А вот как описывал князь Васильчиков характер Лермонтова:

«В Лермонтове (мы говорим о нем как о частном лице) было два человека: один добродушный для небольшого кружка ближайших своих друзей и для тех немногих лиц, к которым он имел особенное уважение, другой – заносчивый и задорный для всех прочих его знакомых».

Из напечатанных рассказов и данных военного суда известно в общих чертах, что причиной дуэли была ссора Лермонтова с отставным майором Мартыновым, одним из его давних знакомых, но бесспорных сведений о том, что же именно послужило предметом ссоры, кто из них двоих был неправ, до сих пор нет. Например, князь А.И. Васильчиков (один из непосредственных свидетелей дела) отвергает рассказы, обвинявшие Мартынова. Он пишет так:

«Глубокое уважение к памяти поэта и доброго товарища не увлечет меня до одностороннего обвинения того, кому, по собственному его выражению, злой рок судил быть убийцею Лермонтова».

Николай Мартынов родился в 1815 году, получил прекрасное образование, был человеком весьма начитанным и с ранней молодости писал стихи. Он почти одновременно с Лермонтовым поступил в Школу гвардейских подпрапорщиков, где все время учебы они были постоянными партнерами в фехтовании на эспадронах.

Воспитанники Школы каждую среду выпускали рукописный журнал «Школьная Заря», и в нем самое деятельное участие принимал Лермонтов (у него было прозвище «Маешка» – от Мауеих, горбатого и остроумного героя одного французского романа), рисовавший карикатуры и писавший стихи. Уже тогда Мартынов, отдавая должное таланту Лермонтова, говорил: «Если бы он не был великим писателем, то легко мог бы сделаться первоклассным живописцем». Творчество сблизило их настолько, что они стали близкими товарищами.

Если честно, то о характере Михаила Юрьевича Лермонтова в ту пору многие отзывались весьма нелестно.

Например, Александр Францевич Тиран, тоже учившийся в Школе гвардейских подпрапорщиков и постоянно подвергавшийся насмешкам Лермонтова за свою фамилию, писал о нем так:

«Мы любили Лермонтова и дорожили им; мы не понимали, но как-то чувствовали, что он может быть славою нашей и всей России; а между тем, приходилось ставить его в очень неприятные положения. Он был страх самолюбив и знал, что его все признают очень умным; вот и вообразит, что держит весь полк в руках, и начинает позволять себе порядочные дерзости, тут и приходилось его так цукнуть, что или дерись, или молчи. Ну, он обыкновенно обращал в шутку. А то время было очень щекотливое: мы любили друг друга, но жизнь была для нас копейка: раз за обедом подтрунивали над одним из наших, что с его ли фигурою ухаживать за дамами, а после обеда – дуэль…

Лермонтов был чрезвычайно талантлив, прекрасно рисовал и очень хорошо пел романсы, то есть не пел, а говорил их почти речитативом.

Но со всем тем был дурной человек: никогда ни про кого не отзовется хорошо; очернить имя какой-нибудь светской женщины, рассказать про нее небывалую историю, наговорить дерзостей – ему ничего не стоило. Не знаю, был ли он зол или просто забавлялся, как гибнут в омуте его сплетен, но он был умен, и бывало ночью, когда остановится у меня, говорит, говорит – свечку зажгу: не черт ли возле меня? Всегда смеялся над убеждениями, презирал тех, кто верит и способен иметь чувство…»

Лермонтов постоянно «тиранил» Тирана по очень простой причине: он был болезненно самолюбив и страшно бесился, когда его не приглашали на придворные былы. А вот А.Ф. Тирана приглашали, и за это ему доставалось: Лермонтов сочинял про него разные истории, рисовал карикатуры и раз даже написал целую поэму, в которой описывалась его смерть.

Поэт Е.А. Баратынский так писал о Лермонтове: «Человек, без сомнения, с большим талантом, но мне морально не понравился. Что-то нерадушное, московское».

А вот свидетельство Мартынова:

«Расскажу один случай, который происходил у меня на глазах, в нашей камере [комнате – Авт.], с двумя вновь поступившими в кавалергарды юнкерами. Это были Эммануил Нарышкин (сын известной красавицы Марьи Антоновны) и Уваров. Оба были воспитаны за границей; Нарышкин по-русски почти вовсе не умел говорить, Уваров тоже весьма плохо изъяснялся. Нарышкина Лермонтов прозвал «французом» и не давал ему житья; Уварову также была дана какая-то особенная кличка, которой не припомню. Как наступало время ложиться спать, Лермонтов собирал товарищей в своей камере; один на другого садились верхом; сидящий кавалерист покрывал и себя, и лошадь своею простыней, а в руке каждый всадник держал по стакану воды. Лермонтов называл это «Нумидийским эскадроном». Выждав, когда обреченные жертвы заснут, по данному сигналу эскадрон трогался с места в глубокой тишине, окружал постель несчастного, и, внезапно сорвав с него одеяло, каждый выливал на него свой стакан воды. Вслед за этим действием кавалерия трогалась с правой ноги в галоп обратно в свою камеру. Можно себе представить испуг и неприятное положение страдальца, вымоченного с головы до ног и не имеющего под рукой белья для перемены».

В те времена Мартынов оправдывал Лермонтова:

«Но зато – сколько юмора, сколько остроумия было у него в разговоре, сколько сарказма в его язвительных насмешках».

Знал бы он тогда, до чего доведет это «остроумие» его самого…

После Школы гвардейских подпрапорщиков пути Лермонтова и Мартынова разошлись: первый отправился 22 ноября 1834 года корнетом в Лейб-гвардии Гусарский полк, расквартированный в Царском Селе, а второй – в Кавалергардский полк. Но, бывая в Москве, Михаил обязательно навещал семейство Мартыновых. По свидетельству современников, он был влюблен в сестру Николая (юную Натали), но ее мать относилась к нему настороженно. В одном из писем она сообщала Николаю: «Лермонтов у нас чуть ли не каждый день. По правде сказать, я его не особенно люблю, у него слишком злой язык, и, хотя он выказывает полную дружбу к твоим сестрам, я уверена, что при первом случае он не пощадит и их… Слава Богу, он скоро уезжает, для меня его посещения неприятны».

Предстоящий отъезд, о котором сообщала Николаю Мартынову мать, – это была первая ссылка поэта – наказание за нашумевшее стихотворение «На смерть Пушкина».