– Он защищает тебя и детей и приносит в семью достаток. А ты, вместо того, чтобы быть надежной опорой, нагоняешь тоску и тянешь нервы. В доме должен быть мир и покой, чтобы муж хотел туда приходить. Гляди – настанет день, когда твой не вернется!
Сама того не желая, Булан озвучила тайный страх Абигаэл. Нет, она не думала, что Хиджу уйдет, разлюбив ее. Но не могла до конца поверить, что эта любовь пересилит другую, возникшую с первым вздохом, с запахом водорослей и соли, росшую вместе с ним самим, окрепшую, как тело пловца. Любовь к морю, которую многие поколения его предков передавали своим детям неисчислимое количество лун. Хиджу и сейчас не мог расстаться с морем надолго, и каждый раз, видя парус на горизонте, Абигаэл ловила себя на мысли: в самом ли деле Хиджу зовет домой сердце, или всего лишь долг заставляет вновь возвращаться на берег?
– Ты права, – сказала она, поднимаясь. – Во всем права. Я уже достаточно потеряла, хватит. Нужно держаться за то, что пока еще есть.
Расправив плечи, она пошла в сторону деревни, ни разу не обернувшись, и, глядя ей вслед, Булан успокаивалась – справится. Немного дней на то, чтобы взять себя в руки, и Абигаэл смирится с тем, что жизнь, увы, не волшебная сказка.
– Ты еще слишком молода, – пробормотала Булан, хотя подруга уже не могла ее услышать. – Еще не знаешь, что такое настоящее горе. Да будет воля богов, чтобы и не узнала как можно дольше.
Булан оказалась права – едва луна, в ту ночь еще не полная, пошла на убыль, Абигаэл перестала предаваться унынию. Хотя прежняя жизнерадостность к ней не вернулась, но на лице все чаще появлялась улыбка, во время общей женской работы она не сидела молча, стараясь побыстрее закончить и вновь остаться одной. И сама работа вновь давалась ей легко, словно играючи.
Дети, почуяв перемену в настроении матери, перестали шалить и хныкать, а капризный Гембал наконец-то начал делать робкие первые шаги, правда, предпочитая при этом держаться за руку отца.
Хиджу боялся поверить, что все налаживается. После поездки на Остров Драконов он ждал, что Абигаэл станет лишь хуже. Он даже вновь ходил за помощью к дукуну, и тот согласился – состояние девушки обеспокоило и его. Но, к удивлению обоих, Абигаэл справилась сама.
Некоторое время Хиджу следил за ней украдкой, но замечал лишь, как признаков странного недомогания и душевной болезни становилось все меньше. Даже внешне она изменилась, посвежела, поправилась. Казалось, ничего не осталось от той черной тоски.
Понемногу он успокаивался. Но вместе с тем подкралась сперва легкое, едва ощутимое, но с каждым днем сильнее зудящее в сердце беспокойство. Шум прибоя тревожил, не давая уснуть ночами. Запах моря преследовал всюду, отвлекая, маня, напоминая – я здесь, я всюду, вокруг тебя и внутри. И жажда вновь заглянуть в холодную голубую бездну томила его, и нигде не находил он покоя.
Наконец Абигаэл, прекрасно знавшая о том, что творится с мужем, привычно повздыхала, смахнула тайком пару слезинок, собрала корзину в дорогу и велела Хиджу уходить в море и не возвращаться до того дня, как наобнимается с ним всласть. Он хотел было возразить, что не может ее сейчас оставить, но Абигаэл обиделась – она у себя дома в присмотре не нуждается! И Хиджу позволил себя уговорить.
Он уплыл, как всегда, едва непроглядная ночная тьма сменилась предрассветными сумерками. Провожая взглядом одинокую фигурку на берегу, пока она не стала неразличимой для глаз. Хиджу остался один на один с морем, и ощущение безграничной свободы, собственной дремавшей до этого мгновения силы, готовности принять вызов, брошенный стихией, захлестнуло мощной волной, унося рутинные заботы, накопившуюся усталость. Все это осталось на берегу, а здесь и сейчас было только море.
Хиджу улыбнулся, подставляя лицо ветру. Погода выдалась самой лучшей для путешествия – свежий ветер подгонял лодку, а легкие волны подбадривали, наполняя воздух прохладными брызгами. Выбрав самый легкий курс, Хиджу скоро обогнул остров, затерявшись в лабиринте бухт и прибрежных скал.
Задержись он немного, и смог бы увидеть, как с противоположной стороны возникли, сияя белым на фоне розовой зари, высоченные мачты с гроздьями парусов, и величественный корабль начал приближаться к деревне, где Хиджу оставил Абигаэл в полной уверенности, что ничего не случится.
Мягкое сердце не видит пути
В самый темный, безмолвный и холодный час, когда ночь близится к рассвету, и подлунный мир переходит в распоряжение демонов, беспокойных духов и неведомых ночных хищников, когда так легко поддаться страху и потерять надежду, брат Рикарду вновь проснулся в холодном поту, с тревожно бьющимся сердцем. Всматриваясь в густой мрак – луна скрылась за деревьями, и ее неверный свет не разгонял больше тьму – монах дрожащими губами произносил молитву. Так истово, как не молился даже перед проповедью.
Ему часто снился один и тот же сон, каждый раз вызывавший сомнения, ощущение собственной бесполезности и острое чувство вины. И вроде бы поначалу ничего особенного в том сне не происходило: брат Рикарду видел себя здесь, в своей деревне, среди знакомых лиц. Иногда он пил кокосовый сок вместе с другими мужчинами, прячась в тени от зноя. Иногда помогал старикам, в доме которых жил, в нехитрых делах по хозяйству. Но во сне рядом всегда был отец Мануэл. Он ничего не делал и ни о чем не говорил, лишь лицо его с каждой минутой мрачнело все больше, во взгляде, сперва снисходительно-спокойном, загорался холодный огонь осуждения, твердые губы сжимались в выражении суровой непримиримости.
Брат Рикарду чувствовал себя под этим взглядом так, будто внезапно оказался обнаженным посреди людной площади, только священник видел не срамные места тела, но потаенные уголки души, где таилось то темное и стыдное, которое брат Рикарду скрывал даже от самого себя.
«Ты слаб! – обвинял его некто невидимый, отчего монах начинал беспокойно ворочаться на жестком ложе. – Ты прельстился мирским, забыв о своем Господе. Трус, неужели думаешь, что укрылся на краю света от Его ока?»
– Но я же проповедую! – восклицал монах, но под суровым взором отца Мануэла замолкал.