• Идентификация – первое проявление аффективной связи с другим
От любви как фактора сплоченности Фрейд переходит к идентификации – другому фактору, способному создавать аффективную связь внутри толпы. Одной меткой фразой он напоминает, что объединяет любовь и идентификацию: «Идентификация известна в психоанализе как первое выражение аффективной связи с другим лицом» (р. 167 [42]). Идентификация играет свою роль вначале развития эдипова комплекса, и Фрейд описывает путь, который проходит маленький мальчик в отношениях с отцом: «Он хотел бы стать и быть таким, как отец, во всех отношениях занять его место. Скажем просто: он берет своего отца за идеал» (р. 167 [42]). Одновременно, идентифицируясь с отцом, мальчик привязывается к матери как к объекту, и это откровенно сексуальная либидинальная привязанность. Затем он сталкивается с так называемой нормальной эдиповой ситуацией и его мужская идентификация заряжается враждебностью по отношению к отцу-сопернику, чье место рядом с матерью он желает занять, таким образом его идентификация приобретает амбивалентный характер. Впоследствии судьба этой идентификация с отцом «легко теряется из виду» (р. 168 [43]).
Но случается, что эдипов комплекс претерпевает инверсию и маленький мальчик идентифицируется с объектом желания отца, т. е. со своей матерью, и занимает женственную позицию, причем отец становится объектом сексуальных влечений. Инверсия может с соответствующими поправками произойти и у девочки. Какова же в таком случае разница между идентификацией с отцом при прямом эдиповом комплексе и идентификацией при обратном эдиповом комплексе, когда отец выступает в качестве объекта? Фрейд дает на это простой, но исчерпывающий ответ: «В первом случае отец – это тот, кем хотелось бы быть, во втором – то, чем хотелось бы обладать» (р. 138 [44]).
Затем Фрейд описывает несколько форм идентификации, причем один и тот же симптом может быть связан с тремя формами идентификации. Например, в образовании симптомов мы можем выделить сначала истерическую идентификацию, примером которой является девочка, копирующая кашель матери: «Идентификация та же самая, что и при эдиповом комплексе, означающая враждебное желание заменить мать, а симптом выражает объектную любовь к отцу» (р. 169 [44]). В этом первом возможном случае симптом тот же, что у ненавистной соперницы, а идентификация девочки выражает одновременно ее агрессию по отношению к матери и любовь к отцу. Другую форму идентификации, участвующей в образовании симптома, иллюстрирует случай кашля Доры, имитирующей кашель своего отца, где симптом – это симптом любимого человека: «Идентификация заняла место выбора объекта, выбор объекта регрессировал до идентификации; <…> часто бывает, что выбор объекта снова превращается в идентификацию, то есть что Я присваивает качества объекта» (p. 169 [44]). Существует и третья форма идентификации, основанная на общности с одним или несколькими лицами, которые не являются объектом сексуальных влечений: в этом случае речь идет о частичной идентификации, которая создает новую связь. Фрейд приводит в пример истерический припадок, симптом, который может распространиться среди воспитанниц пансиона путем психического заражения. Итак, эти три формы идентификации показывают, что, «во-первых, идентификация есть самая первичная форма аффективной связи с объектом; во-вторых, путем регрессии она замещает объектную либидинальную связь, в некотором роде через интроекцию объекта в Я; и, в-третьих, она может рождаться всякий раз, когда снова ощущается некая общность с лицом, которое не является объектом сексуальных влечений» (p. 170 [45]). По мнению Фрейда, к этому третьему случаю и восходит идентификация, которая привязывает толпу к ее вождю.
Затем Фрейд описывает еще один тип идентификации – идентификацию с оставленным или утраченным объектом; здесь он приводит два примера. Первый касается идентификации через интроекцию в Я фантазии об оставленном или утраченном объекте, который эта фантазия замещает. Именно так Фрейд объясняет генезис мужского гомосексуализма, который он описал на примере Леонардо да Винчи (1910с): Леонардо идентифицировался со своей матерью и любил юношей той же любовью, какой любила его она. Второй тип идентификации с оставленным или утраченным объектом встречается при меланхолии или депрессии, когда часть Я идентифицируется с утраченным объектом. Фрейд возвращается к интрапсихическому конфликту меланхолика, при котором одна часть Я атакует другую и описывает под именем «идеала Я» критическую инстанцию, которая иногда становится столь безжалостной и которой он приписывает функции «самонаблюдения, совести, цензуры сновидений, она же оказывает существенное влияние на вытеснение» (р. 173 [48]). Он уточняет, что подобная внутренняя критика возникает также и из требований, предъявляемых Я под влиянием значимых фигур, прежде всего родителей. Начиная с 1923 г. он станет называть эту инстанцию Сверх-Я.
• Образование идеала Я
Определив идентификацию как форму любви, Фрейд исследует затем то общее, что есть между состоянием влюбленности и идеалом Я; после этого он проводит параллель между чарами, которые оказывает гипнотизер на гипнотизируемого, и влиянием, которое оказывает вождь на толпу.
Говоря о состоянии влюбленности, Фрейд описывает превратности, которые претерпевает чувство любви в ходе детского развития и его связь с сексуальными влечениями. Согласно его мнению, существует два различных течения в любви – нежное и страстное, и они призваны соединиться, чтобы сформировать высшую форму – генитальную любовь. Иногда этим двум течениям не удается соединиться, и мы наблюдаем диссоциацию между нежным течением и чувственным течением: мы находим ее, к примеру, у некоторых романтических мужчин, теряющих потенцию с женщинами, которыми восхищаются, и, напротив, сексуально полноценных с женщинами, которых они не любят. При другом повороте состояния влюбленности человек сексуально переоценивает объект, в который он влюблен, в порыве идеализации, но этот порыв, уничтожающий всякую критику в отношении объекта, восходит к нарциссизму: «Объект заменяет недостижимый идеал собственного Я. Его любят за совершенства, к которому стремилось собственное Я и которого теперь хотят достичь хотя бы таким способом, чтобы удовлетворить свой нарциссизм» (р. 177 [50–51]).
В крайних случаях любовного очарования идеализация объекта такова, что Я буквально отдается объекту, «объект, так сказать, поглощает Я» (р. 177 [51]), заставляя умолкнуть любую критику. Иными словами, «объект занимает место идеала Я» (р. 178 [51]). Это ставит вопрос о разнице между идентификацией и состоянием влюбленности следующим образом: в случае удачной идентификации Я обогащается качествами объекта, по выражению Ференци, оно «интроецировало» его. Согласно Фрейду, в состоянии влюбленности, напротив, Я «обедняется, оно отдается объекту, поставило его на место самого важного своего образующего элемента» (р. 177 [51–52]), т. е. Я занимает место идеала Я. Тут надо отметить, что Фрейд не делает различия между состоянием влюбленности и идеализацией объекта. По его мнению, идеализация объекта неизбежно осуществляется ценой потери Я, поэтому Фрейд склонен считать состояние влюбленности патологическим по существу.
Что касается взаимоотношений между гипнозом и состоянием влюбленности, то здесь Фрейд выявляет определенные соответствия. Так, по его мнению, в загипнотизированном мы видим ту же покорность и отсутствие критики по отношению к гипнотизеру, как и по отношению к объекту любви: «Без сомнения, гипнотизер занял место идеала Я. <…> Гипнотизер является единственным объектом, рядом с ним ничто другое не считается» (p. 179 [52]). Если гипнотическая связь кажется безграничной любовной отдачей, за исключением сексуального удовлетворения, то в состоянии влюбленности, напротив, таковое помещается в будущее как дальнейшая цель. Иначе говоря, гипнотическую связь можно расценивать «как образование толпы вдвоем» (p. 180 [53]), и именно стремления, лишенные сексуальной цели, объединяют людей в толпе, т. е. «сексуальные стремления с заторможенной целью». В заключение, учитывая роль, которую играет идеал Я, Фрейд предлагает следующее определение толпы, имеющей вождя: «Подобная первичная толпа – это сумма индивидов, которые поместили один и тот же объект на место своего идеала Я, и вследствие этого в своих Я идентифицировались друг с другом» (p. 180 [54]).
• Отец первобытного племени, вождь и гипнотизер
Отвергнув идею о существовании специфического «стадного инстинкта» в том виде, как его описал У. Троттер, Фрейд исследует сходство, которое он наблюдает между психологией толпы и организацией первобытного племени, которую, как он полагает, толпа воспроизводит. Вождь толпы является, следовательно, эквивалентом первобытного отца, внушающего страх, в то время как подчиненная позиция индивидов соответствует регрессу к примитивному психическому состоянию организованного племени. В последнем первобытный отец господствует над своими сыновьями, препятствуя их сексуальному удовлетворению, таким образом связь между братьями рождается из заторможенных сексуальных стремлений, как и в толпе. Вначале сын тотчас занимает место убитого главы и присваивает себе всю власть и сексуальное удовлетворение, и таким образом в том, что касается его самого, кладет конец значимости заторможенных сексуальных стремлений как цели. Если в церкви, как и в армии, у всех индивидов существует идеалистическая иллюзия, будто вождь любит их всех одинаково и по справедливости, то в первобытном племени, напротив, всех объединяет именно ненависть, так как индивиды «одинаково подвергались преследованиям со стороны первобытного отца и одинаково его боялись» (р. 193 [64]).
Вслед за тем Фрейд задается вопросом о природе таинственного воздействия королей или вождей племен, аналогичного силе воздействия, которой обладает взгляд гипнотизера. Гипнотизер во время сеанса стремится притянуть все внимание к своей личности, исключив внешний мир, в бессознательной гипнотической связи, аналогичной переносу. Как показал Ференци (1909), с психоаналитической точки зрения можно считать, что, приказывая пациенту спать, гипнотизер занимает место родителей. В отношениях этого типа гипнотизер также пробуждает в загипнотизированном часть его архаического наследия и заставляет его вновь переживать наводящие ужас отношения со страшным отцом первобытного племени – «пассивно-мазохистскую» позицию, которую мы видим по отношению к вождю толпы, который «всегда остается внушающим страх первобытным отцом» (р. 196 [67]). По поводу жажды власти, свойственной толпе, и ее потребности быть покоренной Фрейд заключает, что «первобытный отец – это идеал толпы, который властвует над Я вместо идеала Я» (р. 196 [67]).
• Идеал Я в норме и в патологии
И снова наблюдение патологических феноменов приводит Фрейда к открытию в области функционирования нормального индивида. Так, введение различия между Я и идеалом Я, этой новой концепции психического функционирования, позволяет ему утверждать, что взаимодействие между целостным Я («всем Я») и внешними объектами воспроизводится, в свою очередь, во внутреннем мире, т. е. «на этой новой сцене внутри Я» (р. 200 [69]).
Затем Фрейд намечает последствия этого факта как в норме, так и в патологии. Когда мы имеем дело с нормальной психической организацией, деление между Я и идеалом Я приводит к напряжению между двумя противоположными полюсами этих объектных отношений, к напряжению, которое плохо переносится и непрерывно пересматривается. Например, во сне мы периодически возвращаемся к состоянию избегания объекта, которое представляет собой нарциссический регресс. Когда мы имеем дело с патологией, можно подумать, что сепарация Я и идеала Я более невыносима и что она временно стирается. В этих случаях Я может или восстать против запретов и позволить себе любые нарушения границ, как во время первобытных празднеств или карнавала, или подчиниться запретам идеала Я, который «включает в себя сумму всех ограничений, которым Я вынуждено подчиниться…» (р. 201 [70]).
Могут ли эти чередования объяснить психогенную составляющую, определяющую колебания настроения, которые мы наблюдаем в меланхолической депрессии и мании? Поскольку пациент, страдающий манией, лишается всех своих торможений, Фрейд выдвигает гипотезу, что переход от меланхолии к мании может объясняться процессом распада идеала Я в Я того идеала Я, который был так суров у меланхолика. С другой стороны, можно также думать, что подобное превращение меланхолии в манию может быть результатом периодического бунта Я против идеала Я, «причем Я доведено до бунта жестоким обращением со стороны своего идеала, которому оно подвергается в случае идентификации с отвергнутым объектом» (р. 204 [72]).
• Героический миф – прогресс на пути к индивидуальной психологии
Разграничение между Я и идеалом Я дало Фрейду возможность сделать несколько дополнительных замечаний. Первое касается того прогресса, который представлял собой в первобытные времена переход от психологии толпы к индивидуальной психологии и который следовал за убийством отца первобытного племени. Развивая идеи, выдвинутые в Тотеме и табу, Фрейд высказывает гипотезу, что конфликты между братьями помешали им назначить преемника отцу. Тот, кто сумел преодолеть этап, состоявший в переходе от действий к слову, был первым эпическим поэтом: именно он призвал на помощь свое воображение и создал рассказ о герое, в одиночку победившем отца и ставшем его преемником в мифе: «Итак, миф – это шаг, который позволяет индивиду преодолеть психологию толпы» (р. 208 [75]). Но, добавляет Фрейд, не был ли настоящим героем сам поэт, который посредством своего рассказа идентифицируется с героем, о чьих подвигах он повествует слушателям? Кульминацией следующего этапа становится обожествление героя – предтечи возвращения первобытного отца в виде божества.
Затем Фрейд уточняет, каково соотношение между любовью, с одной стороны, и сексуальными влечениями – прямыми и заторможенными в отношении цели – с другой. Последние соответствуют сублимации сексуальных влечений. А прямые сексуальные влечения мешают образованию группы, что мы и видим, когда двое влюбленных избегают скопления людей и ищут уединения. Когда прямые сексуальные влечения проявляются в группе, они ведут к ее распаду. Наоборот, замечает Фрейд, в таких больших группах, как церковь или армия, «нет места женщине как сексуальному объекту» (р. 214 [80]) и, уточняет он, разница полов не играет никакой роли. Наконец, невроз асоциален по существу, так как он стремится выделить индивида из толпы: «[он] оказывает на толпу разлагающее действие так же точно, как состояние влюбленности» (р. 215 [81]).