Пока их усмиряли — в одну комнату пятеро потащили Ауду, в другую трое — Султана, и они дали клятву не сражаться друг с другом три дня (за которые Лоуренс должен был тайно вывезти вождя друзов за пределы города), — алжирцы увели за собой Насира. Лоуренс посадил Шукри в свой «роллс» и объехал город: бывший узник, Шукри, человек, наиболее любимый народом Дамаска, медленно следующий по улицам, в сопровождении всадников, которые кричали: «Губернатор!», был для народа символом освобождения, таким же мощным, как арабское знамя. «Когда мы вышли в город, нас приветствовал народ на мили вокруг: раньше были сотни, теперь — тысячи. Каждый мужчина, женщина и ребенок в этом городе с населением в четверть миллиона человек, казалось, вышли сегодня на улицы, ожидая только вспышки нашего появления, чтобы их души воспламенились. Дамаск сходил с ума от радости. Мужчины в знак приветствия срывали с голов фески, женщины — покрывала. Жители швыряли цветы, ткани, ковры на дорогу перед нами: их жены наклонялись через перила балконов, крича от радости, и обливали нас из ковшиков благовониями. Нищие дервиши взяли на себя роль глашатаев, они бежали спереди и сзади, завывая и царапая себя в неистовстве; а сквозь выкрики и пронзительные вопли женщин пробивалась волна ревущих мужских голосов, скандирующих: «Фейсал, Насир, Шукри, Оренс», которая начиналась здесь, катилась по площадям, вдоль по рынку, по длинным улицам, к Восточным воротам, вокруг стены, и назад, в Мейдан; и вырастала стеной крика вокруг нас, у крепости»[425].

Прибыл генерал Шовель.[426] Лоуренс встретил его на границе садов оазиса. Он описал энтузиазм, который отзывался далеким эхом при их беседе. Он представил Шукри как нового губернатора, уверил, что через двадцать четыре часа административные службы будут налажены. Он сказал, что сам он завтра будет в распоряжении генерала, которого город снабдит всем, в чем он будет испытывать нужду. Он взял на себя ответственность за общественный порядок; но хотел бы надеяться, что войска не вступят в город до завтрашнего дня, потому что этой ночью предстоял такой разгул, какого не бывало со времен великих халифов.

Шовель был в такой же ситуации, как и Бэрроу. Его начальник штаба, который должен был обеспечить преследование турок до Алеппо, почти не ждал, что возьмет на себя ответственность за управление более чем двухсоттысячным городом. Сделать это без потери времени — означало военные методы, достаточно грубые; а как поддерживать массовые реквизиции и законы военного времени в городе, который, ликуя, встречает союзников?

Британские войска вошли в город лишь на следующее утро.

А Лоуренс поспешно вернулся в городскую гостиницу.

Абд-эль-Кадер не появлялся. Лоуренс послал, чтобы его разыскали. Посланнику сухо ответили, что он и его брат спят. «Хорошо, так разбудите же их!» Второй посланник ответил, что они идут, но это было неправдой. «Тем лучше; потому что через полчаса я пойду их искать с английскими войсками».[427] Посланник выбежал бегом.

Явная умеренность Лоуренса, которая, казалось, хотел убедить алжирцев, удивляла Нури Шаалана. Он более твердой рукой управлял поколениями руалла. Лоуренс не хотел подвергаться риску конфликта с Насиром до прибытия Фейсала; войска Нури Саида собирались вступить в город через час-другой, но он их еще не обнаружил; алжирцы, которые претендовали на то, что установили строго религиозное правительство, и прикрывали его именем Хуссейна, имели своих сторонников, включая даже Насира…

Наконец, когда было объявлено о бегстве турок, тысячи друзских всадников стали спускаться с гор. Не только всадники Султана эль-Атраша, но и те, которые всегда защищали турок — единственные сирийцы, которые вступили в бой с европейцами. Они требовали платы за свои услуги, состоявшие из шествия по улицам; Лоуренс послал их к черту. Весьма неортодоксальные мусульмане, они посмеивались над религиозным энтузиазмом Абд-эль-Кадера; но не над грабежами. Тем охотнее они присоединились к алжирцу, вместе с Султаном эль-Атрашем, которого Лоуренс должен был заставить покинуть Дамаск.

— А что же англичане? — спросил Нури Шаалан. — Вы боитесь, что они не придут?

— Если они придут для того, чтобы наводить порядок в арабском правительстве, они могут уйти не скоро.

— Тогда, — сказал Нури, задумавшись на мгновение, — у вас в распоряжении все руалла.

Когда алжирцы прибыли, вооруженные, агрессивные, в сопровождении своей охраны, руалла уже собрались вокруг городской гостиницы, где Лоуренс планировал созвать муниципалитет и ассамблею религиозных вождей; их охрана прохаживалась по коридорам, а пулеметы Нури Саида уже были на площади и стояли на позиции. От имени Фейсала Лоуренс сместил гражданское правительство, установленное накануне, объявил Шукри военным губернатором и тотчас же передал в его распоряжение Нури Саида с его войсками, интенданта и начальника полиции. Брат Абд-эль-Кадера закричал, обращаясь к Насиру, обвиняя Лоуренса как иностранца и христианина. Насир, подавленный, в отчаянии, ничего не отвечал. Абд-эль-Кадер вскочил на ноги и торжественно проклял Лоуренса; доведенный до неистовства агрессивной бесстрастностью последнего, он кинулся на него с обнаженным кинжалом… и покатился по ковру: на его пути стоял Ауда. С тех пор, как его оторвали от вождя друзов, он искал драки. Пока его отрывали от Абд-эль-Кадера, Нури Шаалан небрежно объявил, что вопрос о христианах и мусульманах здесь не стоит, и что руалла поддерживают эмира Оренса.

Алжирцы удалились, хлопнув позолоченной дверью. Лоуренс знал, что для него это лишь передышка. Во время этой передышки следовало создать декорацию, которая оформилась бы потом в настоящее правительство. И он оказался перед лицом той драмы, которую победившие повстанцы встречают на следующее утро после своей победы.

Насир ожидал, что должности будут отданы арабам-победителям, в крайнем случае — членам тайных обществ. Всякое восстание, что среди мотивов тех, кто его готовит, ставит на первое место этические мотивы, тяготеет к желанию, чтобы самые высокие посты были распределены между лучшими, и удерживать их для тех, кто имел смелость восстать. Однако все арабские вожди, вместе взятые, были неспособны установить в Дамаске какую-либо власть: рассчитывалось, что они установят лишь коранические суды, как это было в Джедде. Прежние заговорщики были способны стать отличными кадрами, главным образом потому, что сами были не слишком чисты: добродетель Шукри привела к поддержке алжирцев; добродетель Насера — к их принятию. Вожди маленьких локальных комитетов, смелые, знающие друг друга, на целые годы окопавшиеся в администрации во время своей тайной деятельности, были лучшей силой нового государства: но их было немного. Настолько, что в полицию, спешно укрепленную, приходилось призывать тех, кто служил прежнему режиму, если их прошлая покорность казалась залогом их будущего послушания. Насир, ошеломленный, смотрел, как Шукри утверждает на своих постах инженеров, которые годами его оскорбляли, а теперь униженно пришли к нему. Почему бы не утверждать тех полицейских, которые его арестовали? Лоуренс констатировал, что те, кто предпочитает всему любую форму власти — большие умельцы по части низкопоклонства.

Нури Саид и Нури Шаалан одобряли это; они «знали»[428]…

Полиция была восстановлена, размещение войск было обеспечено: Шовель привел четырнадцать тысяч лошадей. Турки многое сожгли. Можно было многого ждать от соседних деревень; не было почти ни одной, где бы не действовали местные делегаты «Фетах». Транспорт обеспечивали сначала двенадцать сотен верблюдов Нури Саида, животные, взятые у турок, и Палестинская железная дорога. Надо было платить. Турецкой валюты больше не существовало: австралийцы и индийцы нашли центнеры денег в разграбленных поездах, и давали на чай банкноты в 500 фунтов. Лоуренс выпустил банкноты, обеспеченные золотом Акабы; но лишь к полудню нашел типографию, чтобы их печатать. Публично выкликали добровольцев, чтобы те не давали распространяться поджогам, так же, как в Йенбо в ночи созывали к оружию, когда Фахри шел походом на город вслед за бегущим Фейсалом… Не было воды: главный водопровод был завален трупами. Не было ни одного уголка в тени, где не лежали бы мертвые турки. Санитарная служба была доверена армии, сбор пленных — иррегулярным силам: тех было более шестидесяти тысяч, а остальные не знали, что им с собой делать. Охранники и приговоренные покинули тюрьмы: из них сделали казармы, и Шукри объявил амнистию. Несколько тонн продовольствия, спасенного от пожаров, на турецких складах можно было немедленно распределить между самыми несчастными. Телеграф был налажен: почта могла подождать. Через открытые окна городской гостиницы уже проникали крики торговцев прохладительными напитками; также они продавали хиджазские флажки…[429]

Глава XXV.

30 октября — Лоуренс собирался прибыть в Лондон — ему было поручено изложить министру желания арабов. Пять дней спустя он представил рапорт:

1. В Аравии Хуссейн был королем и собирается им остаться.

2. В Сирии Фейсал собирается сохранить за собой всю территорию, за исключением полосы земли вокруг Бейрута, которая будет уступлена Франции. Иностранные советники, выбираемые им, будут зависеть исключительно от него.