Приближались сумерки, следовало сменить огневую позицию. Мы выбрали глубокую воронку и потащили туда пулемет.

В это время к нам подполз какой-то боец и передал приказание майора отходить к лесу, который виднелся за деревней в нашем тылу. Немцы стали обходить нас. Проходя мимо сруба, где находилась наша мастерская, мы заметили только глубокие воронки да разбросанные ящики из-под снарядов. Наша оборона была окончательно прорвана. К окруженной армии немцы пробили узкий коридор.

Кравчук нашел нас на опушке леса в темноте. С ним пришли Афанасьев, назначенный командиром взвода, и боец в изодранном белом маскхалате, Давно я не видел нашего исполнителя частушек, служившего химинструктором в батальоне. Слушая знакомый голос, я про себя отметил, что в его поведении ничего не изменилось. Казалось, что своим озорством он бросал вызов всей этой тяжелой обстановке.

— Повоевали? — спросил Кравчук.

— Немного, — ответил Петр.

— Хватит. Передавайте пулемет Афанасьеву и пошли со мной. Дел невпроворот. Где Чулков? Зовите его.

— Нет больше Чулкова, — сказал я Кравчуку.

Он выругался громко. Далеко по лесу разнеслась в его ругани кричащая боль, которую нельзя было выразить никакими другими словами.

Боец стал у пулемета на колени, осмотрел его со всех сторон, потрогал ленту, набитую патронами.

— Работает как часы, — сказал Петр.

Боец ухватился за ручки, выпустил короткую очередь и остался доволен работой пулемета.

— Узнаю фирму Кравчука и компании, — сказал Афанасьев. — Навещайте, не забывайте, приходите в гости, рады будем!..

Мы распрощались в темноте с новым пулеметчиком и его командиром Афанасьевым и пошли молча за Кравчуком в тыл. Все, что произошло в этот день, подействовало на нас удручающе. У меня из головы не выходила землянка, в которой остался Чулков. Теперь он лежал у немцев. Что с ним сделают? Выволокут на снег, мертвого, или оставят в землянке? Надругаются?.. Можно было только гадать. Не смогли мы его вынести в тыл!

Я шел за Кравчуком и все время оправдывался перед собою. Одно из двух — мертвый Чулков или пулемет с коробками и лентами. Пулемета мы бросить не могли. Это было бы преступлением. Мы оставались живыми, а живые обязаны думать о завтрашнем дне. Нам надо воевать, надо уничтожать немцев. Для этого нужен пулемет, и мы несли его бережно на плечах по глубокому снегу, обливаясь потом. А Чулкова оставили. Но я нес его потертую полевую сумку, с которой он никогда не расставался. Я не знал, что в ней, кроме инструмента. Теперь она висела у меня на плече. Это все, что осталось от него.

В сырой апрельской ночи по дороге местами стлался густой туман. Над нами шуршали немецкие снаряды. Рвались они где-то в стороне: иногда ближе, иногда дальше. Никто из нас не обращал на это внимания. Давно мы уже перестали кланяться и втягивать головы в плечи при каждом разрыве.

Под утро Кравчук вывел нас к дороге, на которой стояли повозки и сани, нагруженные полковым имуществом. Командир транспортной роты обходил свое нестройное войско, торопил всех в дорогу. Мы нашли свою повозку, сели, и рота двинулась.

— Столько держали в окружении, так дорого за него заплатили и вдруг дали возможность унести ноги, — рассуждал вслух Петр. — Здесь что-то не то. Я не понимаю. Ну скажи, почему? Почему мы эту окруженную армию не уничтожили? Почему? А?

Не хотелось с ним об этом говорить, но Петр не отставал, тормошил меня за рукав.

— Ты можешь сказать свое мнение?

— Что тебе мое мнение? Кто я? Командующий фронтом?