– И чего ты так о них тревожишься? Эбу гого живут в здешних лесах с незапамятных времен и всегда были дикими, как звери, – сказала старуха, поднимаясь. – Только они много хуже тех же обезьян, потому как смышленые и наглые. Так что не раздумывай, а бросай камень, если встретишь.
Она скрылась в доме. Соседка забрала сына и тоже ушла к себе – близилось время обеда, ей нужно было приготовить еды для всего своего семейства, возвращавшегося с поля или из леса для полуденного отдыха. Брат Рикарду, привыкший к местному распорядку, тоже думал было прилечь и подремать немного, но сонливости не чувствовал. Не имея срочных дел, да и желания что-либо делать, он решил разыскать Анну, покинувшую дом сразу после завтрака и до сих пор пропадавшую где-то.
Найти ее удалось быстро: вместе с подругами послушница сидела на расстеленной прямо на земле циновке и пряла. Одной рукой она крутила колесо прялки, другой вытягивала нить на веретено, придерживая его пальцами босой ноги. Анна работала умело, легко, дело совсем не мешало ей чесать языки с другими пряхами. Рядом соседская девчонка, та самая, чей образ потревожил монаха во сне, сматывала нить в клубок. Она первая заметила брата Рикарду и смущенно замолчала, опустив ресницы.
Остальные охотно приветствовали его, заулыбались, загомонили, не прерывая однако работы – давно уже жители деревни относились к монаху с любовью и уважением, но без особых церемоний. К тому же дукуну внешне проявляли гораздо больше почтения. Но брата Рикарду это не огорчало, напротив, он чувствовал, что нашел путь к сердцам людей, и был рад, замечая, как они идут к нему со своими радостями и горестями, за утешением, советом, ободрением. Не к дукуну идут и не к старейшинам, а к нему, пусть донесшему благую весть, но все же чужаку.
Никому не отказывал в помощи брат Рикарду, втайне преисполняясь гордости: он смог обратить в веру туземцев без угроз и обмана, лишь с помощью доброго слова и мудрости Священного Писания. День за днем, глядя на плоды своих усилий, он понемногу обретал ту веру в свои силы, какой недоставало ему в день, когда вместе с отцом Мануэлом впервые ступил он на берег Флореса.
Но вместе с уверенностью росло нежелание покидать деревню. Брат Рикарду понимал – рано или поздно он должен уйти и продолжить служение там, где оно необходимо, но день за днем все оттягивал этот миг, находя множество причин, чтобы задержаться. То он не мог уйти накануне большого праздника, ведь прихожане так к нему готовились. То ждал рождения ребенка Буди, одного из самых первых, кто принял веру Христову – не мог же брат Рикарду отказаться покрестить новорожденного. А позже случилось несчастье: на дукуна вновь напала хворь, и он умолял монаха не оставлять его душу наедине с демонами.
День за днем, неделя за неделей пролетали незаметно в размеренном течении жизни маленького поселения, затерянного в горах и лесах дикого острова на краю света. Луна достигала полнолуния и убывала вновь, и брат Рикарду, сам того не замечая, нарушал данное себе обещание двинуться в путь на следующей же неделе.
– Ты за своей помощницей пришел, га’емезе? – вот и сейчас от мыслей об отъезде его отвлек голос с веранды. – Иди, Анна, Нирмала заменит тебя!
Пожилая женщина, главная в этом небольшом обществе рукодельниц, сидела в глубине веранды и размечала узор на натянутых на ткацкую основу нитях. Монах не заметил ее в тени, когда подошел.
– Как сегодня твое здоровье, Менелан? – спросил он, приветствуя ткачиху. – Не беспокоит ли спина?
– Твоими молитвами, – отозвалась та. – Сезон дождей на исходе, а в ясную погоду всегда легче.
Брат Рикарду кивнул ей и взглянул на Анну, которая с невозмутимым видом продолжала тянуть нить. Захотелось забраться на это высокое крыльцо, устроиться на прохладном полу под сенью крыши из пальмовых листьев и наблюдать за ловкой работой женщин, привыкших к труду. Слушать их разговоры, не вникая в смысл, чтобы голоса сливались с пением насекомых и птиц в незатейливый мотив. Смотреть, как под пальцами ткачихи на гладких нитях возникает рисунок…
«Праздность – источник всех пороков», – осадил себя брат Рикарду. Он представил перед внутренним взором отца Мануэла, пытаясь вспомнить его не занятым делом. И не смог: никогда не заставал он своего наставника тратящим время бесцельно, лишь когда спал он не был погружен в работу, молитву или размышления.
Тем временем Нирмала, юная соседка, собрала веретено и нити и поднялась, намереваясь сменить Анну у прялки. Деревянные браслеты с глухим стуком скользнули по тонким смуглым щиколоткам, приковывая взгляд к хозяйке. Она любила украшения, брат Рикарду ни разу не видел ее без хотя бы пары-тройки браслетов на ногах и запястьях, а волосы девушки были уложены в сложную по местным меркам прическу. Она явно гордилась своей миловидностью и старалась нравиться, но при этом была скромна и послушна, относилась с почтением к старшим, а на жреца могучего бога Иисуса и вовсе смотрела со страхом и благоговением.
Очаровательное создание, почти дитя. Глядя на нее сейчас, брат Рикарду с обидой подумал, что во сне его обвинили несправедливо: никогда у него не возникало греховных мыслей рядом с Нирмалой, скорее, она была ему как родственница, молоденькая кузина или племянница. И как только могла присниться такая чушь!
– Простите, я помешал вам, – поспешно сказал брат Рикарду, останавливая Нирмалу жестом. – Анна, продолжай свою работу, пожалуйста.
Послушница взглянула на него строго, изучающе. У монаха в который раз возникло чувство, будто она незаметно за ним присматривает. Он не знал, сердиться ли на нее за это, ведь такое отношение было всего лишь искренним проявлением заботы, а в глазах местных он наверняка выглядел неприспособленным к жизни в условиях здешней природы и даже порою беспомощным.
– Тебе точно ничего не нужно? – подозрительно спросила Анна.
Брат Рикарду подумал, вряд ли она смогла бы понять причину его беспокойства. Как и всем местным женщинам, праздность была ей не свойственна. Даже собираясь посплетничать и отдохнуть, они брали с собой работу – плели корзины, шили, чинили или пряли, но руки их всегда были заняты делом.
– Прошу, не стоит обо мне беспокоиться. Я просто шел мимо и решил поприветствовать вас.