Сейчас зима… Недалеко от их дома с первыми морозами всегда заливали каток. Играла музыка, светили прожекторы, сверкал лёд, смеялись люди. Когда после катания снимаешь коньки и становишься ногами на землю, ты словно врастаешь в неё, тебе легко и весело. А дома… дома тебя ждёт горячий чай и булочки с маслом. Чай сладок, а булочки белы и мягки. Но перед этим ты раздеваешься, скидываешь с себя всё толстое, шерстяное и одеваешь цветастый халатик, под которым только трусики и лифчик. За окном ночь, мороз, а в комнате тепло, горит люстра, за столом – отец с матерью…

Где, где всё это?

А ей ведь уже семнадцать!

Сорок третий год. Сейчас бы она уже закончила десять классов, поступила в институт. Может, и полюбила бы уже, и ей бы дарили цветы, и говорили красивые слова. И лежала бы впереди вся счастливая жизнь. Вся жизнь…

Вся жизнь!

6

руб. 90 коп.

«Майне мэдхен»

…Раю и ещё несколько женщин взял к себе жирный пятидесятилетний фермер – хозяин огромного пуза, короткой жирной шеи, в которую накрепко вросла небольшая квадратная голова с багровым, чисто выскобленным лицом со вздутыми от жира скулами. Там, на привокзальной площади, Рая, только увидев этого немца, почему-то сразу поняла, что угодит к нему. Помигивая белесыми свиными ресничками, топыря книзу толстую нижнюю губу, он медленно обходил строй русских женщин. Останавливался, брезгливо щупал мускулы, заглядывал в зубы – выбирал. Невдалеке стояла его несколько улучшенная, омоложенная копия – сын. Воткнув руки за широкий офицерский ремень, он с удовольствием наблюдал за отцом, за женщинами. Победитель. Он имел право на эту уверенную позу, на безмятежный взгляд из-под козырька чёрной эсэсовской фуражки – фронт, война гремели далеко. А здесь, сегодня, он дарил отцу работниц. Правда, неряшливы они, истощены, угрюмы и бестолковы на вид, ну да что с них, с этих славян, возьмешь. Помыть, подкормить – глядишь, и будет толк.

Рая Зимнякова уродилась красивой. Красоту приходилось прятать – так всю дорогу и ехала с вымазанным грязью лицом, в специально истоптанном ногами пальто, измятом платке. Дорога в морозной грязной и вонючей теплушке и голод довершили маскарад. Рая стояла, будто из-под беспризорничьего котла вынутая. Но рост не спрячешь, и стать девическую грязью не замажешь – крупную, сильную, хоть и замученную девушку немец приметил сразу. Белесые ресничные щетинки мигнули, губа перестала топыриться. Руки, заложенные за спину, легли на пузо и пошевелили толстыми короткими пальцами. Ногти на них были розовы и чисты.

Пошевелившись, пальцы растопырились и покинули пузо. Брезгливым движением они ухватили девичий подбородок и дёрнули его книзу. Рая не сопротивлялась, послушно открыла рот да так и замерла, равнодушная от усталости, покорная неизвестности предстоящего. Она смотрела на рукав добротного немецкого пальто и мечтала об одном: согреться.

Немец похлопал её по плечу, по спине, по заду и вытолкнул из строя…

А потом была работа, работа, работа.

Голодом немец не морил, он принадлежал к нации рачительных, расчётливых хозяев. Много ль наработает голодный, когда голова кружится, и все мысли только об еде? Но и лишнего не давал. Так что всё съеденное переходило в работу, только в неё. Отдых приходил лишь со сном. Не успеешь сплющить веки, и уж летишь в пропасть. Летишь долго, летишь всю ночь, и нету у пропасти дна, нет стен, – пустота, темь, холод.

А вскоре случилось неизбежное.

Рая с ужасом ждала беды от хозяйского сына, того самого эсэсовца – он регулярно наезжал в гости к отцу и всегда приходил смотреть, как работает Рая. Смотрел, что-то гавкал по-своему, смеялся и всё время пытался лапнуть. Один раз он подкрался незаметно и крепко обхватил её сзади. Рая закричала, и тут же послышался голос хозяина – злой, визгливый, требовательный. Эсэсовец отпустил её и, посмеиваясь, пошёл в дом.

Но эсэсовец неожиданно исчез. То ли на фронт отправили, то ли новое назначение получил – исчез, в общем.

Рая облегчённо вздохнула.

Оказалось – рано.