– Тогда какого хрена ты веришь сплетням? – с тихой яростью спросила я.

– Март, тут не сплетни уже, тут проверенная инфа. Про неё байки слагают. Она девка-то неплохая, да и Алина за неё горой, так что с нами можно, но как к равной к ней – увольте. Ладно, ты там или Олька. Да и вы-то…

Хельга доказывала Марку необходимость самоубийства до тридцати лет. Он возражал: при нашем образе жизни и так больше сорока не получится. В углу, под простынёй, Алина шепталась с Василием-Победоносцем. Больше никого не было. Разошлись, кто куда.

– Каждый отдельный случай требует отдельного рассмотрения, – заявила я. – Не в поле и не в возрасте дело. Считаю, ты не имеешь права её судить.

– А я и не сужу, – пожал плечами Петька. Почесал горбатый нос. – Правила простые, о них тебе толкую. Со всеми, блядь, значит, одного найдёшь, молодец. Да ну… всё равно тебе хрен что докажешь. Рвётесь вечно, что ты, что брат твой, куда-то. И, попробуй, пойми вас.

– Не куда-то, а наверх, – я закурила. Белая ящерка ползла изо рта в нос. – Знаешь, как это бывает. Ты хочешь луну с неба, призываешь её себе на голову, идёшь к ней пешком по космосу, без воздуха, а потом кусок отваливается – хрясь! По темени, как клювом, петушок царю. И ты не рад уже. – «Полцарства за понимание», – сказала она и, поняв, срулила в кювет.

Петька ничего не понял и стрельнул сигарету.

– Тебе легко про луну рассуждать, – затянулся он, – у тебя сызмальства всё было. Хочешь игрушка. Хочешь хлопушка. Попробовала бы в нищете пожить. Посмотрел бы, как запляшешь. – В простынях перестали ворочаться. Марк с Олей сбавили тон.

– Верно, мне легко, – я оторвала фильтр, наблюдая за счётчиком напротив. – Но, знаешь ли, даже бомж может подняться, если очень захочет. Например, экскурсии по городу водить…

– Бомж? Да ладно, – посмеялся Петька. – Он же воняет на расстоянии.

– Помыться найдёт где, – возразила я, просто чтобы возразить. – Реки есть. Люди есть. Подогрели, обобрали. То есть подобрали, обогрели. Подобрели брадобреи нынче, не щетину сбривают, только головы, как положено.

– Да иди ты, – отмахнулся.– С тобой спорить, гороху надо наесться.

У меня зазвонил телефон.

– Вы где, ужин стынет, – посетовала трубка тётиным голосом. – За уши именинника тянуть будем, тащи его домой. Голодные, небось, с утра. В столовке не едите, знаю я вас. У меня пирог вишнёвый, передай, как он любит. Дядя добрый сегодня. Отметим по-божески. Домой шагом марш!

– Хорошо, сейчас придём, – сказала ей. – Ма-арк! – позвала на весь гараж, – сворачивай лавочку, родственники поздравлять собрались.

Марк повернулся ко мне. Глаза Оли, глаза серны, чёрные, в чёрных же разводах, смотрели на меня, как на инквизитора с "грушей" наизготовку. Пыточный инструмент, к слову. Вводили в одно из отверстий, вагину или анус, и распускали металлические лепестки. До цветка, разрывая. И обратно в бутон. К невинности. Так обращались с вольнодумцами и вольного поведения девицами. Извращённый ум во мне, не спорю. Как и у всех, с замашкой к небесам.

– Вы чего там, валите уже? – раздался Васин голос из недр постели. – Дона Пэдро прихватите, извёлся весь. От безделья. Неприкаянная душа. – Алина прикрывалась одеялом. Белые волосы вздыбились. Макияж поплыл.

– Дон Пэдро сам валить собрался, – обиженно возразил Петька. – Одна тоска с вами, присмотрел уже угол повеситься. Только и делаете, что балаболите и трахаетесь. Одна Марта нормальная, и та с прибабахом.

Марк поцеловал Олю, как меня – никогда. «Так-должно-быть-точка, – азбукой Морзе долбило мне в уши, – так-правильно-точка-так-принято-точка».

– Всем пока, – сказал мой брат. – Шпоры для контрольной делает Пэдро, готовиться не надо. Ну, разве что вдохновение придёт. Открыть учебник.