Эдуард Херберт – английский дворянин, происходивший из шропширского рода Хербертов, состоятельного, но не высокородного семейства (только его прадед был рыцарем, дед и отец оставались эсквайрами). Благодаря его раннему браку с дальней родственницей – Мэри Херберт, наследницей графа Пемброка, его социальный статус значительно возрос. В возрасте 18–19 лет Эдуард был представлен ко двору, где его превосходное образование и галантные манеры были оценены по достоинству. Расцвет его придворной карьеры пришелся на годы царствия Якова I: Херберта производят в рыцари и кавалеры Ордена Бани. Он воюет во Фландрии, путешествует по Германии, Италии и Франции, с 1619 по 1621 г. возглавляет английское посольство в Париже. В 1625 г. получает ирландский баронский титул, а в 1631 становится пэром Англии, лордом Хербертом из Чербери. Во время гражданской войны он принял сторону парламента.

Херберт был одним из самых образованных джентльменов якобитского двора, питавшим глубокий интерес к философии и медицине. Помимо автобиографии его перу принадлежит трактат «Об истине» (1624). Жизнеописание Эдуарда Херберта осталось незаконченным. Впервые оно было опубликовано в 1764 г. Значительная часть автобиографии посвящена взглядам сэра Эдуарда на воспитание совершенного джентльмена, которое, по его мнению, должно было включать фундаментальное классическое образование, современные языки, этику и теологию, естественно-научные дисциплины, в особенности – медицину и анатомию, а также занятия спортом, военными искусствами, музыкой и танцами.

Воспоминания Э. Херберта о его детстве приведены здесь практически полностью. В основном они центрируются вокруг тяжелого врожденного заболевания, которое способствовало формированию философского умонастроения автора, готового с легкостью покинуть бренный мир ради иного, а также с учебой, ставшей основным занятием его отрочества. Любопытно, что ранние брак и отцовство описаны весьма бегло и, по-видимому, не представлялись Херберту достойными подробного рассказа. Бросаются в глаза скупые упоминания о родне, отсутствие эмоционально окрашенных характеристик близких (в то время как портрет наставника написан значительно ярче). В трактовке автором его детских поступков и качеств можно усмотреть его высокую самооценку и определенный эгоцентризм[324].

Жизнь Эдуарда, лорда Херберта из Чербери

<…> Я родился в Эйтоне в Шропшире… между полуночью и часом ночи[325]. В детстве я был весьма болезненным: мою голову беспрестанно терзали боли, средоточием которых были уши. По этой же причине я так долго не говорил, что многие полагали, будто я навсегда останусь немым. Самое первое, что мне помнится, это то, что, когда я уже понимал, что говорят другие, я тем не менее продолжал хранить молчание, дабы не сказать чего-нибудь нелепого или неуместного. Когда же я заговорил, мой первый вопрос был таков: «Как я пришел в этот мир?» Я сказал своей кормилице, дядьке и остальным: «Вот я уже здесь, но не могу представить, что было тому причиной или началом, и каким образом это совершилось». В ответ кормилица и прочие женщины, присутствовавшие там, засмеялись надо мною, поэтому я обратился к другим, и мне ответили, что никогда не слышали, чтобы какой-нибудь ребенок задавал подобные вопросы. По достижении более зрелых лет я пришел к умозаключению, доставлявшему мне позднее немалое утешение: подобно тому как я обнаружил в себе жизнь, не подозревая о схватках и муках, перенесенных моей матерью (а между тем они должны были беспокоить и терзать меня не меньше, чем ее), и душа моя, надеюсь, перейдет в иную, лучшую жизнь, не ощущая болей и страданий, испытываемых телом в момент смерти.

… Но оставим эти рассуждения и вернемся снова к моему детству. Я помню, как болезнь моих ушей (из которых текло)[326] продолжалась с такой силой, что друзья считали, что меня не следует учить даже алфавиту, и так было до тех пор, пока мне не исполнилось семь лет; в это время мои уши успокоились, из них перестало течь, и в результате я оказался избавленным от того недуга, которому были подвержены мои предки, а именно – эпилепсии[327]. Тогда учитель в доме моей… бабушки начал изучать со мной алфавит, затем – грамматику и читать те книги, которые обычно проходят в школах.

И я настолько преуспел в этом, что однажды составил речь на тему «Audaces fortuna juvat»[328] на целый лист, а также 50 или 60 стихотворных строк за один день.

Помню, меня порой наказывали за то, что я ходил драться на кулачках с двумя приятелями, учившимися вместе со мной, которые были старше, но никогда – за ложь или какую-то другую вину, ибо моему естественному расположению и склонностям была противна фальшь. Поэтому, если я совершал какой-то проступок, в котором меня могли справедливо заподозрить, я обычно сознавался в нем по доброй воле, предпочитая скорее принять наказание, чем запятнать себя ложью. Эта привычка, насколько я могу судить, сохранилась у меня и поныне. И я могу искренне заявить перед всем миром, что с самого раннего детства до настоящего времени я никогда осознанно не говорил ничего, что было бы неправдой, поскольку душа моя естественным образом отвращается от лжи и обмана.

Когда мне исполнилось девять лет (а все это время я жил в доме моей… бабушки в Эйтоне), родители решили, что меня нужно послать куда-нибудь, где бы я мог выучить валлийский язык, полагая необходимым дать мне возможность общаться с теми из моих друзей и держателей, которые не знали никакого иного языка. Поэтому меня рекомендовали м-ру Эдварду Теллволлу из Плэйсварда в Денбишире. Я должен воздать ему всяческие почести, ибо этот джентльмен досконально изучил греческий, латинский, французский, итальянский, испанский, а также приобрел знания в других сферах, не отправляясь для этого за моря и не воспользовавшись благами университетов.

Кроме того, будучи человеком редкостного темперамента, он так умел усмирять свой гнев, что я никогда не видел его рассерженным, пока оставался у него там (по отзывам, таким его знали и прежде). Если случалось, что он бывал обижен, я видел, как его лицо покрывалось краской, и некоторое время он хранил молчание, но когда снова начинал говорить, его речь была тихой и спокойной, и было ясно, что он справился со своим гневом. Признаюсь, сам я никогда не мог достичь такого совершенства, будучи подвержен гневу и страстям больше, чем следует. Я обычно прямо высказываю то, что думаю, уподобляясь тем, кто отворяет двери, если в доме пожар, чтобы огонь вырвался наружу и не сжег дом изнутри. Тем более я превозношу нрав м-ра Теллволла, ибо тот, кто может промолчать во гневе, бесспорно, способен контролировать свои страсти.

Но, подобно тому как я не смог научиться этому у него, так же мало пользы я получил от изучения валлийского или любого другого языка из тех, что знал этот достойный джентльмен, поскольку большую часть девяти месяцев, в течение которых я оставался в его доме, я был болен малярией[329].

Когда ко мне вернулись силы (мне было тогда около десяти лет), меня послали учиться к некоему м-ру Ньютону в Дидлбери в Шропшир, где за два года я не только наверстал все, что упустил из-за болезни, но и добился таких успехов в греческом и логике, что, после того как мне исполнилось двенадцать лет, родители сочли возможным послать меня в Оксфорд в Университетский колледж[330]. Помню, что по прибытии туда я чаще и охотнее вел свои первые диспуты по логике и выполнял упражнения, которые требовались в этом колледже, на греческом, а не на латыни.

Я провел в университете несколько месяцев, когда пришло известие о смерти моего отца. Его недугом была летаргия – сaros, или сoma vigilans, которая продолжалась довольно долго. В конце концов он, кажется, умер без больших мучений, едва ли ощущая что-нибудь. Поскольку, по мнению врачей, болезнь была смертельной, моя мать решила послать за мной и привезти домой; сразу же после кончины отца она пожелала, чтобы ее брат, сэр Фрэнсис Ньюпорт, поспешил в Лондон и оформил там право совместной опеки надо мной для них обоих, чего он и добился.