Мухам нечего делать там, где продается чугунная посуда, медные тазы, кокетливые, грациозные кумганы и дастшуи, покрытые резьбой волшебных сказок. Но от звона инструментов медников звенит в голове, и невольно радуешься, что вырвался наконец в глубь базара. Тут глаза разбегаются: одежда, халаты, куйнаки… Шерстяные камзолы.

Снова крик, словно кого-то режут: «Да погибнет моль!» Оказывается, продают пачками обыкновенный нафталин.

Туркмены расстилают свои бесценные ковры прямо на мокрую глину под копыта всадников: «Гони коня! Пусть железом копыт топчет! Не рвутся! Не линяют!»

А женская одежда продается отдельно. И здесь коран диктует свои законы затворничества. Да, как бы женские одежды не затеяли разврата с мужскими халатами! О, эти женщины!

Лукаво улыбаются из-под небрежно закинутых на голову чимматов молодайки. Блестят, искрятся их черные глаза. Алеют полные яблочки-щечки.

Молодаек не слишком пугают блюстители нравственности, широкоплечие «раисы», надсмотрщики с длинными гибкими шестами в руках. Право «раисов» — наказывать всех нерадивых в делах шариата, всех нарушителей догм религии.

Не разостлал молитвенного коврика купец, когда раздался призывный азан с минарета муэдзина на полуденную молитву, и палка раиса уже внушает нерадивому благочестивые чувства. Обвесит кого продавец орехов или халвы — и снова свистит тонкая палка. А не дай бог какая-нибудь девочка прибежит на базар, купит пшеничных, горячих, пахучих лепешек — и та же палка больно пройдется по плечам или спине девочки. Знай закон! Исполнилось двенадцать лет — надевай паранджу с конской жесткой сеткой, прячь глаза и губки от посторонних взглядов.

Кого-то колотят. Кто-то вопит. Толпами бегут любопытные.

Совсем затолкали, замотали торжественный кортеж. Он все движется мимо гор дыней и арбузов, мимо груд овощей, мимо гребешкового ряда, мимо серпов, мимо ювелиров с их серебряными чудесными подвесками и ручными и ножными браслетами, мимо ножовщиков, плотников, аробщиков, сандуксозов.

Снова погружаешься в море навозных запахов. Бараны! Целые отары баранов. А поблизости уже по дорожкам гоняют и водят лошадей — текинских, гиссарских, карабаирских, иомудских, арабских, бадахшанских. И все — великолепных мастей, неимоверной красоты и резвости… Потому что конные барышники отлично знают, что накануне базарного дня надо выпустить в ячмень с десяток сырых яиц, а утром в ведро подлить пиалу-другую пьяной бузы или крепкого мусаласу. Это придает даже жалкой кляче прыти и резвости.

Толпы базарчей то густеют, то редеют.

А вот и просвет. Солнце словно распахивает ворота в мир махаллей. Но что это? Снова крик:

— Раис! Сюда!

Гневно Сахиб Джелял показывает раисам на валяющегося под жарким солнцем в глубокой пыли здоровяка горожанина. Лицо его багрово до синевы. Его сморил сон или обморок.

— В чем дело? Почему пьяный?

Тут же набежали блюстители нравственности. Уже одна доносит об исполнении, с трепетом поглядывая снизу на величественно восседавшего на коне Сахиба Джеляла.

— Покурил анаши, господин визирь. Это известный у нас мясник.

— Значит, он не пьян? Водку не пил?

— Велик аллах! Разве можно? Да тут водку нигде не купить. Да люди себе не враги. Всякий знает. Кто хочет пятьдесят палок по голым пяткам получить?

— Уберите… А вон там в чайхане играют в азартные игры кумарбазы. Что вы смотрите?