Нет сомнения, что профессия, избранная Бронштейном, способствовала углублению его странностей: шахматы на таком уровне вынуждают полностью концентрироваться на себе, собственных чувствах, очень часто запрятанных глубоко вовнутрь, подавленных эмоциях.
Знакомые Пастернака утверждали, что тот говорил вперемежку чушь и гениальные вещи; похожее впечатление оставалось после разговоров с Бронштейном: порой мне казалось, что я разговариваю с провидцем, иногда – с шизофреником, и я ловил себя на кощунственной мысли, что шахматы на самом высоком уровне скорее диагноз, чем игра.
Странности творческих личностей вынуждают нас задуматься о том, какую роль играют для творчества особенности их душевного склада. Осуществлялись ли те или иные свершения благодаря или вопреки? Может быть, талант это не только подарок, но еще и тяжкий груз, нести который под силу удается далеко не каждому?
«Его случай, для которого психиатрия придумала ярлыки самых разнообразных и постоянно меняющихся диагнозов, должен рассматриваться как состояние, явившееся следствием навязчивого, но неожиданно завершившегося невроза, оставившего после выздоровления некоторое нарушение» – писал Фрейд об одном своем пациенте.
Никак не стану комментировать эти слова выдающегося ученого, процитирую вместо этого учебник по психиатрии.
«Нарцисстическая патология – это сохранившееся до взрослого возраста нормальное детское чувство собственной грандиозности. Для такого рода людей контроль за самоуважением находится где-то вне его, что и заставляет личность постоянно пытаться контролировать мнение окружающих о себе.
В связи с тем, что для нарцисстической личности чрезвычайно важна способность людей поддерживать их собственное чувство значимости, все остальные аспекты взаимоотношений меркнут для такого человека, и он испытывает большие сложности в том, чтобы любить кого-либо. Их потребность в других велика, но любовь к ним поверхностна.
Расстройство характеризуется грандиозным самомнением, верой в собственную исключительность. Такой человек полагает, что имеет какие-то особые права, он эксплуатирует людей, часто завидует другим и верит, что другие завидуют ему».
Являлось ли происходившее в душе Давида Ионовича психическим расстройством? И что такое психическое расстройство вообще? Да и где проходит четкая грань между здоровьем и болезнью?
Сказать не берусь, да и кто возьмется? Замечу только, что в Соединенных Штатах с 2013 года нарцисстическое строение личности больше не считается психическим расстройством.
Известный немецкий клиницист Гольдшейдер еще в XIX веке полагал, что «классической чертой евреев-неврастеников является страх перед болезнью, нервозность, чрезмерная подвижность, беспокойство, сосредоточенное внимание на каждом ощущении, чрезмерная склонность к реагированию на них, переоценка мелочей».
По мнению ученого, все эти свойства имеют глубокие исторические корни: «Постоянные преследования и унижение поселили в их сердцах непреходящий страх. Беспомощный человек, ищущий защиты и готовый к обороне, с типичной мимикой и жестами, с тревожным взглядом, обладает повышенной чувствительностью и комплексом симптомов, характерных для психастенического характера».
Портрет, будто списанный с Давида Бронштейна, измерявшего в последние годы давление по несколько раз на дню, и находивший у себя всё новые болезни в дополнение к действительно имеющимся.
Его философствование можно было назвать научным термином «асихронность семантических рядов», означающим несвязанность смысловых цепей, или, говоря попросту, перескоком от одной темы к другой, непоследовательностью изложения.
Но как ни называть его речи, – философией, философствованием, мудрствованием ли, высшей мудрости жизни – рассматривать каждый день как приключение и радоваться абсолютно всему, хорошему и дурному – ему дано не было. Впрочем, такой подход к бытию дается только очень немногим.
Нобелевский лауреат Эли Визель сказал как-то: «Если бы в моей жизни не было того страшного времени и Освенцима, я стал бы, без сомнения, учителем Талмуда в маленькой деревушке где-нибудь в Трансильвании, откуда я родом. Это совершенно очевидно».
Кем стал бы Дэвик Бронштейн, сын Иохонона Берко Бронштейна и Эстер-Малке Дувыд Аптекарь, если бы Российская империя не рухнула в одночасье? Наверное, семья так и осталась бы в Белой Церкви, которую многочисленное еврейское население городка называло на идише не иначе как «Шварце Туме» – Черная Чума.
Прожил ли бы он всю жизнь в этом городке? Стал бы сапожником, о чем Бронштейн сам не раз говорил в конце жизни? Многодетным бедным сапожником, любящим поспорить с самим ребе о тонкостях Талмуда? Городским сумасшедшим, на которого показывали бы пальцем? Или ходил бы в хедер, а потом, кто знает, способный, обладающий удивительной памятью мальчик, сам стал бы учителем в том же хедере?
Основал бы белоцерковское хасидическое течение в иудаизме и яростно боролся с толкователем Талмуда из Белоруссии, где другой цадик придерживался бы, по его мнению, закоснелых догм, не отвечающих духу времени? И окруженный учениками, спорил бы до изнеможения, защищая собственную, единственную правоту и толкований комментариев к Торе или еще более изощренных комментариев к комментариям?
Что произошло бы с Михаилом Ботвинником, если бы в России не произошло в 1917 году то, что произошло? Выбрал бы он по примеру родителей традиционную еврейскую специальность зубного врача? Закончив Политехнический институт в Петербурге, стал бы специалистом в новой научной отрасли – электротехнике? Или уехал бы в Америку, что сделали его дяди и тетя?