В следующий приход Полины разговаривали допоздна. Она была влюблена в Сальвадора до беспамятства и едва могла говорить о чем-то кроме него. В остальное время Федор бесцельно бродил по улицам. Не нравится мне Париж, хоть и великолепен ужасно. Много в нем есть кой-что посмотреть; но как осмотришь, то нападет ужасная скука. Право, лучше всего здесь фрукты и вино: это не надоедает[267]. В городе у него больше не было знакомых, и он поужинал в одиночестве, написал письмо невестке и отправился в постель.

В семь утра проснулся от того, что кто-то колотил в дверь. Сонно поднялся, открыл – на пороге стояла выглядевшая безутешной Полина. Она не спала всю ночь[268]. Прошли в комнату, и он забрался обратно в кровать, кутаясь в одеяло.

Она рассказала ему о причине своего горя, попросила совета. Друг Сальвадора написал Полине, что ее возлюбленный не сможет встретиться с ней, потому что болен тифом. Она тут же послала Сальвадору письмо и еще одно – на следующий день. Пригласила к себе его друга, но и тот не ответил. Устав ждать его ответа или визита, в шесть вечера решила прогуляться по улице Сорбонны. Там-то она и столкнулась с Сальвадором – совершенно здоровым, хоть и немного смущенным. Вернувшись к себе, закричала, что убьет его, и принялась жечь все письма и дневники, которые могли бы скомпрометировать ее репутацию. Даже сейчас она казалась способной на насилие, и Федор стал отговаривать ее от необдуманных поступков.

– Я его не хотела бы убить, – отступила она, – но мне бы хотелось его очень долго мучить[269].

– Полно, – сказал он, – не стоит, ничего не поймет, это гадость, которую нужно вывести порошком; губить себя из-за него глупо.

Полине нравилось говорить подобное ради производимого эффекта, но порой она высказывалась с такой жестокостью, так мрачно, что он задумывался, на что она была способна. Однажды, когда они вместе осматривали церковь Сент-Этьен-дю-Мон за Пантеоном, Полина сказала, что была там на исповеди – и исповедовалась в действительно дурном желании. Это открытие ошеломило Федора, для которого католицизм был своего рода Антихристом, земным искажением истинной Церкви, уводящим агнцев с пути истинного.

– В чем же? Убить Сальвадора?[270] – спросил он.

– Нет, не его.

– Тогда кого же? Меня?

– О нет, не тебя, – безразлично ответила она. – Скажу только, что это грандиозный и удивительный план.

Он попытался добиться от нее большего, и ее глаза загорелись ненавистью.

– Какая разница, кто именно тот мужчина, что заплатит за преступление, совершенное против меня? Вы все виновны. У всех вас на совести предательство и похоть[271]. Так если мести и суждено свершиться, пусть о ней узнает весь мир! Путь отмщение мое будет беспрецедентным!

– Ты действительно думаешь, что способна убить человека? – спросил он ее.

– Без колебаний.

– Кого же?

Она снова посмотрела на него с презрением.

– Ты разве не догадался? Царя.

Это был худший кошмар Федора. Могла ли Полина, олицетворявшая собой живую связь крестьянства и интеллигенции, поддаться нигилизму? Могла ли столь истинно русская душа, как у нее, желать разрушить государство Российское? Неужели она не понимала ничего из того, что он говорил ей?

– Обещай мне, что никогда более не станешь вынашивать подобные мысли, – сказал он ей.

Она вдруг показалась очень уставшей.