Папа пропустил его слова мимо ушей.

– Вот, держи, – сказал он и сунул в тощие руки Сэла железный фонарь. – И только попробуй уронить.

Мамино участие в походе заключалось лишь в том, что каждое утро она приносила нам на завтрак бекон, сосиски и свежее молоко, с которым папа пил чай. Пока она шла по лесу, еще вне поля нашего зрения, мы слышали, как она напевает себе под нос, а потом она появлялась из-за ветвей с сумкой-холодильником через плечо. Сэл тут же бросался к ней. Она выгружала из сумки еду, предусмотрительно разложив дома мясо по жестяным контейнерам, чтобы папа не вышел из себя при виде пластика, столь выбивавшегося из всей стилистики нашего похода, забирала грязную посуду и уходила домой.

– Может, останешься? – канючил Сэл всякий раз. – Хотя бы на завтрак!

Мама бросала взгляд на папу, который в это время подбрасывал ветки в костер или изучал карту, а потом целовала Сэла в лоб и говорила:

– Мне надо домой. Дела ждут. Повеселитесь-ка без меня, мальчики!

Потом она уходила, и мы вновь оставались втроем.

В тот раз папа учил нас разжигать костер.

Каждый должен был отыскать чуть изогнутую ветвь платана и связать ее концы шнурком, чтобы получился лук. Потом папа показал нам, как вырезать дощечку для розжига и углубление в ней, о которое потом будет тереться трут. Повертев лук от силы минут пять, Сэл начал жаловаться.

– Нужно подождать, – заверил нас папа. – Ругаться на огонь нет смысла. Он ждет своего часа. Все зависит от твоей сноровки и мастерства – словом, от тебя одного. Если ты все правильно вырезал, если трения достаточно, то искра вспыхнет. Причина и следствие, помнишь? Но нужно время.

Сэл сдался. И отправился к ручью смотреть на рыбок.

Еще через пятнадцать минут вращений лука моя дощечка наконец задымилась.

– Смотрите! Смотрите! – закричал я.

– Ну, что я тебе говорил? – сказал папа, похлопав меня по спине.

Уж не знаю, почему Сэл не приходил от всего этого в особый восторг. Мы с ним оба тогда обожали «Швейцарского Робинзона», особенно сцены, где герои строили домик на дереве и бились с пиратами. Мы каждый день после школы играли в саду, представляя, что сооружаем лагерь и охотимся за дикими кроликами к ужину. И Сэл в этих играх всегда лидировал.

Но в те выходные он без конца охал, вздыхал и ныл, что ему страшно скучно. И когда он отравился водой из ручья, нам ничего не оставалось, кроме как пораньше сняться с места и вернуться домой.

Вещи несли только мы с папой. Увидев, как мы плетемся по саду, мама выскочила нам навстречу и обняла Сэла, а потом уложила его в постель и стала гладить по голове. Время от времени его тошнило в тазик. Папа убрал снаряжение в гараж и засел в доме с газетой.

Никто и не вспомнил о том, что я разжег костер.

Я сорвал пластмассовые бусины с одного из маминых дешевых ожерелий, а из веревочки, на которую они были нанизаны, смастерил тетиву. На моей памяти она это украшение, очень похожее на те, которые Мадонна наматывала на запястья, никогда не носила. Я не видел на ней этой вещицы, и именно поэтому мне ничего не стоило ее уничтожить, причем по собственной воле. Казалось, что она ей и вовсе никогда не принадлежала.

Я изготовил трут и дощечку с помощью перочинного ножика, висевшего на моей связке ключей. Папа всегда называл его «швейцарским армейским». Видимо, слово «перочинный» звучало по его меркам слишком уж скромно и незначительно, а вот отсылка к военному миру давала повод вспомнить армейскую службу. Дни, когда он ощущал себя чем-то большим, чем мы.