И престарелый отец Дантеса приезжал из Франции, и валялся у Пушкина в ногах, и умолял отказаться от дуэли. <…> И общие знакомые его и Дантеса делали все, чтобы хотя бы смягчить условия дуэли – и Пушкин категорически отказывался. Вот как дьявол какой-то тащил его на Черную речку под эту пулю!»

Что касается барона Геккерена, то он несколько раз писал Пушкину, встречался с ним.

У Л.М. Аринштейна читаем:

«Геккерен-старший, улучив момент, подошел к Пушкину и попробовал завести разговор, что вот-де теперь, когда они стали родственниками, Пушкин, как он надеется, забудет прошлое и изменит отношение к Дантесу».

Но в ответ он получил письмо совершенно недопустимого в общении между людьми благородного происхождения содержания:

«Поединка мне уже недостаточно, <…> и каков бы ни был его исход, я не почту себя достаточно отмщенным ни смертью вашего сына, ни его женитьбой. <…> Я хочу, чтобы вы дали себе труд самому найти основания, которые были бы достаточны, чтобы побудить меня не плюнуть вам в лицо».

Софья Карамзина, хорошая знакомая поэта и дочь выдающегося историка Н.М. Карамзина, в своем письме к брату писала:

«Пушкин скрежещет зубами и напускает на себя свое обычное выражение тигра».

Он, кстати сказать, не пожелал присутствовать на венчании Дантеса и Екатерины Гончаровой.

Л.М. Аринштейн делает вывод:

«Между Пушкиным и Дантесом накопилась такая масса отрицательной энергии, что отдельные фразы уже переставали иметь значение. Взрыв был неминуем».

При этом многие отказывались понимать, как сейчас говорят, «упертость» Пушкина. Даже император, которому, естественно, доложили о трагическом исходе дуэли, написал своему брату:

«С тех пор, как Дантес женился на сестре жены Пушкина, <…> надо было надеяться, что дело заглушено. <…> Но последний повод к дуэли… <…> никто его не постигает».

Ну, а о том, что произошло дальше, виконт д’Аршиак пишет в письме к князю Вяземскому так:

«В четыре часа прибыли мы на место дуэли. Весьма сильный ветер, бывший в то время, принудил нас искать прикрытия в небольшом сосновом леску. Глубокий снег мешал противникам, почему мы были вынуждены прорыть тропинку в двадцать шагов, на концах которой они стали. Когда барьеры были назначены шинелями и пистолеты взяты каждым из противников, подполковник Данзас [секундант со стороны Пушкина – Авт.] дал сигнал поднятием шляпы. Пушкин в то же время стал у барьера своего. Когда барон Геккерен сделал четыре шага из пяти, которые ему оставались до барьера, оба соперники приготовились стрелять. Спустя несколько минут раздался выстрел, и раненый Пушкин упал лицом к земле на шинель, которая была вместо барьера, и оставался без движения. Но когда секунданты приблизились, он, до половины приподнявшись, сказал: «Погодите». Оружие, которое он имел в руке, было покрыто снегом, и потому он взял другое. Я бы мог на это сделать возражение, но знак барона Геккерена меня остановил. Пушкин, опершись левою рукою в землю, прицелился твердою рукою и выстрелил, оставаясь неподвижным. После выстрела барон Геккерен был ранен и также упал. Рана Пушкина была слишком сильна, чтобы продолжать дело – оно было кончено. Снова упавши после выстрела, он имел раза два обмороки и несколько минут замешательство в мыслях, но вскоре совершенно пришел в чувства и более их не терял. В санях, будучи сильно потрясаем во время переезда более половины версты по самой дурной дороге, он мучился, не жалуясь. Барон Геккерен с моим пособием дошел до своих саней, в которых он ждал, пока совершилась переноска его соперника для того, чтобы я мог проводить его до Петербурга. В продолжение всего этого дела спокойствие, хладнокровие и благородство с обеих сторон были совершенны».

Уточним, что условия дуэли были следующие: приехать соперникам в начале пятого часа пополудни, стреляться на пистолетах, расстояние между соперниками назначить в двадцать шагов – с тем, чтобы каждый мог делать пять шагов и подойти к барьеру, означенному шинелями секундантов. Плюс постановили никому не давать преимущества первого выстрела, но чтобы каждый сделал по одному выстрелу когда угодно на означенных пяти шагах до барьера. Плюс, в случае промахов с обеих сторон, все начать снова на тех же условиях.

Рассказывают также, что слова Пушкина, когда он поднялся, опершись левой рукою, были следующие:

– Погодите, я чувствую еще себя в силах сделать мой выстрел.

Тогда действительно ему подали другой пистолет в обмен того, что был у него в руке, и ствол которого набился снегом при падении раненого.

После этого Дантес стал на своем месте правым боком вперед, прикрывши грудь рукой. Пушкин своим выстрелом ранил его в руку, отчего Дантес упал. Пушкин же, бросив свой пистолет в сторону, сказал: