручик Лермонтов упал уже без чувств и не успел дать своего выстрела».
Следует отметить, что по существовавшим тогда в России правилам дуэли тот, кто сделал вызов, не имел права стрелять в воздух, так как тогда поединок считался бы недействительным, то есть фарсом. А если бы Мартынов умышленно целился мимо, его сочли бы трусом. Но факты – вещь упрямая: Мартынов направил пистолет в сторону Лермонтова и спустил курок. Раскат грома и выстрел разорвали тишину практически одновременно. Лермонтов упал, и тут же полил дождь. Глебов подбежал к поэту первым и услышал его слова: «Миша, умираю». Следом, как рассказывал потом Н.П. Раевский, подошел Мартынов, «земно поклонился» и сказал: «Прости меня, Михаил Юрьевич». Мартынов позже говорил, что не хотел убивать и даже не целился. Однако пуля, выпущенная из его пистолета, прошла навылет, пробив сердце и легкое. Оставив умирающего Лермонтова с Глебовым под проливным дождем, Мартынов и Васильчиков верхом поскакали в город: Васильчиков искал доктора и повозку, а Мартынов, «никому ни слова не сказав, темнее ночи, к себе в комнату прошел».
М.П. Глебов свидетельствовал:
«Дуэлисты стрелялись за горой Машуком, верстах в четырех от города, на самой дороге, на расстоянии пятнадцати шагов, и сходились на барьер по данному мной знаку. <…> После первого выстрела, сделанного Мартыновым, Лермантов упал, будучи ранен в правый бок навылет, почему и не мог сделать своего выстрела».
Н.П. Раевский потом написал:
«Целый день дождь лил, так Машук весь туманом заволокло: в десяти шагах ничего не видать. Мартынов снял черкеску, а Михаил Юрьевич только сюртук расстегнул. Глебов просчитал до трех раз, и Мартынов выстрелил. Как дымок-то рассеялся, они и видят, что Михаил Юрьевич упал. Глебов первый подбежал к нему и видит, что как раз в правый бок и, руку задевши, навылет».
А потом Раевский говорил, что Мартынов после дуэли говорил всем, что «не хотел убить его, и в ногу, а не в грудь целил».
Между тем в Пятигорске распространился слух, что Лермонтов категорически отказался стрелять в Мартынова и разрядил свой пистолет в воздух. На это указывают многие источники: записи в «Дневниках» А.Я. Булгакова и Ю.Ф. Самарина, письма из Пятигорска и Москвы К.К. Любомирского, М.Н. Каткова, А.А. Кикина и др.
Полковник Александр Семенович Траскин, неоднократно принимавший участие в походах против горцев и имевший возможность первым допросить Глебова и Васильчикова, писал 17 июля командующему войсками Кавказской линии и Черноморской области Павлу Христофоровичу Граббе: