– Сейчас боцман придёт, – услышал опять я голос Флюса, – ему отыграться надо.

– Вот боцман вас и поведёт, я уже с ним договорился, – соврал я для их же блага.

– Такого быть не может! – засомневались картёжники.

– Зуб даю…

– Ну, тогда надо собираться. Отмыться да искупаться действительно не мешает, – согласился второй.

Боцману я сказал, что команда требует отдыха на берегу Средиземного моря. А игра – потом. На что он, к моему удивлению, довольно быстро согласился. В итоге мы всей компанией в шесть человек (к нам присоединился ещё и кок Петерис) пошли в расположенную буквально под носом небольшую укромную бухточку, как бы специально вырезанную под радиус в здешних скалах. Где-то наверху проходила дорога Валенсия – Барселона. А здесь – мечта влюблённых: небольшой уютный пляж в обрамлении каменных глыб и напластований, ленивая волна, идущая с моря, пологий песчаный вход в царство Нептуна. Сказка!

Наши игроки и кок Петерис смотрели на этот уголок, как пустынники, оказавшиеся внезапно в садах Семирамиды. Это читалось на их на миг застывшим, озарённым внезапным открытием, лицах. Ласковый средиземноморский ветерок, скорее, зефир обдувал их открытые тела, натруженные каждодневной работой и непрестанной игрой в дурака. Вечернее солнце грело так нежно и ненавязчиво, что хотелось вдохнуть этот нагретый приморский воздух, насыщенный ионами, солями и наверняка ещё чем-то более ценным, и больше никогда его не выдыхать. Все члены нашей команды разбрелась, кто куда. Кто-то забрался на ближайшие валуны, кто-то бродил по прибойной линии, собирал камушки и «пёк» блинчики, размашисто кидая в волну свои находки так, что они подпрыгивали по длинной плоской амплитуде раз до десяти, а потом окончательно уходили в воду. Второй механик Ленивко подобрал кем-то брошенные размочаленные белые кроссовки и, еле натянув их на ноги, разнашивал обнову, расхаживая по пляжу взад и вперёд. Матрос Флюс, как малое дитя, сидел на песке, куда доходили языки прибрежных волн, и строил из этого песка замки, соперничая с великим каталонцем Антонио Гауди. От усердия он периодически причёсывал пятернёй свои волосы, усыпанные на пароходе цементной пылью, которая в соединении с песком, опадающим с пальцев, и морской влагой, превращалась в добротный бетонный раствор. В итоге его волосы встали абсолютно вертикально, как иглы у дикобраза, быстро затвердели под вечерним солнцем и напоминали высокую графскую корону со множеством тонких островерхих ответвлений. Наверняка тоже влияние Гауди. Такой ирокез не снился самому продвинутому панку. Боцман молчком, большим мозолистым пальцем показывал на новую причёску Флюса и зажимал свой припухший багровый нос, тихо давясь от смеха.

В какой-то оговорённый Провидением момент весь наш состав, как по команде, словно сговорившись, стронулся со своих мест и в неистовом ребячьем беге кинулся к морю, в волны, в водную стихию. По воде пришлось бежать недлинно, метров 10–15, а потом все почти одновременно зарылись головами в набегающую волну. И даже Флюс со своей стоячей причёской-ирокезом тоже нырнул, как дельфин. А второго механика можно было определить по мелькнувшим в воздухе белым тапочкам, которые он только что усердно разнашивал, страусом прохаживаясь по пляжу. Тапочки ушли в воду так же быстро, как и сами участники коллективного заныра. Через минуту в мерно идущей с моря волне всплыли, как рыбацкие кухтыли, головы наших курортников на час. А волна была точно такая, как описал её поэт раннего символизма Н. М. Минский: «В бездне рождённая, смертью грозящая, в небо влюблённая, тайной манящая. Лживая, ясная, звучно-печальная, чуждо – прекрасная, близкая, дальняя. К берегу льнущая, томно-ревнивая, в море бегущая, вольнолюбивая».

То было незабываемое купание.

– Оттянулись на полную катушку, – говорил боцман, заходя по трапу на пароход.

Игра в дурака ушла на второй план. И даже на какое-то неопределённое время просто забылась. И это было удивительно и непривычно. На корабле отужинали, и потом все, как один, вышли на палубу любоваться закатом. И это тоже было удивительно и тоже непривычно. Я вытащил из рундука тунисскую дар буку и в закатных лучах средиземноморского светила стал отбивать такты, навеянные моментом. Команда непроизвольно стала подыгрывать мне, кто ладонями по планширу фальшборта, кто хлёстко стуча по собственным ляжкам или голому животу, а второй механик отбивал общий ритм кулаками по переборке, как в большой оркестровый барабан. Потом он снял свои так и не разношенные белые кроссовки, пропитанные водой Средиземного моря, и уже ими стал бить по всему, что попадалось под руку, выбивая и вылавливая те или иные звуки. Матрос Флюс, наконец-то расчесавший свои волосы на симметричный пробор, дул в свою расчёску, обёрнутую полоской газетной бумаги, извлекая из этого инструмента языческие звуки древних шаманских обрядов. Так сложился спонтанный, но сыгранный оркестр «Закатного солнца» (такое я дал ему название). Я до сих пор слышу эти звуки и осязаю тёплый воздух того удивительного и завораживающего вечера. Слов для его описания не требовалось. Он пребывал в нас, а мы в нём.

Докучливый читатель может упрекнуть меня в том, что я уделяю местам малоизвестным, даже лишённым, может быть, каких-то достопримечательностей, больше внимания, чем известным географическим объектам. Но здесь я не волен в выборе. Я пишу, как пишется. И то, что я вижу, возможно, другому глазу будет не узреть. Так же, как и мне не узреть того, что видит другой глаз. В своё время и Вифлеем мало кому был известен. А сейчас к нему стекаются паломники со всего мира. Кто знает, что произойдёт через две тысячи лет на землях, описываемых мной? Скорее всего, ничего. Во всяком случае, я об этом не узнаю. И вы – тоже. Но в любом случае я рад, что сумел приблизить то немногое, до чего не дотянуться другим в силу ограниченности нашего времени, наших сил и возможностей. Нельзя объять всё, поэтому удовольствуемся тем, что даёт нам всемилостивейшая судьба.

Поднявшись на мостик и взглянув на штурманскую карту, определил, что городок, где я побывал, называется Ситжес. А наше месторасположение именуется Порт Индустриаль де Валькарка. Причал принадлежал большому цементному заводу (Fabrica de ciment), расположенному неподалёку, сразу за автомобильной дорогой. Поскольку примыкавшая к причалу бухта, где мы купались, была действительно безымянной, я, как первооткрыватель, дал ей имя Бухта Валькарка – Caleta de Vall-сагса. Не Америка, конечно. Но и я не Христофор Колумб.

26.06.1993. Gibraltar

Краткая историко-географическая справка. – Старый колониальный дух и вечный облик реликтового англичанина. – Классический английский диалог.

На судне заканчиваются запасы воды и топлива. Для пополнения бункера нам дали добро зайти в Гибралтар. О Гибралтаре я уже упоминал, когда мы проходили мимо него. Сейчас же, поскольку появилась возможность побывать в этом месте (хотя бы в причальной зоне), можно осветить коротко и некоторые особенности его географии и истории. Начну с того, что это одна из самых густонаселённых территорий мира (около 4500 человек на квадратный километр). Высота Гибралтарской скалы 426 метров. Площадь территории всего 6,5 км². Является заморским анклавом Великобритании.

История Гибралтара насчитывает более 3000 лет и упоминается, как Геркулесовы столпы, ещё у Платона. Во времена Римской империи скала находилась на её территории, а с её упадком оказалась под властью германских племён – вандалов и готов. Потом долгое время ею владели мавры. А в ходе Реконкисты[2] она перешла во владение Испании. Но в 1704 году была захвачена английской эскадрой. В 1783 году по Версальскому договору скала так и осталась за Британией. В результате Гибралтар получил свою конституцию и парламент. Сейчас он находится на полном внутреннем самоуправлении. Девиз: Nulli Expugnabilis Hosti (Враг не изгонит нас – лат.). Под врагом, наверное, подразумевается Испания, которая очень недовольна трёхвековым пребыванием англичан на крайнем юге Пиренейского полуострова. Также, как и мы, наверняка, недовольны искусственным отсоединением от России Крымского полуострова. Хотя здесь есть и параллели и историко-географические разночтения.

Да, англичане цепко закрепились на этом стратегическом участке. Небольшой городок с населением 28 тысяч человек прилепился к самому подножию горы. Естественно, что тут расположилась и военная база Великобритании. Было бы удивительным, если бы её не было в столь удобном и ключевом географическом месте. Закрадывается подозрение, основанное на чисто зрительных наблюдениях, что здесь сохранился старый колониальный дух, и истые англичане остались именно здесь, как и последние маготы (варварийские обезьяны из отряда макак), обитающие в диком виде в Европе только на территории Гибралтара. В отличие от маготов, местные инглишмены высокомерны, явно и недвусмысленно несут на себе груз собственного самодостоинства на далеко не атлетических плечах. У всех до единого наблюдается министерская строгость на лицах, что передалось и местным обитателям, не имеющим британских кровей. Например, матрос с нефтебункеровщика, который подключал нас к заправочному шлангу: сними с него все признаки типичного араба, и останется маска холодного скучающего англичанина. Наверное, это всё-таки заразное свойство, которое Отто Вайнингер в своё время назвал физиономическим коррелятом внутренней многозначительности.

На крыло мостика бункеровщика вышел капитан. Сразу видно, потомственный джентльмен. Во рту у него дымилась настоящая бриаровая ливерпульская трубка. Был он чем-то похож на известного английского философа Бертрана Рассела, тоже, кстати, курившего трубку до 98-летнего возраста. Поскольку мы стояли одни в вечернем пространстве замкнутой причальной зоны, мне не оставалось ничего другого (чтобы не нарушать тягостного для русской души молчания), как задать этому реликтовому англичанину отвлечённо-философский вопрос:

– Здесь, – и я несколько раз указал пальцем вниз, – английская территория?