«Приватгелéрте»

ПОСЛЕ болезни внешний, формальный статус Вебера коренным образом изменился. Из ординарного профессора – члена университетской элиты – он превратился в «экстраординариуса», его обязанности в многосложной университетской работе теперь почти сведены на нет, он утратил право участвовать в выработке любых решений в университете – от политики факультетов до оценивания студенческих работ. Именно эта постоянная систематическая многосторонняя профессорская работа после болезни была ему в тягость, именно невозможность ее исполнять стала причиной расставания с университетской кафедрой. Теперь его деятельность в рамках университета, так же как и его заработки, зависели от него самого – от количества слушателей, посещающих предложенные им лекции, и уплачиваемых ими взносов. Казалось бы, в этом прямая выгода Вебера: он талантливый лектор, увлекающийся, изобретательный, импровизирующий, поражающий слушателей эрудицией и богатством ассоциаций, на его лекции толпой валили студенты, да и посторонние слушатели. Но беда была в другом: после болезни чтение лекций стало приносить ему невыносимые страдания. Одну лекцию он еще мог выдержать, хотя в результате требовалось несколько дней восстановления, но о систематических курсах не могло быть и речи. Такое положение сохранилось – с временными улучшениями – практически до конца его жизни. Ведь в октябре 1903 г. именно по этой причине Веберу пришлось полностью прервать отношения с университетом, тем более что в материальном смысле они перестали играть решающую роль: Марианна получила наследство после смерти деда, и семья уже не столь болезненно зависела от университетского жалованья.

Финансовая сторона болезни была совсем не простой. Болеть вообще всегда недешево, а каково это белеть месяцы и годы! Главное, конечно, это сохранение профессорского содержания. Во Фрайбурге (Вебер был еще здоров) ему полагалось 4000 рейхсмарок (РМ) в год, а в Гейдельберге, где болезнь настигла его уже на втором проводимом им семестре, профессор Макс Вебер получал 6000 РМ в год плюс 760 РМ квартирных (R, 449). (Для сравнения: средняя годовая зарплата наемного работника в 1895 г. составляла 714, а в 1898 г. – 796 рейхсмарок[31]). К этому нужно было бы добавить активную работу ученого по контрактам с правительственными и общественными организациями, публикации в газетах и журналах, доклады в политических и религиозных собраниях и т. п. Все это приносило дополнительный доход. В целом это были очень хорошие деньги для молодого профессора, и чета Вебер чувствовала бы себя в финансовом отношении беззаботно, если бы не болезнь, бесконечные гонорары медицинских светил, оплата процедур и санаториев, а также многомесячные периоды пребывания в Италии и на Лазурном берегу. Надо отдать должное Гейдельбергскому университету, который проявил максимум лояльности к своему профессору, предоставив ему по причине болезни практически бессрочный отпуск с сохранением содержания. Но даже этих денег не хватало, и Веберам приходилось прибегать к помощи матери Елены, частично финансировавшей лечение Макса из своих средств.

Повторю: только в 1903 г. благодаря полученному Марианной наследству семья стала финансово независимой. И такая ситуация сохранялась вплоть до 1914 г., до начала войны. Вместе с войной пришла инфляция. Деньги стоили все меньше, состояния обесценивались на глазах. Марианниного наследства уже не хватало на обеспеченную жизнь профессорской четы, привыкшей ни в чем себе не отказывать. Профессору пришлось заняться поисками места. Но это было позже, и мы поговорим об этом далее. Пока лишь подчеркну, что именно здоровье сыграло едва ли не главную роль как в расставании с университетской работой в 1903 г., так и позже, когда эту связь пришлось восстанавливать. Когда в 1916 г. Вебер заключал профессорский контракт с Венским университетом, там была даже оговорка о возможности одностороннего и без всяких санкций разрыва контракта Вебером, если состояние здоровья не позволит ему выполнять свои обязанности. Пункт оказался не лишним, при всем успехе лекций и популярности лектора состояние здоровья не позволило и контракт был прерван досрочно. Да и позже, в Мюнхене, именно лекционные курсы – если «отравляли» будет слишком сильным словом – очень осложняли его жизнь. Там контракт тоже был прерван досрочно, на этот раз – не сочтите это циничной шуткой – по причине смерти профессора.

Но об этом позже. Пока мы еще в начале нулевых прошлого, двадцатого столетия. Расставшись с университетом и не примкнув к какой-либо иной институции, Вебер обрел статус Privatgelehrte, то есть в буквальном переводе с немецкого приватного, или частного, ученого. Сейчас его можно было бы назвать независимым ученым, независимым исследователем или независимым специалистом. Главным признаком такого независимого специалиста является отсутствие формальной принадлежности к какому-либо университету или иному государственному либо частному учебному или научному учреждению, либо, как это иногда называют, аффилированности с таковым. Для ученого это не всегда положительное обстоятельство. С одной стороны, отсутствие четкой специализации и круга задач, диктуемых обычно организацией, часто лишает ученого необходимой ориентации. Но это применительно к слабым духом, нуждающимся во внешнем руководстве и направлении. С другой стороны, что важно для Макса Вебера, организация может играть роль смирительной рубашки или, можно даже сказать, железной клетки, ограничивающей возможности развития. Тематика кафедры – у Вебера национал-экономия – заставляет придерживаться определенной области исследований. Обязательные функции университетского профессора – от приема экзаменов у студентов до участия в заседаниях разного рода советов – поглощают гигантское количество времени и при этом часто изматывают физически. Просто не верится, что Вебер смог бы создать такие важные и при этом огромные по объему труды, как «Хозяйство и общество» и «Хозяйственная этика мировых религий», не будь он свободен от факультетской рутины!

От всего этого Вебер после 1903 г. оказался свободен. Обратим внимание: в тот период, когда он создавал и выпускал в свет главный труд (ПЭ), как бы подводящий итог первой половине его профессиональной жизни, Вебер будто бы нарочито порывал со своей профессией. Что такое профессия? Под профессией обычно понимают род трудовой деятельности, являющийся источником средств существования человека. Работа энергичного молодого профессора, как о ней рассказывается в первой главе, собственно и есть профессиональная работа университетского профессора как таковая. Переход Вебера в статус приватного или независимого ученого означал, по существу, прощание с профессией в указанном смысле: он стал финансово независим, и научная, а равным образом и преподавательская деятельность перестала быть для него основой средств существования.

Получается так, что, публикуя труд, венчающий первую половину своей профессиональной жизни, Вебер своим реальным жизненным поступком (то есть отказом от университетской карьеры, причем не важно даже, по какой причине) как бы отрицал собственную теоретическую конструкцию. Ведь рассматривая в «Протестантской этике» процесс становления профессий, Вебер показывал, как аскетический протестантизм формировал не просто культуру Запада, но в определенном смысле ее ядро, состоящее в единстве профессии, личности и образа жизни. И это как раз в тот момент, когда ему пришлось порвать не только со своей профессией как средством жизнеобеспечения, но и с диктуемым профессией образом жизни, а также и с прежней своей личностью, которая складывалась также из диктуемых профессией привычек, установок и ориентаций!

Профессия и призвание

Здесь надо разъяснить возможную двусмысленность. Стало общим местом, рассуждая о веберовском понятии Beruf, указывать, что это немецкое слово, чаще всего переводимое как профессия, имеет в немецком языке два значения: профессия и призвание. В Большом немецко-русском словаре: «1. профессия, специальность 2. высок. устарев. призвание». Именно эта двусмысленность понятия Beruf заставила переводить на русский язык названия двух знаменитых веберовских статей Wissenschaft als Beruf и Politik als Beruf не «Наука как профессия» и «Политика как профессия», что было бы правильно, а добавляя одно лишнее слово – «Наука как призвание и профессия» и «Политика как призвание и профессия». После замечательного издания Вебера 1990 г. (ИП) такой перевод стал воспроизводиться во всех отечественных публикациях этих работ. Первопереводчики так объяснили это свое нововведение: «Немецкое слово Beruf может быть переведено как профессия и как призвание. На основании анализа протестантизма Вебер пришел к выводу, что эта двузначность термина Beruf не случайна: она вырастает из понимания профессиональной деятельности как божественного призвания и приводит к весьма существенным для европейского общества и европейской культуры последствиям. Поэтому мы для перевода Beruf используем оба указанных значения данного слова» (ИП, 715).

На первый взгляд это правильный перевод и приемлемое объяснение. Но на самом деле ситуация с профессией и призванием у Вебера гораздо сложнее. В принципе мы пытались в общих чертах разобраться с этими двумя понятиями в предыдущей главе, но на тонкостях не сосредоточивались. Но вот как выглядят эти тонкости и детали. Что такое профессия, достаточно хорошо известно. В привычном для нас значении слова, а также и в том смысле, в каком его обычно применяет Вебер, это род занятий, четко ограниченная сфера деятельности, являющаяся для человека, работающего в этой профессии, основой жизнеобеспечения. Вебер буквально: «Профессией следует называть ту спецификацию, специализацию и комбинацию трудовых усилий индивида, которая является для него основой возможности непрерывного жизнеобеспечения или получения дохода» (ХИО, 1, 187). Во втором смысле Beruf это не просто род занятий, а призвание в некоем возвышенном смысле. Но призвание не есть нечто единообразное, а имеет две разновидности. Это или 1) внутренне осознаваемое стремление (в силу того, что все хорошо получается, все нравится или делается с удовольствием или даже страстью) заниматься именно этой профессией, какой человек занимается, а никакой другой (в словарях так и пишут: призвание – это склонность, предрасположенность к какому-либо делу), или 2) осознание человеком своей профессии как священного долга, извне навязанного или предназначенного Богом или судьбой. Назовем это (1) внутренним и (2) внешним призванием.

Теперь о само́м веберовском понимании соотношения профессии и призвания. Он противопоставляет друг другу одно и другое значение немецкого термина Beruf. «Профессия» – это категория социологии, конкретнее, экономической социологии, «призвание» – категория религиозно-психологическая. Профессия определяется через жизнеобеспечение и доход, призвание – через харизму. Это коренное расхождение. Харизма, пишет Вебер, «специфически чужда всякому хозяйствованию. Там, где она есть, она конституирует не профессию, а призвание в эмоционально-напряженном смысле слова – как миссию, как задачу» (ХИО, 1, 282)[32]. Два значения термина Beruf как призвания здесь тоже расходятся: внутреннее призвание оказывается частью профессии (в зависимости от того, как практикуется профессия, например истово, с любовью и преданностью делу или, наоборот, механически равнодушно), а внешнее – одним из проявлений харизмы. Сам Вебер, хотя концептуально не прописывал, но на практике различал внутреннее и внешнее понимание призвания, более того, он даже применял сами эти термины («внутреннее» и «внешнее»). Это можно увидеть в его детальных многостраничных филологических примечаниях к основному тексту ПЭ, например «…что касается романских языков, то лишь применяемое вначале к духовному сану испанское слово vocacion, в смысле внутреннего призвания к чему-нибудь, отчасти родственно по своему этическому значению немецкому Beruf, однако оно никогда не употребляется для обозначения призвания в его внешнем аспекте (курсив мой – Л.И.). В романских переводах Библии испанское vocacion, итальянское vocazione и chiamamento применяются в значении, близком лютеранскому и кальвинистскому словоупотреблению <…> лишь для перевода новозаветного χλήσις[33], то есть в тех случаях, когда речь идет о предназначении к вечному спасению посредством Евангелия (то есть о внешнем призвании. – Л.И.)» (ИП, 124). Эти примеры можно умножать многократно.

Но дело не в количестве примеров, а в том, что в обеих веберовских статьях-близнецах – о политике и о науке – никакого даже упоминания о внешнем призвании, как оно здесь описано, не содержится. Он там об этом не высказывается. Отсюда могут следовать два вывода. Первый: объяснение переводчиков относительно протестантизма и открытий Вебера, в связи с чем нужно переводить Beruf и как профессия и как призвание (ИП, 715), является излишним. Потому что понятие призвания есть всюду, например в России, где ни лютеранство, ни другие протестантские секты или исповедания особенно не сыграли. Это внутреннее призвание, о котором, в частности, писал Вебер в обеих этих статьях. И второй вывод: обе указанные статьи надо называть так, как их назвал Вебер: «Наука как профессия» и «Политика как профессия». Потому что, повторю, призвание, которое упоминает в них Вебер, это внутреннее призвание, а оно, собственно, есть часть психологического состава профессии. Так и хочется сказать: не надо умничать, как Макс Вебер назвал, так и хорошо.

Как было показано Вебером в ПЭ, профессия в определенных социальных обстоятельствах начинает восприниматься как призвание (во втором, внешнем смысле). Аскетический протестантизм именно выполнение профессионального долга в рамках мирской профессии понимает как наивысшую религиозно-нравственную задачу человека. Поэтому неизбежным следствием (или, наоборот, основанием) объединения двух разнородных понятий – профессии и призвания – было провозглашенное Реформацией представление о религиозном значении мирского труда. С самим же Вебером дело обстояло не очень понятно. Во-первых, он разорвал после болезни связи со своей профессией. С воображаемой точки зрения протестантского Бога это было немыслимым самоуправством. Вебер ведь сам осмысливал христианскую позицию: «Человек <…> должен оставаться на своем месте и в своем звании (χλήσις), подчиняясь властям, если они не понуждают его к греху» (ХИО, 2, 267), и именно на этом месте, добавим, искать спасения души. Такова, в частности, точка зрения аскетического протестантизма. Без этого «клезис» не может быть Beruf, то есть призвания. Призвания не бывает без места, на котором призван. Сам же Вебер не только разорвал после болезни связи со своей профессией, но и собственную научную деятельность тогда и в дальнейшем не оценивал как харизматическую миссию, задачу, то есть как призвание во втором, внешнем смысле. Удивительно даже, как много осталось свидетельств того, насколько холодно и даже отчужденно он относился к собственной научной деятельности и собственным достижениям. Знаменитому национал-эконому Луйо Брентано, кафедру которого в Мюнхене он принял в 1919 г., Вебер писал: «Когда я достигаю на академическом пути „успехов“, к которым лично не стремился и на которые не претендовал, это оставляет меня довольно холодным и, главное, не отвечает на вопрос, на этом ли именно пути я на своем, предназначенном мне месте» (DK, 458). Что можно вывести из этой цитаты? Во-первых, что признание в первом, внутреннем смысле его не очень волнует (собственно профессиональный успех «оставляет холодным»), и, во вторых, его заботит вопрос, находится ли он на том самом месте или в том самом звании (χλήσις), которое необходимо для «спасения души». Последнее, конечно, применительно к Веберу нужно понимать как метафору. Это беспокойство ученого о том, правильно ли им избрана наука как сфера деятельности, в которой он может реализовать свой внутренний потенциал с максимальной пользой для себя и общества. Собственно религиозно-психологическое объяснение смело можно исключить – иррелигиозность Вебера хорошо известна. Сам он такой термин не употреблял, он говорил, что в религиозном отношении совершенно «немузыкален», то есть что религиозные ноты не имеют созвучия в его душе. Получается, что Макс Вебер не был уверен в том, что в науке он, что называется, на своем месте, что наука – это его призвание. Я не могу подобрать иного объяснения веберовской озабоченности, особенно в его собственных веберовских категориях.

Научная повестка