Аскона и Монте Верита

Я упомянул, что Макс Вебер столкнулся с Эльзой Яффе в Асконе – курортном местечке на юге Швейцарии на берегу озера Лаго Маджоре. Зачем Вебер ездил в Аскону, ведь это не особо выдающийся по природным условиям курорт, а Вебер привык к великолепию Италии и Лазурного берега. Аскона прославилась другим. Над городком возвышается не очень-то великая гора, скорее большой холм, называемый Монте Веритá, что означает гора истины. Имя горы сыграло не последнюю роль в том, что это живописное место было облюбовано в первые два десятилетия ХХ в. контркультурными группами европейских радикалов, экстремистов и других девиантов, слетавшихся к «мистической горе» как мотыльки на свет. Я употребил всем понятное, но не совсем точное слово «девианты». Есть более подходящий, но, на мой взгляд, не имеющий аналога в русском языке немецкий термин «аусштайгер» (Aussteiger). В буквальном переводе это «тот, кто вышел или выходит, вышедший, выходящий». В важном для нас смысле это те люди, которые вышли из потока общей жизни, отвергли общепринятые нормы и способы поведения и решили жить иначе. С одной стороны, конечно, это следствие протеста против идейного и морального давления общества, погони за прибылью и карьерой, бесконечного потребления и конформизма, уничтожения природной среды и даже уничтожения человеческой природы как таковой. С другой стороны, это продукт всегда свойственного художникам, артистам, философам и вообще творческим людям, начиная, скажем, с переселившегося в бочку Диогена, стремления к исключительному, ни на что другое не похожему способу самовыражения. В Асконе сначала появились разнообразные по своим идейным корням группы натуристов, потом – анархистские коммуны, разные по своим идейным платформам. Насельников и гостей Асконы из разряда «аусштайгеров» (там ведь было и свое постоянное крестьянское и бюргерское население) можно условно разделить на три группы. Первая – экологисты и натуристы. Это те, кто хотел по разным причинам возвратиться к чистоте природного существования: вегетарианцы, сторонники ЗОЖ, натуристы (нудисты) и т. п. Они жили коммунами, поселялись в хижинах, которые строили сами из чего-то там и палок, ходили иногда совершенно голыми, возделывали свой огород и питались своими же морковками и щавелем. Вторая группа – ищущие внутреннего преображения и освобождения. Это приверженцы разных экзотических, чаще всего восточных культов, практиковавшие разные столь же экзотические формы освобождения, оргии например. И третья – т е, кто желал освобождения не только своего, персонального, но освобождения всего человечества. Это анархисты десятка школ и ветвей и множество других экстремистов и утопистов.

В 10-е гг. ХХ в. Аскона становится модным местом в богемных и даже интеллектуальных кругах Европы, трудно даже назвать кого-то из тогдашних духовных вождей и властителей дум, кто не отметился бы подъемом на Монте Верита. Там были Герман Гессе, Франц Кафка, Айседора Дункан, Алексей Явленский, К. Г. Юнг (называю имена наугад не по важности и не по порядку появления в Асконе) и многие другие. В близлежащем Локарно каждый год отдыхал Кропоткин. Там бывали Ленин и Троцкий. Для «швабингитов» (то есть швабингской богемы) Аскона стала своего рода летней резиденцией. Ну и, конечно, знаменитый социолог Макс Вебер удостоил Аскону визитом. Он приезжал в Аскону дважды – в 1913 и 1914 гг.

Для германских анархистов вообще и для швабингитов в частности Аскону и Монте Верита открыл поэт Эрих Мюзам, который был близким другом и единомышленником Отто Гросса, переехавшего из Мюнхена в Аскону в 1910 г. Гросс считал, что Аскона – лучшее место для того, чтобы организовать там анархистскую школу (летнюю школу, сказали бы мы сейчас), где учить студентов распознавать модели патриархального авторитаризма и порождаемые ими невротические комплексы, пронизывающие западную цивилизацию. Мартин Грин рассказывает, ссылаясь на мемуары свидетелей и участников тамошних мероприятий[40], что Гросс арендовал пустой амбар и устраивал там наркотические и сексуальные оргии, что вызывало негодование местных жителей. Оргии имели своей целью самораскрытие их участников, когда люди на пути освобождения первым делом разрушают собственные внутренние запреты. Кроме того, проводились ритуалы культа Астарты, уничтоженного когда-то ревнивыми иудейскими пророками. В конце концов, местные власти по просьбам жителей закрыли это безобразие. Хотя не понятно, почему это произошло, ведь разрушение внутренних запретов проводилось не на виду у жителей, которые в Асконе и так должны были привыкнуть если не к жрецам Астарты, то к голым натуристам, которые по тем временам тоже были еще изрядной экзотикой. Современники говорили, что представителей власти на Гросса натравили из зависти ортодоксальные фрейдисты. Кроме того, возникли серьезные проблемы из-за того, что приезжие анархисты стали воровать у постоянных жителей; кражи превратились в эпидемию, а украденные продукты, в частности сахарин, контрабандой переправляли в Австрию. Важно, что это были часто не просто систематические, но и идеологически обоснованные кражи. Во многих изводах анархизма преступность считалась предтечей революции, приближающей последнюю, поэтому организовывались настоящие преступные группы, совершавшие бандитские налеты и ограбления. Но и это еще не все. Гросса допрашивали из-за самоубийства его любовницы Софи Бенц, которая приняла яд, данный ей Гроссом. И это был не первый случай. Еще в начале 1906 г. в Мюнхене Отто дал яд другой своей подруге – Лотте Шатемер. Для него это был вынужденный шаг – он старался избавить подругу от других, страшных способов самоубийства, и лишь после того, как она отказалась ехать с ним в Грац в психиатрическую клинику. Утверждают, что ему удалось избежать наказания только благодаря влиянию отца, который заставил его самого прибегнуть к помощи психиатров. Тогда-то доктор Штекель, о котором мы уже говорили (с. 160), признал у него сильный невроз, а К. Г. Юнг позже – шизофрению. Собственно говоря, все это и стало тем основанием, по которому начал действовать отец – Ханс Гросс, добившийся, как уже говорилось, депортации сына в Австрию и помещения его в психиатрическую клинику. На защиту Отто Гросса от сатрапа-отца поднялись свободные умы Европы, добившиеся его освобождения. И нет повода для гордости в том, что это произошло не без участия Макса Вебера. Конечно, Макс, как мы уже видели, не был ни другом, ни единомышленником Отто Гросса, не был он и светским адвокатом, стремящимся оказаться в центре любого судебного скандала. Он, скорее всего, с удовольствием остался бы в стороне от этого процесса. Но его ведь просили о помощи и Марианна, и Эльза, и жена Отто Гросса Фрида, которая тоже была в прошлом его студенткой во Фрайбурге.

Его визит в Аскону в 1913 г. преследовал две цели. Прежде всего Фрида просила ей помочь, потому что Ханс Гросс, отец Отто, теперь уже ее бывшего мужа, вознамерился по суду отобрать у нее ребенка – сына Отто Гросса Петера. (По странной причуде оба сына Отто Гросса – от жены Фриды и от ее подруги Эльзы, родившиеся с разницей в несколько месяцев, получили имя Петер.) В общем-то Ханса Гросса можно было понять – он пытался спасти своего внука от его родителей. Отец Петера, Отто Гросс, был пока что в психиатрической больнице, мать, Фрида Гросс, жила в Асконе со своим другом швейцарским анархистом Эрнстом Фриком. Но именно в этот самый важный момент Фрик находился в тюрьме, будучи осужден на 12 месяцев заключения за демонстративный взрыв бомбы в Цюрихе у полицейского участка, где сидел арестованный русский анархист. Фрик вроде бы случайный человек в нашем рассказе. Но если присмотреться, это не совсем так – он связан со многими нашими героями и показывает их в определенном свете, иллюстрируя как ситуацию героев, так и обстановку, в частности духовную, эпохи. Фрик был одним из учеников Отто Гросса, Фрика в качестве любовника рекомендовал своей жене Фриде сам Отто Гросс, сказав, что Фрик лучше, чем он, Гросс, соответствует ее эротическим потребностям, а до Фриды Гросс любовницей Фрика была уже упоминавшаяся Фрида Уикли, также довольно часто наезжавшая в Аскону. Приезжала она туда и позже, став женой Дэвида Лоуренса, уже вместе с мужем. Фрик был членом анархистской группы, называемой «Группа Аскона», с тайными филиалами во многих крупных городах Европы, в ней также участвовали и писатели, например Генрих Манн, Карл Вольфскель и другие швабингиты. Группа впоследствии принимала участие в мюнхенской революции 1919 г. Все это напоминает знаменитую в свое время пьесу «Хоровод» Артура Шницлера. Но только Шницлер изображает эротический хоровод, где герои меняются партнерами и местами друг с другом и женщины ходят по кругу от одного мужчины к другому, а у нас здесь получается эротико-политический или сексуально-политический хоровод, где секс и политика постоянно вместе и меняются местами и участниками. Это было еще лучше видно в период Мюнхенской революции, о которой применительно к месту Вебера в ней мы расскажем далее.

Другая цель приезда Вебера в Аскону, помимо оказания юридической помощи Фриде Гросс, состояла в том, чтобы приобщиться к новейшим методикам здорового образа жизни, в частности правильного питания, поскольку он находил, что набирает вес и неплохо было бы похудеть. Как следует из разных источников, помощь Фриде оказалась действенной, а телесного улучшения не произошло. Но была и третья возможная цель. Макс Вебер в эти годы без Эльзы постоянно пытался осмыслить и определить место эротики в жизни, в частности и прежде всего в своей собственной. Он был по своей природе исследователем социальной жизни, а в силу этой своей природы с особым интересом относился к жизни пола. Этого, наверное, не было бы, если бы не болезнь. Он осознавал свою сексуальную ограниченность как препятствие, как преграду на пути к полноценной жизни, и стремление к преодолению было основанием исследования эротики в ее, так сказать, естественной жизненной среде. Если бы не это, он, наверное, так и остался бы жестким рационалистом и ригористическим моралистом, каким был в свою фрайбургскую пору, еще до болезни, и не добрался бы до «учения о любви», как оно сформулировано в «Промежуточном рассмотрении» (см. гл. 7). В этом смысле Аскона выглядит для него объектом заинтересованного наблюдения.

Весной 1914 г. он повторил визит в Аскону, снова пробыв там около месяца. Кто-то даже высказывал подозрение, что у Макса Вебера случилось в Асконе романтическое приключение, тем более что там в эту пору пребывали многие швабингские «волшебницы» и «богини», как, например, писательница графиня Франциска фон Ревентлов, о которой мы уже упоминали и которая, по слухам, испытывала тогда финансовые затруднения. Вебер помогал также и ей – советовал, как ее сыну выйти из германского подданства, чтобы избежать военной обязанности. По просьбе Вебера Марианна даже послала ей триста марок. Поскольку было известно, что несколько раньше Эдгар Яффе передал ей еще более крупную сумму в возмещение, как говорили, «любовных услуг» (с. 163), ничего нет странного в том, что Марианна забеспокоилась и второй визит в Аскону супруги предприняли вместе. Марианна пробыла тогда в Асконе пару дней и уехала в Цюрих по делам Союза женских организаций. Вместе с Марианной беспокоилась о жизни Вебера в Асконе новая гейдельбергская подруга четы Вебер молодая швейцарская пианистка Мина Тоблер.

Пианистка

Мина Тоблер сблизилась с кругом Вебера летом 1909 г. Ее привел философ Эмиль Ласк. В гейдельбергской ученой среде Ласк слыл идеологом и практиком свободной любви. Молодой красавец с усами, как у Ницше, имел огромный успех у женской половины профессорского сословия. В частности, его роман с Линой – женой профессора Радбруха (впоследствии классика правовой мысли и министра юстиции Веймарской республики) привел к распаду семьи профессора, что, конечно, вызвало бурные споры и обсуждения в кругах академической общественности. Ригористы, в том числе Ясперс, требовали исключить Ласка из числа рукопожатных. Интересно, что Вебер, теперь уже значительно более толерантный, чем раньше, не примкнул к ригористам. Радкау намекает, что романтической жертвой Ласка оказалась даже Марианна Вебер. Вместе они были в Энгадине в Швейцарии, а еще раньше, как писала Марианна Елене, «мы встречались в Риме, когда Макс был болен» (R, 484). Ласк был убит на войне в 1915 г., тогда же было написано цитируемое письмо. Ради полноты информации нужно сказать, что биографы Марианны считают это предположение необоснованным. Продолжим о Мине Тоблер. Семья Мины владела школой с интернатом в Цюрихе. Музыкально одаренная девушка училась музыке в Лейпциге, Брюсселе и Берлине и, завершив обучение, приехала в Гейдельберг, где тогда, работая ассистентом в университетской детской клинике, завершал медицинское образование ее брат Людвиг. Она могла стать учителем музыки в одной из гимназий или общеобразовательных или музыкальных школ, но выбрала путь представительницы свободных профессий – пианистки, аккомпаниатора. Через брата она смогла сблизиться с академической средой, а свободная профессия повышает шансы свободной любви. Во всяком случае, прелестная музыкантша не избежала внимания любвеобильного Ласка, который привел ее в дом Веберов на одно из собраний кружка «Эранос».

Как пишет Кеслер, Мина попала в опасное место. Макс Вебер тогда оставался крайне проблемным, нестабильным и в психологическом смысле достаточно опасным для окружающих персонажем. Кеслер составляет целый список причин, а потом и следующих из них опасностей. Будучи уже давно больным, Вебер часто оказывается вызывающе прямым и даже скандальным в глазах окружающих человеком. Я показывал это на примере его сражений с Руге и Кохом (с. 48). Достигнув вполне зрелого возраста, он не в состоянии создать для семьи устойчивый финансовый базис существования. Будучи уже двадцать лет женат, Вебер не имеет детей, что заставляет многих сомневаться в его мужественности. Его ночные демоны, которые время от времени продолжают являться, и связанные с ними поллюции были, возможно, ничем иным, как результатом самоудовлетворения, полагает Кеслер. Последнее, впрочем, весьма популярное во времена Вебера объяснение неврологических и психиатрических проблем (с. 97). Но дальше у Кеслера следует очень серьезный вывод. «Мамин сын – так он характеризует Вебера, – порождает проблемы идентичности, создает сексуальный вакуум и распространяет эмоциональный холод, что угрожает всем, кто к нему приближается» (DK, 691). Первыми жертвами этой напасти, продолжает он, еще в далеком прошлом стали Эмми Баумгартен и Марианна Шнитгер, следующей должна была стать Мина Тоблер. Мне кажется, что это довольно точное описание характерной для того времени ситуации внутри Вебера и вокруг него. У Кеслера Вебер выглядит своего рода эмоциональным вампиром (на манер современных так называемых энергетических вампиров, еще их называют психовампирами), вакуум и холод, распространяемые им, охватывают близких ему женщин и высасывают из них или, лучше сказать, замораживают в них эмоциональную динамику, влечения, здоровую сексуальность и превращают их либо в неврастеничек, как Эмми, либо в бесполые функции, как Марианну.

Но мы сейчас знаем, что Веберу не удалось таким вот образом заморозить Мину Тоблер – она не превратилась ни в нервную больную, ни в асексуальное существо, и хотя Вебер в конце их связи поступил с ней в некотором смысле неблагородно (с. 218), но это неблагородство слишком обыкновенное – хорошо это или плохо – в любовных отношениях, а не потусторонний холод такого, как показано выше, психовампиризма. Вообще Вебер в этом кеслеровском (в целом правильном) изображении напоминает героя сказки Ханса Христиана Андерсена «Снежная королева» мальчика Кая, которому попал в глаза осколок волшебного зеркала, и он душевно навсегда заморозился, ему нравились только математически совершенные снежинки (ни одной неправильной линии!) и по требованию Снежной королевы он выкладывал из льдинок слово «вечность». Различие в том, что Вебер выкладывал из льдинок слово «рациональность» (см. об этом в гл. 7). Девочка Герда, по Андерсену, спасла Кая из царства вечного льда. Так вот, «девочка» Мина Тоблер в некотором смысле спасла Вебера от его собственного вечного холода. Почему ее не постигла судьба Эмми Баумгартен или Марианны Шнитгер, чего следовало ожидать, если верить Кеслеру? Ответ прост: потому что Мина, несмотря на не слишком большую разницу в возрасте, принадлежала к другому поколению, чем Эмми, Марианна, да и сам Вебер. И у этого поколения были совсем иные взгляды на жизнь, чем у предшествующего. Из дальнейшего рассказа станет ясно, насколько иные.

В начале 1911 г. Марианна вновь, как в пору любовной горячки Вебера из-за Эльзы, оказалась в центре бушующих вокруг нее, но не затрагивающих ее непосредственно любовных бурь. Именно ей Мина, что называется, плакалась в жилетку, рассказывая, что Ласк ее разлюбил, что она жаждет высокой любви и в этом видит свое женское призвание. Не известно, предвидела ли Марианна, что это высокое призвание осуществится в любовной связи Мины с ее мужем, во всяком случае, она не переживала эту связь так, как переживала возможный роман Вебера с Эльзой. Она понимала, что их браку связь Макса с Миной ничем не грозит, и принимала ее как нечто неизбежное. Более того, она полагала, что такая связь будет способствовать выздоровлению мужа, его избавлению от последствий страшной болезни. Дальнейшие события показали, что именно так это и было. Марианна иронически комментирует поведение мужа в письме Елене летом 1912 г.: Макс Вебер «бегает как охотничья собака и всегда в хорошем настроении» (DK, 694). Она пишет о своем впечатлении от Мины: «Я рада, что Макс нашел в ней освежающую подругу, и в музыкальном, вообще в художественном отношении она тоже дает ему кое что свое <…> Вообще в Мине много нераскрытого, и я могу только гадать, что будет в дальнейшем. В ней есть душевная сила – во многом она похожа на Эльзу Яффе, хотя у нее нет свойственного Эльзе богатства и способности выражения» (Ibid.). Сама же новая возлюбленная несла в дом профессора не бурю, а скорее мир и покой. Она не доминировала, как Эльза, ее любовь не была отягощена проблемами с Эдгаром, Отто или Альфредом, как это было в случае с Эльзой. Эльза оказалась не то что забытой, но исключенной из круга повседневных, постоянных разговоров. Именно ненавязчивая легкость ее любви делала Мину Тоблер удобной возлюбленной для Макса и приемлемой подругой мужа для Марианны. Когда мать Мины из Швейцарии писала своей «кочевнице»-дочери, что та уже не в юном возрасте и ей пора найти себе мужа, дочь отвечала, что «прекрасно обходится мужьями других женщин» (R, 567). В семье Вебера она с удовольствием приняла роль младшей жены. Вебер сам писал, что в патриархальных семьях статус старшей жены был достаточно неопределенным, тогда как возможности и обязанности младших жен были строго формализованы (ХИО, 3, 65). В семье Вебер суббота была законным днем Мины Тоблер или Тобельхен, как ласково звали ее в семейном кругу. Вебер проводил этот день в мансардной квартире в доме на Бисмаркштрассе, 17 в Старом городе, которую снимала Мина и ключ от которой получил Вебер. Однако на ночь он не оставался никогда, к ужину всегда был дома. Будто бы естественным образом, без драм и особых душевных мук сформировался стиль жизни в любовном треугольнике – такой ménage à trois по-гейдельбергски. Былo приобретено пианино; когда Мина играла, Макс и Марианна рука об руку сидели на диване. Когда происходил ежегодный академический бал, «я выбрала лучшую часть», писала Мина матери: «Марианна танцевала, а я с 7 до 10 лежала на диване с Максом Вебером» (R, 568). Если в Мюнхене у «бесстыжей» Эльзы имел место «баварский брак втроем» с конкурирующими и недовольными друг другом партнерами, то здесь у Макса все происходило «при полном непротивлении сторон».

Эта поразительная легкость, которую Мина принесла в жизнь Вебера, бесконечно контрастировала с тем, чего ждал от жизни сам Вебер, что он внушал невесте Марианне и во что превратил впоследствии ее и свою жизнь. Напомню строки письма, в котором он предлагает Марианне выйти за него замуж: «Пойдем со мной, мой великодушный товарищ, выйдем из тихой гавани резиньяции в открытое море, где в борьбе душ вырастают люди и преходящее спадает с них. Но помни: голова и сердце моряка должны быть ясны, когда под ним бушуют волны. Нам нельзя допускать какую-либо фантастическую отдачу неясным и мистическим настроениям души. Ибо если чувство захлестывает тебя, ты должна обуздать его, чтобы трезво управлять собой…» (с. 26). И Марианна с тем же воодушевлением клянется следовать этому завету. А эпизод с Эмми Баумгартен, когда двое любящих друг друга молодых людей, ослушавшись родителей, уединяются в отдаленной сельской местности и «переживают там, в поэзии весны несколько дней чудесной близости. Оба они чувствуют взаимность любви, но об этом не сказано ни слова; ни один жест не нарушает целомудренную дистанцию, только при прощании на глаза молодого человека набегает слеза» (с. 24). Этот молодой человек и есть юный Макс Вебер. Следует ли удивляться, что через некоторое время Эмми заболевает, ее преследует меланхолия и физическое изнеможение? Религиозная мораль и жесткая этика, которую с молоком матери впитывала Эмми в доме Баумгартенов, а Макс Вебер в собственном доме и которая была усвоена Марианной, стали «стальным панцирем» (слова самого Вебера), из под которого не могла выбраться собственная трепетная душа каждого из них. Мина принадлежала к другому поколению и к другому кругу морали. Она не клялась обуздывать свои чувства и считала «лучшей частью» лежать с Вебером на диване, а не представительствовать на мероприятии. Для того чтобы стать неуязвимыми для веберовского морального льда, прежним девушкам не хватало доли здорового цинизма, имевшейся у Мины, которая не выходила замуж, потому что обходилась мужьями других женщин. «Мы брать преград не обещали, мы будем гибнуть откровенно» – это девиз другой морали, другой психологии, другого поколения.

В то же время легкость и мягкость Мины Тоблер все чаще оказывались мягкостью в том смысле, в каком ныне говорят о мягкой силе. Это женская мягкая сила. Марианна неоднократно замечает в дневнике и в письмах, что Макс работает в этот период необычайно много, отодвигая от себя все прочие заботы, отказываясь от встреч и т. п., и только Мина получает то, что ей причитается (музыкальные субботы), причем не стесняется на этом настаивать. Похоже, она видит в этом свою миссию, причем естественную, природную миссию. Мужчине Максу Веберу нужна любовь, и она дает ему эту любовь. Марианна в ее глазах – синий чулок, и дать ему это не может. Имеется в виду не метафизическая и даже не романтическая, а нормальная половая любовь. В этом, наверное, и состоит, на взгляд Мины, женское призвание. «У меня опять все получилось», – цитирует Радкау ее письмо (подчеркнуто здесь самой Миной. – Л.И.). Иногда у Макса «ничего не получается, но зато потом он держится все дольше – так долго, как можно только мечтать! От недели к неделе он все лучше чувствует себя в этом новом и для него нехоженом мире, и захватывающе красиво видеть, как он овладевает им со всей силой и глубиной своего существа» (R, 568–569). Такое эстетически виртуозно исполненное описание впечатления женщины от полового соединения, которое выглядело бы бесстыдным и пошлым, будь оно сформулировано в более обыденных, что ли, выражениях! И это в обычном частном эстетически не обязывающем письме! Возникает впечатление, что Мина Тоблер представляла собой нечто большее, чем просто промежуточный эротический эпизод в жизни Вебера, эрзац, заменитель отсутствующей Эльзы. В ней была глубина и одаренность, причем не только музыкальная, о чем много писали, но и эстетическая в самом широком смысле и, главное – необычайная душевная одаренность.

Надо признаться, что Макс Вебер в любовных отношениях с Миной если и нашел свое собственное сексуальное Я, то в моральном смысле, в конечном счете, оказался не совсем на высоте. Человек, который сначала считал ответственность главным принципом в эротических отношениях (с. 179), а потом пошел, так сказать, навстречу реальности, пропустив на первые места страсть и судьбу, за которыми все равно стояла в качестве заградотряда ответственность (с. 219), в условиях реального судьбоносного выбора постарался снять с себя ответственность за собственные поступки. Мы забегаем в нашем рассказе немножко вперед – речь идет о 1917–1919 гг., когда Вебер получил профессуру в Мюнхене и вступил в тайную связь с Эльзой Яффе (хотя, наверное, правильнее было бы сказать, что Эльза Яффе вступила в тайную связь с Максом Вебером). Об этом мы еще расскажем далее, а пока заметим, как это все отразилось на отношениях с Миной. Вебер действительно оказался тогда в ситуации, когда приходилось поменять весь уклад жизни: расстаться с Гейдельбергом, окунуться в бурю поствоенных и революционных событий, пойти на ухудшение собственного финансового положения и т. д. и, если прибегнуть к «метафизике» философии жизни, выбрать собственную смерть. Он вполне осознавал масштабность выбора. Это был, как стали говорить впоследствии, экзистенциальный выбор. В этом выборе Мина оказалась проигравшей, то есть отвергнутой стороной. И дело даже не в том, что она оказалась отвергнутой во имя другой женщины. Любовь и измена– две стороны одной медали. Дело в том, как она была отвергнута, как малодушно вел себя Вебер перед лицом выбора. Дирк Кеслер в своей биографии Вебера уделил этому моменту большое внимание. Так, комментируя очередное письмо Вебера Мине (29 января 1919 г.), он пишет: «Вебер не в состоянии должным образом ответить на прямые и страстные признания подруги, которая младше его на 16 лет. Он мог или сказать ей, что не любит ее так же сильно, как она, или просто сообщить ей, что они должны расстаться. Вместо этого он пускается в рассуждения о ценности жизни и о значении счастья в жизни. При этом его, похоже, не тревожат угрызения совести по отношению к собственной жене, которая якобы не позволяет ему воздать должное Мине, а отнюдь не его собственные нерешительность, неспособность и нежелание принять решение» (DK, 695). По поводу другого письма (от 15 марта 1919 г.) Кеслер высказывается еще резче: оно показывает Макса Вебера как «эгоцентричного, жалкого, трусливого, изобретающего фальшивые отговорки человека, который не способен ясно сказать возлюбленной, с которой был семь последних лет, что для него это окончательно в прошлом» (DK, 696). Действительно, Макс Вебер ссылается на то, что переезд в Мюнхен был вынужденным (это, как мы увидим, неправда!), на переезде к тому же настаивали коллеги (ничего похожего не было!). Переезд в Мюнхен был собственным выбором Макса Вебера. Конечно, как мы покажем далее, существенные изменения назрели, выбор был неизбежен, хотя до самого момента решения открытыми оставались несколько опций.

Но я не склонен навешивать ярлыки, как это делает брутальный Кеслер. Нерешительность – не самый страшный грех в любовных делах, нерешительностью мужчина обычно вредит самому себе, выбирать из двух женщин действительно трудно, тем более что на Эльзу ни один мужчина никогда не мог целиком положиться, и Вебер уже испытал это на собственном опыте, а Мина оставалась все же надежной землей в этом царстве неопределенностей. Но и оправдать его – хотя кто его судит?! – в соответствии с его собственными принципами тоже нельзя. Судьба судьбой и страсть страстью, но от ответственности они не освобождают. Радует хотя бы то, что Вебер, стремясь уклониться от ответственности, все же в согласии с собственными принципами не создает теории или права, легитимирующих его решение. Он просто выдумывает предлоги и ссылается на непреодолимые силы, как это, наверное, делал бы любой мужчина на его месте.

Хотя расставание произошло, переписка Вебера с Миной не прекратилась. Вплоть до самой его смерти шли письма из Гейдельберга в Мюнхен и обратно. Но это были спокойные письма, примерно как у мирно расставшихся супругов, все равно дорожащих симпатией друг к другу и мнением друг друга. Этим они отличались от безумно страстных писем Вебера Эльзе Яффе. Но в последние месяцы жизни Макса письма Мине стали чаще, чем письма Эльзе. (Хотя нельзя исключить, что по разным причинам сохранилось больше писем Мине.)