Советские источники 1920-х годов продолжали упоминать о женских прозвищах и переодеваниях, имевших место время от времени, хотя, конечно, все эти практики, очевидно, были частью закрытых мероприятий, происходивших в частных пространствах. Количество дискуссий о мужском женоподобии в психиатрической литературе уменьшилось к концу 1920-х годов. Среди матросов, арестованных в Петрограде на «педерастической вечеринке» в 1921 году, были двое, известные в своем кругу под прозвищами Зоя и Вяльцева. Последнее, судя по имени и модному образу, в которых предстал матрос, было оммажем знаменитой эстрадной певице, «несравненной» Анастасии Вяльцевой, чья слава помогла изменить подход к знаменитости как к коммерческому бренду в России и подарила ей массу фанатичных поклонников. Другие арестованные тем вечером и позже допрошенные были все как один красноармейцы, любившие облачаться в женское платье и, несмотря на нищету, имевшие женские вещи[184]. Вышеупомянутый мужчина-проститут П. якобы хвастался, что на дореволюционных вечеринках в Москве он обряжался украинской крестьянкой. При этом он почти ничего не сказал о проявлениях женоподобия или переодеваниях в послереволюционной гомосексуальной жизни. На заре советской эпохи нищета и страх репрессий, ожидавших тех, кто появлялся на публике в ярком образе, резко уменьшили экстравагантное женоподобие гомосексуалов-мужчин.

В конце XIX столетия гомосексуальная субкультура России создала собственный словарь для общения внутри сообщества. Некоторые выражения представляли собой эвфемизмы, ничего не говорящие непосвященным, – например, фраза «наш круг» (которую, как говорят, в 1898 году использовала одна петербургская мелкопоместная дворянка, любившая женщин) подразумевала принадлежность, не вдаваясь в детали[185]. Применительно к мужчинам термин «тетки» был в широком употреблении как в субкультурной среде, так и просто в различных слоях общества. Он был частично заимствованным. Во Франции середины XIX века мужчин-проститутов называли tante («тетка»), а к концу столетия это слово появилось в печати и служило уже для обозначения всех гомосексуалов[186]. Русский вариант французского tante был введен в обращение петербургским врачом Владиславом Мержеевским в его руководстве «Судебная гинекология» (1878)[187]. Через десять лет П. И. Чайковский уже употреблял это слово в дневнике в более общем втором смысле – с оттенком прихорашивания и сексуализации (близком современному англоамериканскому сленговому queen)[188].

Анонимный осведомитель о петербургских «тетках» конца 1880-х – начала 1890-х годов расширил диапазон значения этого слова и стал именовать им клиентов мужчин-проститутов[189]. Осведомитель указывал на разницу между «порочностью» «теток», которая была «результат[ом] полового пресыщения» и отвращения к женщинам, с одной стороны, и беспринципной «педерастией» «неимущих, молодых <…> жертв, служащих для удовлетворения» теток, с другой[190]. С этой точки зрения «тетки» представляли собой состоятельных господ, склонявших своих жертв деньгами и роскошью к сексуальным действиям, которые те при любом другом раскладе нашли бы омерзительными. Маловероятно, что все партнеры «теток» питали отвращение к однополым действиям. Без сомнения, ситуация была такой же, как с извозчиками Медведева («<…> были и такие, что за удовольствие так соглашались» и не просили платы). Классовая принадлежность подопечных «теток» также остается неясной, хотя большинство источников свидетельствует, что объектами «эксплуатации» «теток» были молодые мужчины, только что приехавшие из деревни, ученики в мастерских или в торговых заведениях, бездомные, учащиеся, солдаты или матросы. Вращаясь в гомосексуальной субкультуре, эти юноши и мужчины переходили из разряда «продажных катамитов» в стареющих «теток». Лишь надежда на достижение материального достатка могла немного подсластить такую малоприятную перспективу. Благосклонный патрон мог предложить молодому «педерасту за деньги» покинуть рынок секса и сформировать своего рода партнерство. А те, кто имел постоянный род занятий (например, военные рекруты) и лишь время от времени занимался мужской проституцией, как правило, сворачивали свой промысел с возрастом (когда уже не поступали предложения) или когда по службе их переводили из города[191]. В отличие от «теток», персона которых была весьма заметна, мальчики и мужчины, продававшие половые услуги, не получили устойчивого субкультурного прозвища на русском языке. Это красноречивое молчание может свидетельствовать об изменчивости их роли. Оно также подчеркивает беспокойство, которое вызывала маскулинная секс-торговля, и то, что вовлеченные в нее мужчины считали необходимым скрывать свои занятия. Люди вне этой сферы называли этих сексуально доступных мужчин «педерастами-проститутами», «продажными катамитами», и (позднее) «гомосексуалистами». Но видимое нежелание этих мужчин называть себя каким-либо образом подчеркивает их желание сохранить маскулинную респектабельность, что было возможно только при условии сохранения в тайне их половой активности.

Маскулинный облик этих юношей и мужчин играл роль эротической приманки и притягивал взоры сексуальных диссидентов. В отличие от женоподобных «теток», солдаты, матросы и учащиеся, рыскавшие по гомосексуальному подполью Петербурга, были одеты в официальные униформы, воплощавшие образцовую маскулинность. Их одеяние вынуждало их следовать общепринятым стандартам самоконтроля и воздержания; тем не менее военные и студенты нашли его удобной и привлекательной маскировкой для своего участия в субкультуре. С такой униформой, выражавшей идеализированную мужественность, был связан другой субкультурный образ, популярный в обеих столицах, – «женоненавистник». «Балы женоненавистников», куда некоторые мужчины приходили в дрэг-образах (т. е. переодетые в женщин – Прим. пер. и ред. нового издания (Т. К.)), проходили в Москве до 1914 года. После ареста в 1921 году на «вечеринке педерастов» матрос из Петрограда показал, что он наслаждался сексом с мужчинами, «особенно с „женоненавистниками“, которые отнюдь не стремились представить себя женщинами»[192]. Термин был, по-видимому, придуман в знак маскулинистской солидарности и отражал неприятие женоподобия. Возможно, он был призван снять отсылки к деревне, вызываемые ярлыком «тетка»[193].

Взаимоотношения между этими типами персонажей – «тетками», «педерастами за деньги» и «женоненавистниками» – остаются неясными из-за отрывочности имеющихся источников. Все эти типы уходят корнями в традиционный иерархический мир эроса между мужчинами. Они были общественными масками модерной гомосексуальной субкультуры[194]. Однако в те времена субкультура не ограничивалась только общественной территорией. Некоторые мужчины, обладавшие средствами, чтобы снять или купить квартиры или дома, организовывали там «домашнее партнерство» с лицами собственного пола. Другие использовали частные квартиры для организации встреч, создавая необходимые условия для общения и полового контакта. Недоброжелатели утверждали, что такие вечеринки могли приносить хозяевам помещений заработок от сводничества или продажи алкоголя. Тем не менее эти встречи, подчас роскошно организованные, связывали участников эмоциональными и романтическими узами, которые усиливали формирование общей идентичности на основе сексуального предпочтения.

У меня практически нет данных о «домашнем партнерстве» между мужчинами из низших классов, что объясняется перенаселенностью и нищенскими условиями жизни в домах, где жили рабочие. В учебнике по психологии пола, вышедшем в 1909 году, один психиатр описывал быт петербургской мужской пары из рабочего класса:

Гомосексуалы, принадлежавшие к среднему классу или аристократии, могли обустраивать более изысканные условия для своих идентичностей и партнерств за закрытыми дверями. В 1908 году полный сарказма критик «гомосексуального Петербурга» описывал номер в гостинице, постояльцем которого был «сознательный и убежденный сторонник однополой любви». На письменном столе этого «сторонника» лежала коллекция порнографических карточек, «где во всех видах и положениях иллюстрируется гомосексуальная любовь», а на стене висел «большой фотографический портрет голого кучера». Шкафы были забиты «сочинения[ми] избранных авторов вроде г. Кузьмина» (sic!). «Фарфоровыя статуэтки и разнообразныя вещицы на этажерках кричат о том же – словом, комната светскаго и просвещеннаго гомосексуалиста напоминает собою маленький гомосексуальный музей»[196].

Полный благородного негодования обличитель петербургских «теток» конца 1880-х – начала 1890-х годов описал (в деталях, свидетельствующих, что все происходило у него на глазах) «бал», вылившийся в «страшную, возмутительную оргию» на дому у богатой «тетки». На этом вечере по случаю новоселья богатого хозяина «в одной роскошно убранной квартире почти в центре города» гости танцевали и пили до четырех часов утра, когда им был подан «роскошный ужин». Хозяин и несколько гостей «были в дамских платьях». После ужина некоторые «мужчины-дамы» разделись догола и продолжили танцевать, в то время как группы пьяных мужчин занимались сексуальными действиями в «кабинете на роскошной турецкой мебели». «Прислугою на таких вечерах обыкновенно не стесняются, – писал очевидец, – потому что она подобрана из своих». Далее автор свидетельствует, что некий среднего достатка житель города был «сводней», поставлявшей «богатым теткам» «мальчишек, солдат и дворников». Квартира этого предприимчивого человека была хорошо известна молодым людям, оплачивавшим услуги «сводни», лишь бы проникнуть в круг высокопоставленных «теток»[197].

Несмотря на постоянно возраставшие трудности по сохранению контроля над частными пространствами в советскую эпоху, гомосексуалы находили возможность встречаться время от времени либо на дому, либо в получастных помещениях (залах, кабаре). На вечерах, маскарадах и представлениях артистов собиралось множество мужчин. Здесь они знакомились и устанавливали половые контакты. Сравнительная открытость гомосексуальных увеселительных мероприятий быстро сошла на нет после Гражданской войны, но некоторые источники намекают на то, что они продолжались, пусть и в более закрытом формате. Наибольшее количество отчетов о такого рода собраниях касается субкультуры Петрограда/Ленинграда, где традиция популярных частных гомосексуальных «ассамблей» была развита в наибольшей степени.

Детальные описания организованных (возможно, даже с коммерческой подоплекой) частных собраний мужчин-гомосексуалов в советское время можно найти в статьях психиатра В. М. Бехтерева. Говоря о «половых извращениях», он, в частности, упоминал милицейский рейд на «клуб педерастов» 15 января 1921 года[198]. В тот вечер было арестовано девяносто пять человек на квартире «отца милиционера сводно-боевого отряда». Сам милиционер, как некоторые говорили на допросе, «обещал интересный вечер с барышнями»[199]. Это собрание было одним из многих, на которых тот милиционер присутствовал и которые впоследствии сам же организовывал. Агент, указанный как Ш., сообщил, что несколько подобных «вечеринок» (для «педерастов») состоялось на частных квартирах под Петроградом[200]. Из изложения Бехтеревым слов Ш. неясно, кто выступал организатором этих «вечеринок». Однако знаменитый психиатр писал, что «сам агент Ш. устраивал также несколько раз вечера, „чтобы узнать их мнения“»[201]. Один арестованный матрос «заявил, что вечеринки устраивались в месяц раза два; бывал на нескольких вечеринках; узнавал от знакомых; на вечеринках бывали всегда одни и те же лица». Основной причиной интереса милиции к таким мероприятиям было, по-видимому, присутствие на них большого числа солдат и матросов.

Красноармеец Б., арестованный во время означенного выше рейда, поведал:

Костюмы были не только свадебные, танцы не были шумными и не представляли собой оргию. Другой гость сообщил:

Тем не менее эта вечеринка была не просто маскарадом, но недвусмысленно организована, чтобы свести вместе мужчин, ищущих секса с мужчинами[202]. Один матрос пояснил, что «во время вечеринок устраивалась летучая почта», которая позволяла мужчинам посылать записки тем, кто им приглянулся. Матрос рассказывал, что получал письма следующего содержания: «Вы мне нравитесь», «Желаю с вами познакомиться». Другой моряк, Андрей К., служивший на миноносце, признавал, что он ясно понимал сексуально окрашенную природу этих компаний:

Однополый характер этой вечеринки не ограничился одними лишь летучими посланиями, улыбками и взглядами. Бехтерев опросил милиционеров, производивших аресты, которые заявили ему, что в камере «двое из числа арестованных поглаживали друг друга по спине и рукам и целовались <…> – это был военмор с транспорта „Камы“ и гр<ажданин> А. П. П.». На вопрос Бехтерева задержанный П. ответил, что «действительно военмор Ч. целовал меня в щеку, причины не знаю, думаю, что я ему понравился»[203].

Беседы Бехтерева с арестованными мужчинами указывают на следующее: некоторые из них утверждали, что были приглашены «случайно», но другие знали, что идут на «вечеринку педерастов». «Третьи же удостоверяли, что случайных посетителей быть не могло». Некоторые признавали, что многих из гостей встречали и на предыдущих собраниях. Красноармеец Б. и его «партнер», регулярно посещавшие эти вечеринки, заявили, что «все бывшие на вечеринке в той или иной форме знакомы»[204]. В дневнике Кузмина содержатся лаконичные, но наводящие на размышления записи о том, что одна такая вечеринка и ее несчастливый конец произвели большое впечатление на круг его гомосексуальных друзей. Партнер Кузмина Юрий Юркун вернулся домой поздним вечером того дня и «рассказывал о маскарадных впечатлениях». На следующий день в его квартире «все еще полно рассказами о маскараде», которые вели пришедшие к ним гости[205]. Эти вечеринки с переодеванием, флиртом и танцами, пародиями на «обычную» свадьбу и обоготворением военных – живое выражение богатой гомосексуальной субкультуры Петербурга, унаследованной от царского времени.

Лишь малое число упоминаний о вечеринках, маскарадах и подобного рода увеселениях встречается в источниках конца 1920-х годов, наполненных в основном судебно-психиатрическими текстами, которые мало симпатизировали этим практикам. Пациент доктора Белоусова, мужчина-проститут П., не упоминал о крупных вечеринках в послереволюционное время, хотя, по его словам, за период с 1925 по 1927 год он видел и узнавал в Москве тысячи гомосексуалов и встречался с ними[206]. Кроме того, П. рассказал, что он путешествовал по городам Советского Союза с «рекомендательными письмами» к «своим людям» в дальних городах, которые «принимали его как друга и оставляли ночевать» (обычно ожидая взамен сексуальных услуг). В каждом городе после первого контакта он обзаводился широким кругом знакомств, и всегда находился какой-нибудь «старик пятидесяти лет», готовый приютить хоть бы и на месяц[207]. Ленинградский гомосексуал Сергей Е. рассказал доктору, как в 1923 году «случайно» встретил в Петрограде человека таких же наклонностей: «Он ввел меня в круг „таких“ людей. С этого момента началась новая эпоха моей жизни». После года, отданного «эротическим радостям и соблазнам», он встретил человека, которого полюбил, и они стали жить вместе[208]. В одном судебном деле 1935 года о мужеложстве упоминалась квартира, в которой «гражданин по имени Петр и по кличке Баронесса [открыл] целый пригон гомосексуалистов, где много пили и веселились»[209]. Частные, организованные гомосексуалами и для них, как представляется, веселые, пусть с «осторожной общительностью», вечеринки фигурируют в судебных делах вплоть до 1941 года[210]. Эти мужчины имели, по-видимому, какой-то надежный доступ к частным квартирам и, если ситуация благоприятствовала и могла быть контролируема, готовы были предоставить их в распоряжение других.