Саймондс Д"Юс – политический деятель стюартовской эпохи, депутат парламента и известный историк-антикварий, прославившийся изданием парламентских журналов времен Елизаветы I и Якова I. Получил образование в Кембриджском университете и юридической школе Мидл-Темпл. В 1641 г. был произведен Карлом I в баронеты, но в период гражданских войн принял сторону парламента. Тем не менее Д’Юс остался умеренным политиком и сохранил симпатии к королю; он продолжал заседать в парламенте до 1648 г., когда последний был окончательно разогнан армией.

Отойдя от политической деятельности, Д’Юс занялся историческими изысканиями и литературными трудами: в течение десяти лет он писал «Общую историю Англии», основывавшуюся на материалах и документах, сбор которых потребовал от автора двадцатилетней подготовки. Помимо главного труда его жизни, оставшегося незаконченным, перу Д’Юса принадлежит «Автобиография» (ее оригинал, а также письма историка находятся в коллекции рукописей Британского музея).

Автобиография сэра Саймондса написана на основе его дневниковых записей, отсюда – точность датировок и масса мелких подробностей. В то же время, испытывая чисто профессиональный интерес к родословной и ранней истории своего семейства, Д’Юс проводил специальные архивные изыскания, записывал устные воспоминания родных и близких, которые помогли ему детально восстановить в том числе и историю собственного детства от момента рождения, которого он, естественно, не мог помнить, до того времени, как сам автор начал вести дневниковые записи.

Написанная историком в зрелом возрасте, его «Автобиография» несет на себе сильный отпечаток его религиозных и политических убеждений. Д’Юс был набожным человеком, ревностным протестантом; он с негодованием наблюдал деградацию нравов стюартовского двора, потворствование «папизму», отвергал религиозные нововведения архиепископа Лода в англиканской церкви. Его критическое отношение к внутренней и финансовой политике Стюартов сквозит в главах, хронологически относящихся к периоду детства автора, в которых Д’Юс дает характеристики политикам и государственным деятелям эпохи Елизаветы I и Якова I.

Творческий метод Д’Юса при написании «Автобиографии» заключался в том, что он, взяв за образец труды глубоко почитаемого им французского историка де Ту, решил соединить повествование о своей жизни с изложением истории Англии, поэтому его рассказ о детских годах неоднократно прерывается обширными пассажами, посвященными политическим событиям и международным делам, которые, безусловно, не основывались на его непосредственных впечатлениях. Тем не менее, как замечает сам автор, многие события «взрослой» общественной жизни – сватовство Фридриха Пфальцского к наследнице Якова I, смерть принца Генри – запечатлелись в памяти подростка благодаря тому, что все вокруг активно обсуждали их, придавая большое значение.

Непосредственные же воспоминания сэра Саймондса о детских годах рисуют картину чрезвычайно теплых эмоциональных отношений в его семье, особенной близости между ним и родней с материнской стороны, нежных отношений с матерью и сестрами, которых он называет «дорогими, любящими, нежными, милыми». На этом фоне бросается в глаза прохладное отношение Д’Юса к отцу, осознанная или бессознательная критика почти всех поступков последнего. «Автобиография» дает нам богатейшую палитру переживаний ребенка, связанных с утратой близких, расставанием с родными местами и трудным вживанием в новую среду. В то же время она отражает живейшую реакцию любопытного подростка на все необычное, что встречалось ему на пути, будь то ураган необыкновенной силы, представления деревенского силача или громкое убийство, потрясшее округу[377].

Автобиография и переписка сэра Саймондса д"Юса, баронета

Я родился благодаря милости и провидению моего милосердного Бога (с тех пор хранившего меня) в Коксдене, в приходе Сердсток в графстве Дорсет в субботу 18 декабря около пяти часов утра в год Господа 1602, на сорок пятом году правления нашей бесценной государыни-девственницы, блаженной памяти королевы Елизаветы, скончавшейся четыре месяца спустя[378], к великому горю всех ее любящих подданных в Англии и преданных союзников за границей; и был крещен в 29 день того же месяца в среду на галерее упомянутого дома в Коксдене (ввиду необычно холодной погоды) м-ром Ричардом Уайтом, викарием из Чердстока. <… >

Мое появление доставило огромную радость обоим родителям и не меньшую – моему дедушке Саймондсу и его жене, еще здравствовавшим в ту пору: ибо моя матушка оставалась бесплодной около шести лет после женитьбы (отчасти из-за того, что вышла замуж очень рано, едва ей исполнилось четырнадцать лет), затем, за два года до меня, родила дочь, а я был их первым сыном – надеждой на продолжение обоих родов и фамилий. Отец моей матушки смотрел на меня с неменьшей радостью, а позднее относился ко мне с такой заботой и нежностью, как если бы я был его собственным сыном, зачатым им самим. Поэтому он вместе с… его старшим братом дал мне при крещении свою фамилию как имя[379], которое я сохранил на всю жизнь. Хотя обычно меня по ошибке называли Саймоном или Симеоном, не зная истории происхождения моего имени…

Пол Д"Юс из Майлдинга в графстве Саффокл, эсквайр, мой отец, обычно жил во время каникул в Уэлшелле в вышеназванном приходе Майлдинг (поскольку в сессионное время он изучал право в Мидл-Темпле[380], а с 1607 г. был одним из клерков Канцелярии[381]). Уэлшелл находился на расстоянии ста восьмидесяти миль от дома моего дедушки. Но рука Всевышнего распорядилась так, что я был зачат, когда мои отец и матушка наносили визит ее родителям, оставив почти на год их собственный дом в Саффолке. Из всех их детей лишь я один родился в упомянутом графстве [Дорсет]. Позднее я слышал рассказ отца о шутливых словах, с которыми обратилась к нему матушка, когда он вернулся на летние каникулы из Лондона в Коксден, еще до моего рождения. Встретив ее и обняв, он сказал: «Я рад, что, кажется, у нас будет еще один ребенок», – или что-то вроде того. «Да, конечно, – ответила она, – я ношу ребенка, но он – не твой!» Подобные слова из уст той, что была образцом набожности и добродетели, заставили отца улыбнуться; тогда матушка объяснила ему смысл ее загадки, рассказав, что ее отец намеревается взять себе это дитя. Она сама была под опекой отца в то время, ребенок был зачат и, вероятно, должен был появиться на свет в его доме, поэтому дедушка заявлял, что это его ребенок, и потому-то матушка и сказала: «Этот – не твой».

Однако Господу было угодно примешать толику печали к их радости по поводу рождения наследника мужского пола, дабы показать, что и это, и все другие мирские блага – преходящи и несовершенны. Матушка моя или потому, что не рассчитала времени, или из-за того, что в графстве не было лучшего выбора, была вынуждена прибегнуть к помощи повитухи, у которой шея была свернута на сторону, по естественной причине или вследствие какого-то несчастного происшествия. Как мне достоверно рассказывали, один ее вид при первой встрече очень напугал матушку, увидевшую, как та идет прямо вперед, но при этом смотрит через плечо. Если бы в этот момент схватки, становившиеся все сильнее и чаще, утихли или была бы возможность позвать другую повитуху, матушка ни в коем случае не приняла бы помощи от нее. Женщина, почувствовав это, тоже пришла в раздражение и, не знаю, случайно или намеренно, помогая при родах, очень сильно ушибла и поранила мне правый глаз. В течение некоторого времени я оставался под особым присмотром из-за этой травмы, и были серьезные причины опасаться, что я совсем потеряю глаз. Тем не менее благодаря благословенной помощи высшего Провидения я оправился от ушиба и болячки, но черное пятно в моем глазу настолько увеличилось, ослабив способность видеть, что, хотя я и мог смутно различать крупные предметы, от этого глаза уже не было никакой пользы при чтении или письме. Это было не слишком заметно другим, однако, принимая во внимание мои постоянные и непрерывные занятия, давало мне немало поводов болезненно переживать эту потерю[382]. <… >

Радость по поводу моего рождения была все же неполной из-за травмы, которую я получил, последующие же напасти, посетившие меня в младенчестве, преисполнили мою дорогую матушку и остальных друзей отчаянием и неверием в то, что я доживу до зрелого возраста. Не только по причине этой травмы, но и вследствие других болезней я почти беспрестанно плакал к немалому огорчению матушки, выкармливавшей меня с великими заботами и тщанием в течение двадцати недель от моего рождения[383]. И не без чудесного вмешательства божественного Провидения случилось так, что мой отец (которому я позднее прямо так и заявил) все же не сделался из-за своего упрямства виновником моего внезапного и безвременного конца. Ибо, пробыв почти год в Коксдене у моего деда Саймондса и обнаружив, что слуги, на которых он оставил Уэлшелл в Саффолке, не заслуживают доверия в управлении его делами, он во избежание дальнейших потерь решил в конце апреля 1603 г., несмотря на мою слабость, а также мольбы и всевозможные протесты, что моя благочестивая матушка должна сопровождать его, когда он поедет в Лондон на пасхальную сессию[384], а затем ей следует вернуться в Саффолк и приглядывать за домашним хозяйством. В первый день они проделали путь от Коксдена до Дорчестера (около двадцати миль), и милый дедушка сопровождал их все время, хотя это был всего лишь короткий однодневный переезд. Я почти не прекращал плакать из-за тряски в отцовской карете на извилистых и неровных дорогах. Ни грудь моей матушки, ни пение ее служанки, ни мягкие подушки, на которые меня уложили, ничто, что бы они ни предпринимали, не могло меня успокоить. В ту ночь отец начал понимать, что его неуместная настойчивость может принести ему зловещую прибыль, поскольку возникли большие сомнения относительно того, доживу ли я до утра. Назавтра он был вынужден прервать свое путешествие на один день, чтобы, остановившись, посоветоваться и предпринять что-то для спасения моей жизни, висевшей на волоске. Если бы меня повезли дальше, он, без сомнения, хотя и непреднамеренно, стал бы причиной моей скорой и безвременной смерти. Моей матушке предстояло остаться со мной ради моего спасения, если бы в вышеупомянутом городе Дорчестере (каковой является первым и главным городом в Дорсетшире и с давних пор – епископской резиденцией) не нашлось заботливой и подходящей няньки. Были наведены справки, и, после того как за ней послали, очень порядочная женщина, жена некого Кристофера Уэя, торговца из этого города, согласилась взять на себя заботу обо мне.

Дедушка Саймондс, утешив как мог матушку, его единственную и любимую дочь, и заверив ее, что мне будет обеспечена неусыпная и непрестанная забота, после этой однодневной остановки отбыл вместе с моим отцом в Лондон к началу сессии. Но моя нежная и любящая матушка не смогла столь быстро покинуть меня, которого она сама кормила около двадцати недель; она оставалась подле меня еще две недели, до тех пор, пока не убедилась, что угроза неотвратимой и немедленной смерти миновала. Тогда, расставшись со мной, она направилась в Лондон, а оттуда вскоре в Уэлшелл в Саффолке, с меньшей тревогой и печалью в сердце, чем она ожидала.

За то время, что я оставался с нянькой, помимо обычных неприятностей и напастей, случающихся с детьми, меня излечили от трех опасных болезней. Во-первых, у меня возникло воспаление в правом глазу. Во-вторых – серьезный разрыв[385], грозивший мне страшной опасностью и будущими неудобствами, если бы не некая миссис Маргарет Уолтен, проживавшая в Мелкоме, около вышеупомянутого Дорчестера, которая принялась весьма своевременно и тщательно его лечить и делала это в течение десяти недель или около того, да так удачно, что я и представить себе не мог, что страдал от чего-то в этом роде, пока мне не рассказали.

После третьей и самой большой напасти у меня осталась большая и глубокая вмятина на черепе с левой стороны головы, каковую, полагаю, я унесу с собой в могилу, если мне будет суждено умереть от естественных причин и в мирное время. Мои отец и мать всегда утверждали, что она появилась после опасного падения, случившегося, когда я был у вышеупомянутой няньки… Но Кристофер Уэй и его жена уверяли, что я никогда не падал, а вмятина осталась от большой болячки, которая сама по себе возникла у меня в голове, и что некоторое время ее наблюдал врач, излечивший ее. Поэтому я лишь могу предположить, что либо эти двое говорят правду, но вмятина на черепе заставила моих родителей подозревать, что я упал, либо – кто-то из слуг Кристофера Уэя уронил меня и скрыл это от него и его жены или ушиб меня головой обо что-то твердое.

Мой дедушка Саймондс, как и обещал, не только заботился обо мне, пока я оставался у няньки, но в надлежащее время перевез меня из Дорчестера в его коксденский дом в приходе Чердсток и держал меня при себе там или в доме мистера Уайта, викария из вышеназванного города, до тех пор, пока мне не исполнилось семь лет и еще три четверти года. Я хорошо помню опасности, которых мне случилось избежать позднее, хотя при их перечислении я, возможно, могу немного изменить их очередность во времени. К северу от дома дедушки бежал красивый ручей, который в дожди внезапно разливался, в обычное время оставаясь тихим и неглубоким. Я безрассудно задумал перейти его по нижнему мосту около амбара и конюшен. Мостик был узким и я упал вниз в одежде. Поток был не очень глубок, но из-за внезапности падения и испуга я вполне мог бы утонуть, если бы держатели дедушки, точившие свои инструменты на жернове около моста и поглядывавшие на меня, немедленно не бросились на помощь.

Двух других опасностей я избежал в то время, как с нами в западных графствах были мой отец, мать и две… сестры. Пока я там оставался, они дважды приезжали, чтобы навестить бабушку (ибо дедушку они могли видеть в начале каждого сезона в Лондоне, поскольку он был почетным советником в Мидл-Темпле). Я заболел корью в доме своего учителя м-ра Уайта. Сама по себе эта болезнь не слишком опасна, но ей предшествовало такое сильное и долгое кровотечение, что все, кто меня видел, полагали, что моя жизнь – под угрозой, пока, наконец, с Божьего благословения, оно не прекратилось. Моя дорогая матушка была заботливой и внимательной сиделкой в течение почти всей моей болезни.