– Нет, я уже отказалась от этой идеи.

Они продолжили разговор, и он не отступал, задавал вопросы, пытался понять ее образ мыслей. Уверившись, что она действительно отбросила эту идею, спросил, как такое могло прийти ей в голову.

– Это удивительная мысль, – сказала она мечтательно. – Такой огромный шаг, но какой простой. Представь: один жест, одно движение, и ты среди знаменитостей, гениев, великих спасителей человечества.

– Славу зарабатывают тяжким трудом, – мрачно уверил он ее.

– Или беспрецедентной отвагой, – возразила она.

Казалась, никто из них более не желал оставаться в Париже. Полина настояла на том, чтобы снова написать Сальвадору и заплатить за медицинскую консультацию, которую он оказал ей при первой встрече, но предсказуемо не получила ответа, и решила отправиться за границу с Федором[272].

Федор предложил перед тем, как отправиться в Италию через Женеву, сделать короткую остановку в Баден-Бадене, чтобы немного покрутить рулетку. Вместе они отправились в посольство Его Святейшества, чтобы получить визы на поездку. Там их встретил «аббатик» с ледяным выражением на лице и попросил подождать. Пока они сидели, читая журналы, кто-то проскользнул прямо в кабинет монсеньора, и аббат не остановил его – а наоборот, раскланялся.

– Нам необходимо получить визы, – повторил Федор[273].

– Пожалуйста, подождите, – сказал аббат ледяным тоном.

Они стали ждать. Немного позднее появился некий австриец – его провели прямиком наверх. Полина с иронией посмотрела на Федора. Федор встал и направился к аббату.

– Так как монсеньор принимает, то может кончить и со мною.

Аббат отшатнулся. Он обмерил Федора взглядом с ног до головы и вскричал:

– Так неужели ж вы думаете, что монсеньор бросит для вас свой кофе?

Федор закричал громче:

– Так знайте ж, что мне наплевать на кофе вашего монсеньора! Если вы сию же минуту не кончите с моим паспортом, то я пойду к нему сам.

– Как! В то время, когда у него сидит кардинал! – закричал аббат, бросился к дверям и расставил крестом руки, показывая, что скорее умрет, чем пропустит.

– Я еретик и варвар! – заявил Федор. – Мне все эти кардиналы – всё равно.

Аббат поглядел на него с бесконечной злобой, потом вырвал их паспорта и унес наверх. Чрез минуту они были уже визированы.

Конечно, он закатил эту сцену ради Полины. Может быть, не было бы и школьничества, если бы не она. И не понимаю, не понимаю, что в ней хорошего! Хороша-то она, впрочем, хороша; кажется, хороша. Ведь она и других с ума сводит. Высокая и стройная. Очень тонкая только. Мне кажется, ее можно всю в узел завязать или перегнуть надвое. Следок ноги у ней узенький и длинный – мучительный. Именно мучительный[274]. В поезде он признался, что все еще питает надежду относительно их отношений. Она улыбнулась и ничего не ответила.

В Баден-Бадене они не сразу смогли найти отель с двумя смежными комнатами, но Федор был в приподнятом настроении. По пути все время говорил стихами, и когда их попросили подписать регистрационную книгу, расписался – «Офицер». Город оказался довольно абсурдным местом. Здесь был павильон, где оркестр играл смесь европейских и русских мелодий: сперва попурри из «Травиаты», затем вальс Штрауса, а после – инструментальную версию русской песни «Скажи ей». Там было одно дерево, где традиционно собирались русские, – местные так и называли его: «русское дерево». Напротив располагалась кофейня Вебера, а поодаль, конечно, казино, где Федор играл в рулетку, пытаясь следовать своей системе и ожидая возвращения удачи.