Услышав мои слова, молодой человек просиял.
— Ну вот можешь же! Я знал, что ты умеешь быть доброй, милой и отзывчивой! Ну ничего, мы с тобой и вежливости научимся, и домоводству, и прочим премудростям. Раз уж ты попала в мои руки на полтора года — значит, мы проведем это время с пользой. Может, я сумею сделать из тебя нормального человека? Смотри-ка, я на тебя положительно влияю! Мы с тобой чуть больше суток знакомы, а ты уже начала и хозяйство вести, и "пожалуйста" говорить. Это уже хорошие результаты! А огонь разжигается вот так.
Забрав у меня коробок спичек, Олли вытащил одну и ловко зажег черную головку. Удивительно, но в его руках огонек и не думал затухать! Я безумно боялась обжечься, руки дрожали, у Оливера же движения были спокойными, уверенными, он не копался и в то же время никуда не спешил. Чирк — и вот в очаге уже пляшут оранжевые всполохи. Взяв кастрюльку с супом, парень повесил ее над огнем. Затем картинным жестом показал мне на камин, будто говоря: "Вот это — образец того, как надо готовить ужин. Сегодня показываю я, завтра это будешь делать ты". Наблюдая за собственным варевом, я все глубже погружалась в мрачные мысли. Я все еще надеялась, что все-таки получится сбежать из Алема, попасть домой, но что-то подсказывало — я тут надолго. От осознания того, что я должна провести в этом отсталом мире полтора года, глаза сами собой наполнялись слезами.
Ужин был готов, и, разложив его по тарелкам, я уселась за стол. Олли о чем-то весело болтал, его огромный ворон прохаживался по столу, время от времени издавая протяжные крики. Мне было грустно, мне было горько, хотелось побыть одной, но на больших часах только-только пробило восемь. Подперев голову рукой, я печально водила ложкой по поверхности супа, вкуса которого практически не чувствовала.
— Почему твой хозяин не заглянул на кухню? — брякнула я первое, что пришло на ум, когда Оливер, в кой-то веки, прекратил трепаться.
— Наверное, на работу ушел. Он, знаешь ли, лесоруб, занимается тем, что деревья валит и дрова всей деревне поставляет. Я пытался ему помогать, только вот силенок не хватило, я по большей части только мешался, вот меня и отстранили от подобных работ. Да не особо и хотелось там горбатиться! Так или иначе, с хозяином я пересекаюсь редко. Если он бывает дома, то по большей части спит в своей комнате, на меня вообще никак не реагирует, даже взрывов моих не слышит. А почему ты спрашиваешь?
— Не знаю… И так забот полон рот, мне совершенно не хочется обретать новую головную боль в виде твоего хозяина. Он же вроде запретил тебе водить к себе девушек? Что он со мной сделает, если увидит тут?
— Скорее всего вышвырнет на улицу. Не знаю уж почему, но господин Доусон терпеть не может девушек, говорит, от них одни только проблемы. Знаешь, я лишь сейчас начал понимать, что он в какой-то степени был прав. Я всего день прожил бок о бок с девчонкой, а у меня уже голова идет кругом!
— Ты уверен, что этот твой господин Доусон ни с того, ни с сего не заявится на кухню?
— Не должен. Я вообще не думаю, что он сегодня дома, у него, бедняги, скорее всего, ночные работы.
— У двери стоят огромные сапоги и внушительных размеров топор. Думаю, это все принадлежит господину Доусону?
— Ну да… За пять месяцев нашего знакомства он без своего топора ни разу на дело не выходил. Тогда, может, он и дома. Не переживай ты так, вы с ним совершенно по-разному живете! Господин Доусон дрыхнет целыми днями, просыпается только ближе к ночи, когда ты уже отправляешься на боковую. Я просто уверен, ты можешь прожить тут месяц, и так ни разу с ним и не пересечься. И кстати, хочу взять обратно свои слова о том, что ты ничего не умеешь. Что-что, а готовишь ты замечательно! Вроде бы ничего особенного, просто сваренное с овощами мясо, но так вкусно! Я-то последние несколько месяцев питался в основном картошкой, а нормальной, домашней еды уже очень давно не пробовал. Ты умеешь колдовать над продуктами, делать из простых овощей да мяса произведение кулинарного искусства, значит, ты не безнадежна.
— Ну спасибо тебе!
— Всегда пожалуйста, обращайся, если еще похвала потребуется.
Что-то неопределенно хмыкнув, я продолжила хлебать ужин. Олли уже давно справился со своей порцией, а у меня кусок в горло не лез. Молодой человек пытался как-то разговорить меня, он расспрашивал о моем прошлом, рассказывал истории об Алеме, но я его практически не слушала. Когда стрелки часов переместились на цифру девять, я встала из-за стола.
— Пойду-ка я спать. — пробормотала я печальным голосом. — Может, случится чудо, и утром я окажусь дома? Так или иначе, за сегодня я ужасно устала. Можно ведь и дальше пользоваться твоей комнатой? Отлично, тогда спокойной ночи!
— Стоять! — голос Оливера поймал меня, когда я уже собиралась выскочить из кухоньки. Обернувшись, я посмотрела на него, надеясь, что на лице написано что-то кроме крайней степени раздражения. Не переставая улыбаться, молодой человек кивнул на тарелки, оставшиеся после ужина. — А убрать? Если уж начала что-то делать, то не бросай на половине! Давай, у нас сегодня не очень много грязи развелось, мы с тобой днем и не такое вычистить успели.
— Я не хочу мыть посуду! — простонала я, прислонившись лбом к дверному косяку. — Ты и сам можешь это сделать, ничего с тобой не случится. Я готовила, ты моешь, все честно!
— Нет, юная госпожа Ника, вы попали в мои руки, и выпущу я вас только перевоспитанной из неженки в нормальную девушку! Раз у нас с тобой сегодня день уроков, то продолжим занятие. Посуды не много, всего пара тарелок да котелок, ты справишься с этим за пару минут. А потом ляжешь в мягкую кроватку, уснешь, и утром, если боги будут милостивы ко мне, окажешься в своем мире.
На лице парня играла широкая, располагающая к себе улыбка, однако я все равно безумно злилась на нового знакомого. Приобняв за плечи, он мягко подтолкнул меня в сторону раковины. Деваться было некуда. Проклиная себя за податливость, я повернула один из вентилей так, что из крана потек настоящий кипяток. Не переставая хохотать, Олли показал мне, как правильно обращаться с местными чудесами техники. Он стоял у меня за спиной, наблюдая, как я ополаскиваю тарелки и кастрюльку. Закончив, я развернулась и показала ему блестящие, все еще мокрые плошки.