На вторые сутки пути заболел младенец.

На третьи – помер.

Два солдата залезли на остановке в вагон, расцепили руки матери. Та очнулась, оскалилась молча и вцепилась зубами в немецкую, упакованную в добротную шерстяную перчатку руку. Солдат взвыл и начал бить несчастную ногами. Подковки и гвозди на подошвах его сапог были отшлифованно-праздничны.

Мать уволокли вслед за младенцем.

В вагоне стало тихо и ещё холоднее…

Соседкой Раи по нарам оказалась довольно молодая богомольная женщина. Вся в чёрном, она тихо сидела рядом, смотрела на всё происходящее кроткими скучными глазами и часто крестилась.

– Всё от Бога, – часто говорила она и длинно вздыхала. – Шлёт он испытания нам за грехи наши.

Голос её, негромкий и тусклый, вызывал у Раи чувство неприязни. Чувство это было похоже на то, какое она испытывала, глядя в музеях на картины с Христом, святыми и ангелами. Заведённые под лоб глаза, скорбно поджатые губы, нимбы, босые ноги в небесной вате – всё это казалось Рае странной нелепой сказкой, чем-то мертвяще-пошлым, непонятным.

– Страдай и воздастся тебе, – опять заговорила чёрная женщина. – Дорога в рай идёт через страдания. Молись, и будешь спасена. Всё от Бога… Здесь, на земле, мы не живём, мы только проходим испытание. Там, в загробной жизни, всё зачтётся, Бог всё видит, всё слышит.

– Да хватит вам, тётенька! – не выдержала Рая. – Хватит уже! Заладила… Без вас тошно!

– А ты помолись, сестрица, – мягко ответила женщина. – Помолись, и полегчает.

– Чёрта с два! – злобно вскрикнула Рая, и женщина поспешно закрестилась. – Чёрта с два! Я здесь, здесь, на земле жить хочу, а не на ваших дурацких ватных облаках!

Женщина укоризненно качала головой, а Рая отворачивалась и глотала скупые слёзы злости и бессилия – те, обильные слёзы, выплакались ещё в первые двое суток.

Сжавшись в комочек, она неотрывно смотрела на огненный квадратик в печи, вбирая глазами, кожей лица её далекий жар. Сидела и думала: как же так? Почему она здесь, в этом страшном вонючем ледяном эшелоне? Она, круглая отличница, активистка, гордость школы и семьи – почему? Почему она здесь? Почему вот уже которые сутки она замерзает, ест мерзкую похлебку, вытаивает во рту куски мёрзлого хлеба? Почему эта немецкая солдатня имеет власть над её жизнью? Почему её, умную и красивую, перед которой – вся жизнь открывалась, гонят в Германию? Гонят словно рабочий скот! Будто скотину! Выловили в городе, погрузили в вагон – и везут!

Как же так? Она росла, её любили, её обожали, на разные голоса прочили большое будущее, восторгались её умом, её способностями – и что же? Оскотинили – и в теплушку… В холод. В голод. Во власть зверюг с сытым утробным гоготом и холодными, точно чёрные дырки в дулах их страшных автоматов, глазами. Кто им позволил? По какому праву?

А как же «Не отдадим врагу ни пяди родной земли?» Где же родная советская страна, почему не защитила её? Товарищ Сталин… Партия… Народ… Красная Армия… Где они? Где все они?

Нет их

Нет их!

Нет их!!!

Но что же тогда есть?! А есть ледяная теплушка, есть решётка на окне, тупомордые чужие солдаты, есть Германия, куда везут её, везут, словно тягловый скот – работать, работать, работать на великую Германию. Арбайтен! И ты уже не комсомолка, ты уже не любимая дочь своих родителей, ты – рабыня. Ты околеваешь от холода, тебя кормят какими-то помоями, тебя бьют в спину прикладом, прокалывают презрительными, не видящими в тебе человека глазами и везут, везут, везут…