– Я, я, Моску, рашн сэйлор, перестройка…

Начальник отдал мне мой пропуск и показал палец.

Я уж, было, собрался опять обложить его матом, потому что другого способа воздействия я просто не видел и хорошо понимал, что ситуация патовая. Но палец, как я потом понял, означал, что он пропускает меня в первый и последний раз. Уже вслед он пополоскал в воздухе кистью, как бы указывая, чтобы я скорее убирался отсюда в свою Москву с перестройкой.

Когда я рассказал капитану всю эту историю, он успокоил меня:

– Считай, что тебе повезло. Знал я одного капитана. Они тогда в Мавритании работали в промысловой экономической зоне. Рыбу ловили. На траулере. Однажды он решил прокатиться на судовой шлюпке до берега. Пивка попить. Ему было, конечно, невдомёк, что в Мавритании пивом не торгуют – мусульманская страна. Только чай и кофе. Пока он искал пиво, на него, видно, кто-то капнул. И полиция тут как тут. Паспорт спрашивают. А у него не то, что паспорта, даже вшивой бумажки, как у тебя, не было. Ведь ехал за пивом, а не на королевский приём. Ну, его для выяснения личности посадили в яму. Яма глубокая, самому не выбраться. И с ним ещё шестеро братьев по разуму. И все, как один, черноопые. В общем, попал. Это тебе не Америка – Европа.

– Это, случайно, не тот капитан, которого комар укусил? – спросил я.

– Так он его в яме-то и укусил. А в яме этой он просидел три года. Кормили непонятно чем. Воду спускали в кувшинах – пить нельзя! Плюс африканская жара. Курорт, одним словом. Через три года сменилась у них власть, и они случайно нашли запрос от нашего представительства в Нуадибу. Новые чиновники страшно удивились: русский капитан сидит у них в яме три года! Выпустили по амнистии. Сжалились. Попил пивка, называется. Кстати, с тех пор к пиву даже не притрагивается. Эти мавританцы – дай Бог им здоровья! – начисто охоту отбили.

– Ну, и дела! – впечатлился я рассказом капитана.

Так не забудь, – добавил масла в огонь рассказчик, – это было в советские времена! А сейчас? Кому мы нужны? За нас слово-то никто нигде не замолвит. И запрос не пошлёт. К России мы уже не принадлежим. А в Латвии мы кто? – негры, неграждане. Флибустьеры Средиземного моря. Так что скажи спасибо тому толстопузу, что тебя пропустил. А так сидел бы в том коридоре, пока опять советская власть на Руси не восстановилась. А это тебе не три года пришлось бы ждать, а гораздо больше.

Я ушёл под большим впечатлением от рассказа капитана, если он, конечно, не преувеличивал, что было ему свойственно. Я на минуту представил себя вечным скитальцем пропускного коридора Надор – Мелилла. Я увидел себя обтрёпанным, проевшим все деньги от продажи своего велосипеда, побирающимся, просящим подаяние у проезжающих мимо людей с паспортами и визами, ночующим под высоким неперелазным забором, который ограждает меня от свободного мира беспечных людей в белых шортах. Вот он – я, потерявшийся во времени, забывший свои привязанности и предпочтения, забывающий свой язык и имя, и, в конце концов, – самого себя. Мне стало жутко от этой картины. Но в любом случае, впервые в жизни я стал догадываться, что есть свобода и несвобода, как два параллельных понятия, между которыми проходит невидимая разделительная черта, и мы идём по этой черте, как по натянутому канату, не зная, куда качнёт нас при очередном шаге. А замечание Сартра о том, что человек обречён быть свободным, я подверг большому сомнению. Правильно говорил наш старпом, соединяя две поговорки в одну: «Пока жареный петух не клюнет, русский мужик не перекрестится». Действительно, спасибо тому полицейскому, которого я сгоряча обложил отборным матом. Хорошо, он не всё понял. Вернее, ничего не понял, а только смутно догадался, что меня всё-таки надо пропустить. Я, на всякий случай, перекрестился, потому что петух почти что клюнул.

Чтобы снять стресс, я, взяв с собой кошелёк и пропуск, отправился на велосипеде в Надор, где зашёл в первый же попавшийся бар. Напротив находился магазин, в котором продавали длинные белые батоны, похожие на французские булки. Они нам были знакомы, поскольку капитан закупил для экипажа именно такие, и кок подавал их к завтраку. Батоны были выложены в круглых плетёных корзинах и торчали в разные стороны, как карандаши в стакане. Других хлебов в Надоре, по-видимому, не существовало. Но эти были настолько вкусны, что другой ассортимент просто не требовался.

Надо сказать, что в Марокко, впрочем, как и во многих арабских странах, продажа спиртосодержащих напитков запрещена. Однако, в том же Надоре или в Тунисе полно баров. Но это не значит, что там процветает бутлегерство и вам нальют спиртное из-под барной стойки. В этом отношении законы там очень строги. Вместо спиртного в странах Востока пьют чай или кофе. Тоже, кстати, напитки возбуждающие (своего рода допинг), поскольку делают их крепкими. Даже местный зелёный чай настолько крепок и терпок, что приходится добавлять в него очень много сахара, а для большего смягчения и придания особого аромата кладут в него ещё и веточку свежей мяты. Недаром к подобным напиткам, как обязательное приложение, положен стакан холодной минеральной воды. Такой чай можно пить только маленькими глотками. Пьют его действительно неспешно, элегантно, с большими перерывами между глотками, чтобы насладиться вкусом, поговорить о насущном с соседом по столику, обозреть окружающий мир. Другими словами: получают от всего этого удовольствие. И причём – за небольшую плату. В Марокко, насколько я заметил, больше предпочитают зелёный чай, а в Тунисе чёрный.

В баре скучилась небольшая очередь. Однако бармен обслуживал столь быстро, что ждать практически не пришлось. Я заказал зелёный чай. Бармен, как юла, обернулся вокруг своей собственной оси, в его правой руке оказался тёмный металлический чайник с длинным, по-лебединому изогнутым, тонким носиком, а в левой стеклянный стакан грушевидной формы в простом подстаканнике. Он опустил носик в стакан и тут же несколько раз поднял чайник над головой, точно попадая льющейся струёй в узкое горло грушевидного сосуда. Когда стакан наполнился, он ловким метательным движением вкинул туда же зелёную веточку свежей мяты – сразу же обдало приятным и насыщенным ментоловым запахом. Во второй стакан он налил охлаждённую минеральную воду, которую достал из холодильника, – непременное приложение к чаю или кофе.

Ну что ж, я ещё раз убедился, что настоящий крепкий чай всегда лучше любого крепкого алкогольного напитка. Он даёт хорошее послевкусие, утоляет жажду, снимает стресс. Чай показался насыщенным, сладким и терпким, и вода к нему была очень кстати. Я сидел за небольшим круглым столиком и наблюдал неспешную жизнь богом забытого города: проходили люди в длинных балахонах, мулы с поклажей, проезжали редкие машины, так же неспешно лилось время из прошлого в будущее, не задерживаясь в настоящем, лился зелёный чай в моё обременённое заботами тело, лилась непонятная мне речь за плетёным забором, условно огораживающем этот своеобразный бар с быстрым и расторопным барменом от всего остального мира. Картина уходящего дня была почти статичной по сравнению с каким-нибудь ненормальным европейским городом. Я по-настоящему отдыхал от сегодняшней езды в призрачную Мелиллу. И что такое Мелилла? Или Мелилья, как её тут называют. Кому нужен это ученик Гауди, который вложил свои знания, труды и гений в архитектуру этого мифического для меня города на Средиземноморье. Реальность – это Надор. Сквозь призму Надора я наблюдаю весь остальной мир, и он преломляется в этой призме так, что силуэты сущего искажаются до неузнаваемости и я могу только предполагать, что лежит за порогом этого города – бесконечность или глухая стена, похожая на ту, что ограждает проход между двумя столь разными африканскими городами.

С хорошим настроением я приехал на пароход, уже загруженный марокканским свинцом. Вес у него большой, а объём невелик. Только и прикрыл дно трюма. Из этого свинца наверняка скоро отольют пули для какой-нибудь мафии или для карабинеров новой войны. И самое парадоксальное, что одна из этих пуль может попасть и в меня, и в капитана, и в «деда», да – в любого. Значит, в какой-то степени мы тоже являемся пособниками этого преступного мира, где убивают и калечат. Сколько дел мы делаем, не ведая их последствий, Господи!

21.06.1993. Puerto de Sagunto

Здесь был Ганнибал. – Отдых и работа в одном флаконе. – Вино и алкоголизм. – Пляжная зона накануне летнего сезона. – Избавились от свинца. – Отчаливаем.

И снова нас прибило к Пиренеям. Целый день простояли в Сагунто близ Валенсии, район Кампо-де-Морведре. В 219 году до н. э. здесь побывал величайший полководец всех времён и народов Ганнибал, после 8-месячной осады взявший этот город штурмом и превративший его в руины. А мы без всяких посягательств на мирную жизнь здешних граждан зашли сюда ровно через 2212 лет. Как быстро летят годы!

И здесь тоже, как в Кастельон-де-ла-Плана, сочетание промышленных и курортных зон. Как ни парадоксально, но это факт. Большую площадь Испании занимают горы и только 11 % низменности на высоте до 200 метров являются основными населёнными районами. Поэтому здесь всё так тесно и скучено, и труд соседствует с отдыхом и развлечениями без особых переходов, и стараются при этом не замечать друг друга. Работа и отдых – это именно то, чем мы заполняем свою жизнь, и что так хорошо заметно на фоне Андалузских гор на юге Испании.

Мой незаменимый велосипед быстро вынес меня на окраину города. На окраине стоит большой Supermarkados «KONTINENTAL». Продуктов в нём много. В Латвии таких магазинов и такого изобилия пока нет. Постсоветская эпоха ещё хранила в себе наследие здорового социалистического аскетизма. Выбрал для себя два литровых тетрапакета с красным вином «Tinto de Rota» по цене 135 песет (примерно по одному доллару). Это очень дёшево для нас и недорого для них. По этой ли причине или по другой, но вино пьют испанцы почти регулярно, как мы в советское время пили компот. Существует ли при этом в Испании проблема алкоголизма? Существует. Особенно среди молодёжи. Но они не выдвигают её на первый план. А бытующее иногда мнение, что исключительно русский народ подвержен неискоренимому пьянству больше миф, чем повсеместная и повседневная реальность.