Кравчука мы оставили со всем имуществом на хозяйстве, а сами с пулеметом, коробками и лентами, прихватив ящик патронов, поспешили за деревню.

— А мне что делать? — спрашивал сердито Кравчук. — Куда со всем этим хозяйством? — показывал он на винтовки, пулеметы, подбитые пушки, боеприпасы. Связной пожимал плечами. На этот счет ему никаких распоряжений не отдавали.

Заместитель командира полка указал нам место в сухом малиннике, торчавшем из-под снега. Слева и справа от нас окапывались человек двадцать бойцов, собранных из тыловых подразделений. Майор сказал, что полк должен отойти на эти позиции и не допустить захвата немцами деревни. Мы с Петром принялись оборудовать огневую позицию, а Чулков занялся набивкой лент. Он пристроился метрах в пятидесяти от нас в заброшенной землянке, вырытой когда-то местными жителями вблизи огородов.

На передовой происходило что-то непонятное. Стрельба была уже совсем рядом. Немецкие автоматчики строчили в лесу, где-то поблизости, и, наверное, продвигались по просеке, а своих не было видно. Мы залегли с Петром у пулемета, заправили ленту. Приготовились.

— Смотрите за просекой, — еще раз предупредил нас майор.

— Есть.

— Не уйдем с этого места, — сказал мне Петр, когда отошел майор.

— Ладно, помолчи. Смотри лучше за просекой.

Петр стиснул рукоятки пулемета, приготовившись в любую секунду открыть огонь. Чулков принес нам еще одну ленту, деловито осмотрел позицию и напомнил, что еще под Москвой он мне выдал аттестат. Вроде остался доволен и ушел в землянку. Наконец из леса вышло человек пять отходящих к нам красноармейцев. К нашему удивлению, они не торопились и не проявляли, как нам показалось, никакого беспокойства. Как только они залегли рядом с нами, немцы появились на опушке и начали строчить в нашу сторону.

Еще несколько наших бойцов ползли со стороны леса. Их надо было прикрыть. Заработал наш «максим». На просеке никого не было видно, но огонь и с той стороны усиливался. К середине дня, когда уже опустела не одна набитая Чулковым лента, под прикрытием минометного огня немцы атаковали наши позиции. «Максим» в руках Петра строчил исправно. Рядом с нами в снежном окопчике лежал боец из тех, кто приполз из леса в последний момент. Он выставил вперед длинную винтовку и, как на учебных стрельбах, долго целился каждый раз. Раздавался выстрел. Я поглядывал на него, и мне передавалось его спокойствие и уверенность.

Разрывы мин чаще стали вспыхивать вокруг места, где мы лежали у пулемета. Он был единственным в нашей, наспех собранной обороне.

— Хорошие вы ребята, — сказал боец, мой сосед, — но с вами пропадешь, — и пополз подальше от нас. Он и другие, вышедшие из леса, были почему-то не из нашего полка.

— Что же это делается? — возмущался Петр. — Где же наши минометы и пушки? Ни одного разрыва на просеке у фрицев я не вижу. А они, смотри, как садят по нам.

Чулков что-то долго не появлялся, и я пополз к землянке за очередной лентой. В нескольких шагах от землянки он лежал с коробкой в неестественной позе. Я потормошил его, но он не подавал признаков жизни, перевернул его на спину, ухватился за плечи полушубка и зачем-то потащил в землянку. Мне казалось, что он еще жив. Оставив его в землянке, пополз с лентой к Петру. Прижимался к земле, и на спину мне сыпались комья мерзлой земли.

— Чулков, наверное, убит, — сказал я Петру.

— Да ты что?!

— Возьми ленту, я посмотрю еще раз.

— Давай.

В темноте землянки я расстегнул полушубок и припал ухом к его груди. Впервые в жизни мне пришлось приложиться к человеку, чтобы послушать, жив он или мертв. У меня колотилось сердце так, как будто хотело выскочить из груди.

Задерживаться около Чулкова было некогда. До меня донеслись какие-то команды майора. Немцы подтянули свои огневые средства и на этот раз поблизости, слева от нас, пустили их в ход. Там громыхал жестокий бой. Через некоторое время стало ясно, что наши опять отходят. Стрельба все больше перемещалась в тыл.