Олень и Тигр, Джереми Уиллоу и Мерт Берегар, главы Первого и Четвертого домов. Лучшие друзья Малоуна, которые поддержали его в ночь Птичьей звезды. Клер невольно обрадовалась тому, что у них есть надежда, – и сразу же подумала, что теперь им нельзя рассчитывать ни на кого, даже на лучших друзей.

У Айка Тисона они тоже были. И чем это ему помогло?

– Уиллоу уже в Ливендоне, – сказал Эдвард. – Приехал вчера на мою свадьбу.

Губы короля дрогнули в улыбке, Клер заметила каплю крови, что выступила в уголке рта. Малоун гнил изнутри, и Клер вдруг подумала, что это гниение началось намного раньше, чем его поразило проклятие Черной матери Глевы.

Возможно, в ночь Птичьей звезды, когда он убил отца на глазах у дочери. И потом, когда он убивал воронов в дворцовом парке, оно разрасталось и становилось все сильнее.

– Пусть зайдет ко мне, пока я еще здесь. Держись с ним рядом, он тебя не подведет. А теперь идите, дайте мне поспать.

Клер не помнила, как вышла из спальни, держа Эдварда за руку, как их обступили придворные, как Эдвард что-то говорил и отвечал, отдавал распоряжения… Она опомнилась лишь тогда, когда они вошли в покои Эдварда и он обнял Клер так крепко, что ей стало тяжело дышать.

– Как ты? – спросила она, боясь услышать ответ. – Как ты себя чувствуешь?

– Не знаю, – выдохнул Эдвард куда-то в ее волосы. – Мне страшно, Клер.

– Помнишь, как мы впервые встретились? – спросила Клер, задыхаясь от нежности, любви и отчаяния. – В твоем кабинете…

– Бабушка привела тебя, – подхватил Эдвард, словно пытался найти опору и не рухнуть туда, куда падал отец. – Ты была совсем юная, и ты меня боялась. Я тогда даже подумал: неужели я настолько страшен? И дал тебе яблоко, и ты еще сказала, что мы теперь как первые люди. А я… – Он вздохнул и добавил: – А я подумал, что ни за что тебя не потеряю.

– Ты не потеряешь, – прошептала Клер. – Я никогда не оставлю тебя, что бы ни случилось.

– Побудь с детьми, – произнес Эдвард и, отстранив Клер, посмотрел ей в глаза так, что она поверила: все будет хорошо. Он обязательно все исправит.

Пока она еще могла в это верить.

Уродина. И ее уродство тем более непостижимо, что несколько дней назад она была красавицей.

Лия смотрелась в изящное бронзовое зеркало, Ундес не хотел давать его, но она настояла. Опухоль спала, краснота ушла, и утром Лия чувствовала себя так же, как до болезни. Вот эти шрамы на шее можно закрыть высоким воротником с кружевами. Эти белые полосы закроют длинные рукава, а эти – перчатки. Была ведь четверть века назад мода, которая оставляла открытым только лицо, и дамы на портретах выглядели так загадочно… Вот и Лия к ней вернется, и плащи, накидки, длинные рукава и густые вуали снова будут популярными.

Лицо… А вот на него лучше не смотреть. Увечная, уродина, калека – пусть у нее по-прежнему правильные черты, аккуратный нос и маленький подбородок, но вся кожа покрыта мелкой россыпью шрамов, один даже перечеркнул левое веко.

Уродка. Лучше бы ей никогда не выходить из этой юрты. Оркувенды считают больных и калек особо угодными Двоим. Она жила бы на пустоши, читала книги и учила юных оркувендов грамоте, игре на арфе и пению. А что, из нее получилась бы замечательная учительница! Всхлипнув, Лия отложила зеркало и подумала: вот удивится принц Эдвард, когда увидит лягушку вместо принцессы.

Впрочем, что ей до принца. Она все равно не будет его женой.

Лия коснулась пальцем лица. Где та девушка, которая несколько дней назад села в свадебный поезд, упиваясь собственным счастьем? Ее нет, она никогда уже не вернется. Не зови, не трать силы на сожаления, она не откликнется, прошлого не вернуть.