Папа мог бы присылать открытки. Он был в разных странах.

Стол на кухне был накрыт на пятерых. Тётя в клетчатом переднике с пятнами соусов и сгущённого молока переключала радиоприемник на тумбочке.

– Не прошло и года, – поприветствовал нас дядя Гриша, как всегда мятый, как всегда навеселе. – Давайте, быстренько мыть руки. За стол, за стол! Вон Юля наготовила, роту год кормить хватит. – «Повод выпить и закусить».

– Не слишком ли сильно ты накрасилась, Марта? – озадачилась его жена, вытирая руки о передник (каждый день так ходила, но пересекались мы не каждый). – Я всё понимаю, мода, мальчикам хочешь нравиться, но, на мой взгляд, это… слишком. – «Увижу в плохом настроении, умою с мылом».

– Ага, – откликнулась я, вместе с Марком исчезая в ванной.

Косой пробор, тёмная чёлка, мягкие волосы, коротко, под машинку, стриженый затылок. Профиль: лёгкий залом горбинки на носу, твёрдый подбородок, рот из звуков сделанный, губы розовые. Глаза в провалах. Глаза, как водовороты.

– У тебя на голове чёрт копеечку искал, – сострила я, моя руки под той же, что и он, струёй из раковины, – долго корпел, не нашёл, плюнул и застрелился.

– Кто бы говорил, – вздёрнутые брови и кривая ухмылка. – Сама такая. Мало того, что обрезала, ещё и покрасила. Ненавидишь свои волосы, вижу. Хочешь им зла. Доведёшь как-нибудь, наголо обрею, и руки за спиной в железа спаяю, чтоб больше не трогала.

Душистое мыло, земляничное, выскочило в раковину.

– Возьми да сделай, – повернулась. С вызовом. – Не грози, а сделай.

– Что именно сделать? – повернулся. Запрокинул, рукой под затылок, к себе лицом. Вода шумела. Вода глушила. Мыльными руками я упиралась в эмаль за собой.

– Поцелуй меня, – сказала я. Кадык на его горле дёрнулся. Марк сглотнул.