Вот тебе и самосовершенствование. Через саморазрушение. Сжавшись вся, с глазами в стену, остекленев, я думала о человеке. На тёмных бровях и ресницах – тёмная краска. На светлой коже – светлая толстовка. Почему же, интересно, не наоборот. Чем кажется и что есть – противоположные вещи.
От чего бежали, к тому и прибежали. Что страх, что желание, они, как мечты: сбываются. О чём думаешь с чувством, то тебе и будет, стоит забыть об этом (перестать, с чувством, думать). Любовь, значит, бессмертие. Смерть, значит, безлюбие. Я лично разницы, кроме их полярности, не вижу. Что первое, что второе – состояние одного и того же мира. Всего или меня лично.
Несвобода – это цепи, наложенные теми, на кого удобно переложить ответственность. Такая вот цепь в голове. Я несу ответственность за свои мысли. Я свободна.
– Оболенская! – вскричала дама у доски, с крутой тазобедренной костью и нравом. – Может, зачитаешь нам, что ты там под партой пишешь? Явно не сочинение по Антон Палычу Чехову!
– Простите, – буркнула я, – больше не повторится.
– Отвечай, – сказала грозная женщина. Я переспросила: «На какой вопрос?» Двояк мне не влепили только из-за Юлии Олеговны. Связи решают всё.
Нас было десять человек на гараж Васиного отца.
На одной из неважно прокрашенных стен вис с креплений старый горный велосипед (мой брат был от него в восторге и собирался как-нибудь отремонтировать, но руки не доходили). Технический хлам типа запчастей, аккумуляторов, магнитол забился в углы, виляя хвостами проводков. Посередине – прямоугольная яма, поперёк прикрытая досками. Вход в подпол, где лежат соления и консервы на зиму. Запах пива, пыли, самогона, табачного дыма. Запах впитался в воздух.
Мы расположились как попало. Вася попирал полушариями, нижними, стопку журналов и книг. Алина – рядом, на свёрнутом в рулон матрасе. Я сидела на земляном полу. Марк… с Олей (она – у него на коленях, боты, под армейские, скрещены, чёрные волосы заплетены в косу). Петька и Колян. Их баски мало различались. Лёха, арлекин с дёрганым глазом и невротическим смехом: поставщик камней в собор Василия блаженного. Диана, брезгливо облюбовавшая складной стульчик, и чётвертая… подружка.
Я писала красным маркером на голубых джинсах. Штанина – вместо листочка. Такое читают под дарквэйв или спэйс-андеграунд, громким шёпотом.
Петька кинул мне банку пива: поймала, на секунду оторвавшись.
– Март, ну харэ уже, тост давай толкай! – Лёхин дискант.
– Секундочку, – откликнулась я. – Ни от тоста, ни от именинника всё равно не отвертеться.
– Она всегда так, чихать на всё, либо книжка, либо ручка, – фыркнула Диана. – Как там говорится, замужем за музой?
– Не замужем, да вместе, – улыбнулся Марк, щёлкнув крышкой банки. – Ладно тебе, не ершись, Чека. – От его улыбки мясо покойника наросло бы обратно на кости. Ветры пошли вспять. Водопады из подземных вод взлетели в горы.