Но если эксцентричный американский дизайнер рассматривал «капсулы времени» как объекты искусства, страсть Бронштейна была явлением другого порядка. В его ящиках находились предметы, так или иначе связанные с его собственной биографией. Бронштейн начал сбор архива в середине 40-х годов прошлого века, потом накопление этих овеществленных воспоминаний делалось автоматически.

Помимо различного рода грамот, медалей, кубков, удостоверений, жетонов и прочих наград здесь можно было найти билеты в театр, программы концертов и спектаклей, календарики, письма, сувениры и сувенирчики, привезенные из различных стран мира, часы, показывающие время, остановившееся десятилетия назад, авторучки, содержание стержней которых давно высохло, старые карманные шахматы, салфетки, картонные подставки для пива, фотографии, на которых были изображены люди, зачастую неведомые ему самому, значки, вымпелы, диапозитивы, путеводители, какие-то квитанции и массу других самых разнообразных предметов. Погружаясь в воспоминания о событиях и людях того времени, он частенько перебирал, пересортировывал эти предметы, но никогда ничего не выкидывал.

Когда я в первый раз увидел эти залежи, вспомнилось: у кого порядок на столе, у того порядок и в голове, но потом я увидел, что в этом хаосе, так же как и в его речах, был какой-то только ему одному ведомый порядок.

Немало предметов из коллекции Бронштейна было приобретено в заграничных поездках, где он являлся благодарной темой шуток и подтруниваний коллег. Они сформулировали четыре правила, которыми руководствовался Бронштейн при покупках за границей.

Главное условие: вещь должна быть дорогой. Второе: покупка должна быть нетранспортабельной. Третье: такой вещи ни у кого в Москве не должно было быть. Четвертое: приобретение не может носить утилитарный характер и не может быть пригодным к использованию в условиях Советского Союза.

В 1954 году в Америке Бронштейн приобрел полный комплект клюшек для гольфа. В том же году в Лондоне, в спортивном магазине, где Пауль Керес покупал теннисную экипировку, не умеющий и так никогда не научившийся играть в теннис Бронштейн, не желая отставать от эстонского гроссмейстера, купил ракетку «Шлезинджер» и дюжину фирменных мячиков.

Из Польши привез пару боксерских перчаток. В 1956 году приобрел в Амстердаме кофейный сервиз, совсем не думая о последствиях, связанных с перевозкой, и всю дорогу держал сервиз в самолете на коленях.

В Рейкьявике купил «Графа Монте-Кристо» на исландском языке и четыре одинаковых номера экземпляра журнала со статьей о Шекспире.

Согласно «Энциклопедии снобизма», настоящий сноб избегает того, что делают все остальные, причем это касается не только поведения, но и пристрастий, покупок и т. д. Общая манера поведения Бронштейна очень вписывается в эту характеристику, хотя сам Дэвик яростно восстал бы против определения «сноб».

Юрий Авербах вспоминает, как однажды в Буэнос-Айресе Бронштейн отправился делать покупки с кем-то из посольства: «Возвращается, тащит картину. У коллег вытянулись лица —??? Давид: “Не мог же я при посольском покупать какое-то барахло…” Тогда же из Аргентины привез огромный комплект пластинок какой-то оперы. После турнира в Вейк-ан-Зее приобрел по просьбе Кереса особенные шины для машины. Вес – семьдесят килограмм, перевес огромный. Пришлось отправлять покупку морским путем. Жена Марина, увидев эти шины, плакала: “Хоть бы губной помады привез…”»

В Цюрихе в 1953 году купил чемодан медикаментов. Марк Тайманов вспоминал совместный с коллегами поход в аптеку, где Бронштейн осведомился о наличии лекарств от ангины, и ему выложили целый набор пилюль.

«Спасибо, а нет ли у вас еще чего-нибудь?»

Ему принесли другие таблетки.

«А, может быть, у вас имеются иные средства?»

Полка вскоре опустела, а Дэвик, выложив за всё немалую сумму, к ужасу поразившихся такой нелепой трате драгоценной валюты коллег, триумфально покинул аптеку.

Вырезки из газет и журналов со статьями о себе он хранил особо, и рябило в глазах от фамилии Бронштейн на самых разных языках. Он постоянно пересматривал все подборки, не в силах оставить в покое эту бумажную накипь славы.

Ни одна заметка в журнальчике шахматного клуба, даже отпечатанная на гектографе, ни одно замечание, комплимент, похвальное слово, вскользь брошенное после сеанса одновременной игры, выражение благодарности, записка, посвящение на книге, не должны были пропасть. Не была забыта ни одна речь, ни одно поздравление.

Брошенное невзначай организатором турниров в Линаресе портье гостиницы: «Этот человек входил в четверку лучших шахматистов мира», – сохранено для потомства. В собственных книгах Бронштейна сообщаются тосты, комплименты, строки из рецензий, афишные подробности.

Если представляется возможность, всё, сказанное о нем самом, записывается на магнитофон, чтобы потом в тиши московской квартиры еще и еще раз прослушать слова об «одном из лучших шахматистов мира, ставшем легендой уже при жизни, и что если бы Бог играл в шахматы, то играл бы как Бронштейн».

В книгах и интервью неоднократно цитируется фраза Макса Эйве, расчитанная на человека, далекого от игры: «то, что делает Бронштейн, – это уже “сверхшахматы”; он может рассчитать на 20 ходов вперед, в то время как простым смертным это не удается больше чем на пять». Неоднократно цитируется Бент Ларсен: «Порой мне кажется, что шахматы прежде всего искусство; тогда я ставлю выше всех Бронштейна».