У Сергея Вавилова, президента Академии наук, родной брат, всем миром признанный ученый Николай Вавилов, томится в тюрьме. Там и умрет от голода. Трагична и судьба великого физика Петра Капицы, которого разлучили с его любимым другом и учителем Розерфордом и с собственной женой в Лондоне, дочерью Розерфорда. Вынудили жену приехать в Москву, бросить отца, семью, Родину.

Тысячи, десятки тысяч широко известных интеллигентов влачили в СССР жалкое существование, получали гроши за свой труд, жили в грязных перенаселенных коммуналках, боялись собственной тени. И это в лучшем случае, а в худшем — гибли в ГУЛАГе или гнили на шарашках, как Королев.

Борис Леонидович и в житейском смысле преуспевает. У него отдельная квартира в писательском доме, в Лаврушинском переулке, большая дача в Переделкине. Да и «родственники за границей», как пишут в анкетах: отец, мать, сестры, слава богу, в порядке. Из нацистской Германии переехали в Англию. Далеко не всем евреям это удалось. Стало быть, Борису Леонидовичу не надо мучиться от угрызений совести.

Даже когда Сталин после Отечественной войны делает резкий крен в политике — от Ленина возвращается к уваровской триаде «самодержавие, православие, народность» и к неизбежному при этом дремучему антисемитизму, еврей Пастернак тут же обращается к религии. Но не к вере предков — иудаизму, не к Ветхому Завету, а к Евангелию — конкретно к православию. Пишет замечательные стихи на евангельские темы. Он же всегда в ладу со временем.

В феврале 2020 года — некруглая дата — 130 лет со дня рождения Пастернака. Тем не менее ее в РФ отметили и на ТВ, и в печати.

Отметила и «Независимая газета»: поместила статью под названием «Московские улицы и дворы Бориса Пастернака». Любопытный материал. Из него мы узнаем, на каких улицах жил молодой гений и на какие улицы ходил в гости к знакомым, знаменитым и не очень известным. В большинстве случаев речь идет о дореволюционных временах, но есть и запись о непосредственно революционных годах. Не могу не выписать соответствующего отрывка…

«Поздней осенью 1917-го Борис Леонидович жил в Сивцевом Вражке, снимал комнату в доме № 12. Там он просидел самые драматические события октября и ноября. Артиллерия красных била по оплотам правительственных войск, находившихся поблизости от жилища поэта — по штабу Московского военного округа, по Александровскому училищу. Три дня Пастернак не мог выйти наружу — вокруг, даже во дворе, шла перестрелка…»

По-моему, такая позиция — желание пересидеть где-нибудь в укромном местечке опасные катаклизмы эпохи — была свойственна Пастернаку всю его жизнь.

Но пусть мне объяснят тогда поклонники поэта, как он мог описать в своем романе «Доктор Живаго» муки русского интеллигента в годы революции? Интеллигента, который всегда стремился быть в гуще событий, в самом пекле, дабы бороться, как ему казалось, за светлое будущее?

Ну а теперь насчет тернового венца на голове великого поэта.

Весь сыр-бор разгорелся вокруг романа «Доктор Живаго». Пастернак отдал его в «Новый мир», старейший и самый видный литературно-художественный журнал в СССР. Редактором «Нового мира» был тогда К. Симонов, который переживал в ту пору не самые лучшие времена своей жизни. Бывшего любимца Сталина не очень-то жаловали новые хозяева страны во главе с Хрущевым.

Ознакомившись с романом, редакция «Нового мира», очевидно, ничего особенно крамольного в нем не нашла, но ничего интересного — тоже. И на всякий случай решила «Доктора Живаго» не печатать, после чего отправила Пастернаку в высшей степени вежливое, обтекаемое письмо-отказ.

Я это письмо-отказ читала, поскольку его опубликовали в открытой печати в разгар скандала с присвоением Пастернаку Нобелевской премии.

Судя по воспоминаниям Ивинской, поэт был страшно уязвлен таким ответом и, хотя и не без колебаний, отдал свой роман итальянским журналистам, которые к нему тогда зачастили… После чего не напечатанный в СССР роман поэта был сразу же переведен, опубликован за рубежом и представлен на Нобелевскую премию…

Все это было чисто политическим действом, ибо проза Пастернака — к роману были приложены еще 16 прекрасных пастернаковских стихотворений — не могла особенно поразить западноевропейскую публику: ничего нового о революции и о большевиках в романе не сообщала, никаких разоблачений не содержала. Произведения русских писателей-эмигрантов были куда сильнее «Доктора Живаго»… Ведь среди этих писателей был и классик Бунин, и такие прозаики, как Куприн и Набоков, да и Мережковский.

По сравнению со сталинскими временами скандал с Пастернаком можно считать очень умеренным.

Все разыгрывалось только в рамках Союза писателей… Никаких постановлений, как в случае с Ахматовой — Зощенко, не было. И арест Пастернаку не грозил.

Итак, 1958 год. Союз писателей. Сперва собрали, кажется, партком, который должен был предшествовать общему литераторскому собранию. Поэт Ваншенкин выступил на этом парткоме и сказал, что исключать из Союза Бориса Пастернака глупо и смешно! Выступил и демонстративно ушел. Но не успел дойти до дома, как его жене, писательнице Инне Гофф, позвонили и сообщили, что Ваншенкина из членов парткома вывели… (Это рассказала мне сама Инна…)

Потом состоялось общее собрание… Его стали тщательно готовить…

Уже чудо! При Сталине ничего готовить не надо было. Просто назначали выступающих, а после проводили голосование.